Так случилось, что с частью собственного безумия мне пришлось столкнуться во сне. Это был один из дождливых дней мая, когда после грозы цветущие акации стоят, словно невесты, не дождавшиеся у алтаря жениха. С них каплет попеременно перламутровая вода, вперемешку с пуританством отяжелевших лепестков, образуя у подножия греческую флотилию на подступах к Трое асфальта. Стикс и Ахерон из бурных потоков катились вниз обжитого холма, усыпанного провинциальными домами и людьми внутри них, предусмотрительно выключивших из розеток электроприборы, боясь молнии, а больше того, что они испортятся. Значит весна, время после крепкого ливня, скоро вечер, и я на половине пути к вершине холма, бреду по обочине, готовясь выйти за поворот, где архитектура более обнадеживает, в виду своего отсутствия. Не знаю, как у вас, но в моих снах чаще всего нет никаких звуков, только образы. Ядро же сна не близится медлительно, согласно сюжету, а выскакивает, как черт из табакерки, вываливая свой смысл на податливый мозг, не успевающий опомниться от неожиданной информативности.
Сновидец из меня так себе, поэтому я наблюдаю, как из-за поворота, а на самом деле из воздуха, выезжает (выпадает) процессия. Однако она необычна и являет собой обшарпанный железный прицеп, на котором в осень удобно возить мешки с хрустящими яблоками на продажу. Прицеп не присоединен к автомобилю или лошади, его форменным образом катят люди. Но интересно не это, а то, что в нем явно не яблоки, не свекла, не картофель, не металлолом. Нет, нет, в нем другие люди. Причем они явно восточной наружности, может даже цыгане. Одно понятно, они не внушают мне симпатии. Лица сплошь обросшие щетиной, неумытые, в сероватых разводах. Но это еще не все. В центре этого прицепа бьется в конвульсиях женщина, которую старательно держат эти «санитары», скручивая ей руки, блокируя ноги. Картина занимает две секунды реального времени, но в масштабах сна длится вечность. Словно в замедленной съемке я успеваю рассмотреть мельчайшие детали. Эпилептичка, одержимая, обезумевшая, она отчаянно кричит, но что кричит узнать невозможно. И вот мы встречаемся с ней глазами. Я тону в этих глазах, не в положительном смысле, буквально захлебываюсь, до сдавленной груди и попытках вынырнуть. Она узнает, о да, она узнает меня и будто чувствует своим звериным нутром, своей хаотичной чернотой, дьявольской силой, кто этот человек на обочине и что он значит для этого сна. Есть такие взоры, от которых невозможно оторваться, есть такие образы, которые пагубны, но ты смотришь и впитываешь каждую секунду, как пересохший рот – воду, надеясь докопаться до сути происходящего. Подобное характерно для очевидцев аварии, оглушено поглощающих внутрь момент чужой смерти, или для ребенка изучающего финальный взмах дирижерской лапки майского жука, замирающего на шпиле иголки. Бесноватая выгнула шею в мою сторону и смотрела, вглядывалась, искала. Помощи ли, спасения? В черноте ее зрачков, обведенных белесой синевой рыбьего брюха, замерли армады потонувших кораблей, с копошившимися в илистых трюмах моллюсками, изгибающимися щупальцами синхронно движению воды. Это был круг сужающийся смолы, потрясающая по симметричности петля, силок, из которого невозможно выбраться. Время замерло, капли застыли на лепестках, движение остановилось, краски сновидения стали стягиваться к женщине, выцветая и крошась, я чуял, что горизонт отпал, как пересохшая известка, мне стало жутко и этот страх отозвался в сердце, заставив его напрячь мышцу в диссонанс, словно поэт запнувшейся на любимом из написанных стихотворений. Вдруг вдалеке заиграли мускулами остатки грозы, зарокотали небеса, и она отвлеклась на непривычный для храмов моих снов звук, давая возможность ускользнуть к реальности.
Разорвать зрительный контакт удалось только проснувшись. И это беспокоит меня больше всего. Чахоточный рассвет подкрадывался сквозь шторы, заливая синевой стены комнаты и книжные стеллажи. Я был твердо уверен, что больше не засну. Лежа в полутьме мне виделись в этом свете зарождающегося дня радужка безумной ведьмы, уехавшей с цыганами в неизвестность воображения. Мне стало совершенно ясно, что мне ничего не стоило пропустить ее, выдержать эту пытку взгляда, но вот парадокс, я не хотел, и в глубине души мне даже нравились те дары, что томились в закрытых сундуках мрачных трюмов. Заваривая чай и размышляя над произошедшим я вывел небольшую теорию, безусловно романтическую, в которой наше дремлющее в глубинах извилин помешательство, разбитое на куски и воплощенное в десятке образов, бесконечно курсирует по дорогам снов. Образы рядом с ним, «стражи нормальности» и «кочевники здравого рассудка» бояться воссоединения и думаю, еще больше опасаясь таких вот встреч со своим носителем, не имея прогнозов на счет финала подобного столкновения. Надеюсь, что прописанные маршруты никогда не сойдутся в одной точке, неизвестно к чему подобное может привести. Иным встречам лучше не состояться. Пусть за ними и новые горизонты. Или же их полное отсутствие.