На сцене городского драматического театра шла репетиция постановки по произведению какого-то средневекового поэта. На сцене актеры, одетые в свою повседневную одежду, бегали, что-то шептали на весь зал, или, наоборот, говорили так, что нельзя было разобрать. Время от времени резкий голос режиссера выкрикивал: “Стоп, стоп, стоп!”, - и что-то раздраженно начинал объяснять. Актеры уже были уставшими, но продолжали старательно играть, и непривычному зрителю, который мог случайно попасть в зал в это время, было бы, наверное, смешно видеть одетых в джинсы-свитера людей, которые говорили так, словно пребывали где-то в средневековье. Если бы такой случайный зритель не был столь просвещенным как мы с вами, но прибыл бы откуда-то, где о театрах ничего не знают, он мог бы принять артистов за слепцов или безумных, когда те подносили к устам пустые руки, якобы державшие кубки с напитками, или оправляли царственными жестами несуществующие длинные накидки и шлейфы, провозглашая странные речи.
Сидевший в последнем ряду молодой человек не был из таких непросвещенных, но почему-то и ему пришла в голову мысль о нелепости ситуации, когда он, ожидая назначенной встречи, стал невольным зрителем. Ему было как-то неприятно, когда он слышал неестественные голоса людей, которые всеми силами старались изобразить перед привередливым режиссером тех, кем на самом деле не являлись. Конечно, молодой человек мог бы подумать о чем-то другом, будь у него другое настроение. Например, он мог бы подумать о том, что труд актера весьма нелегок, и что каждая роль требует огромных усилий, что сами актеры, в конце концов, постоянно борются в себе с чувством, что они врут, стремясь, кто к заработку, кто к земной славе (хотя это по сути – одно).
Настроение молодого человека в данный момент не было таким, чтобы сочувствовать этим актерам, и он, все более раздражаясь, думал о том, как это нелепо и постыдно кривляться перед публикой. “Никогда бы не позволил себе чего-то подобного”, – подумал он, как вдруг почувствовал, что кто-то легко взял его за локоть. Вздрогнув и резко повернувшись, Тир (а именно так звали молодого человека) решил было, что проглядел того, ради встречи с которым пришел сюда. Это неприятное чувство мгновенно проскочило в нем, потому что ему в самом деле не хотелось показаться раззявой перед своим знакомым, и он испытал облегчение, когда увидел, что рядом с ним сидит совершенно незнакомый ему человек преклонного возраста, хотя и довольно бодро выглядящий.
– Извините, что помешал вам, – проговорил тот очень благородным голосом, из-за чего Тир решил, что он тоже из “игроков-театралов”, – Странно видеть людей, которые словно в гипнотическом сне, не так ли?
– Нет, ну почему же? Очень даже прекрасное.. ммм… искусство, они, безусловно, талантливы, – ответил Тир растерянно и ощущая презрение к самому себе за то, что говорил не то, что думал на самом деле.
– Вы действительно так считаете? – все так же мирно и даже как-то радостно спросил старец (Тиру хотелось бы назвать его именно так).
– Да, это – люди искусства, не каждому дано такое мастерство. Удел избранных! – не менее театрально, чем сами актеры, провозгласил Тир.
– Вы так считаете? – удивленно проговорил старец, словно слова Тира были для него неожиданным известием, – Знаете, а мне казалось, что все люди не только способны к этому, но даже большей частью только этим и занимаются все свое пребывание на земле.
Тир смотрел на старца и не мог понять, почему его слова так убедительно звучат для него, если его голос и манера говорить таковы, словно он считает Тира гораздо более просвещенным. Наверное, это отношение подкупило самолюбие Тира, и он как-то само собой захотел продолжить тему, затронутую старцем.
– Что вы имеете в виду? – спросил он тем тоном, каким спрашивает страж порядка человека, который, хотя и говорит все правильно, все же вызывает подозрение.
– Я хотел сказать, что большинство людей живут двойной жизнью. Одна у них внутри, и они всячески стараются скрыть ее, а другая – снаружи, и это их роль, которую они играют каждый день. Если роль им удается, то они упиваются славой, а если нет, то получают порцию презрения от других актеров и от режиссера мира сего (при этих словах глаза старца сверкнули неожиданным для такого лица сильнейшим гневом). Причем каждый старается играть ту роль, что модна и пользуется почетом.
– Вы сказали “большинство”. Значит, есть и те, кто не играют? – спросил Тир уже не так напряженно, так как с каждым словом старца он все более видел, что оскорблять и уязвлять его тот явно не собирался.
– О-о-о! – протянул старец и сделал такое лицо, как бывает у людей, вспомнивших о тайне, в которую посвящены. – Есть. Их мизерное количество. Эти люди имеют в себе иммунитет, который позволяет им быть прямыми в любой ситуации. Они свободны от комплексов и могут не стыдиться своих постыдных, а при необходимости даже заявить о них во всеуслышание. Что-то, какая-то тайна позволяет им не заботиться о своей репутации, о своей, с вашего позволения, праведности.
– Разве “праведность”и “репутация” – одно и то же? – спросил Тир, который становился все более задумчивым от каждой фразы старца.
– Вообще-то нет. Но в этом мире-театре эти понятия перемешались, так что уже вряд ли кто-то из нас актеров скажет, что есть что, – ответил старик, вздыхая и устремляя взор куда-то сквозь потолок здания театра.
Последние слова были такими, словно старец неожиданно для Тира ударил его ножом в сердце. Тир вступил в беседу, потому что от нее веяло чем-то загадочным, что всегда дает нам почувствовать себя более значимым в сравнении с другими. Но последняя фраза развеяла иллюзию Тира и дала ему понять, что он к этому загадочному причастен не более, чем они. Тут он с ужасом увидел, что старец поднимается, чтобы уходить. Нет, конечно, Тиру не хотелось заканчивать столь полезную беседу вот так, и, схватив старца за рукав, он быстро заговорил:
– Так мы с вами, значит, тоже актеры?
Старец опять с изумлением посмотрел на Тира.
– Так вы до сих пор не поняли, о чем я говорил?
Тут Тиру стало не по себе. Он сразу вспомнил, как только что ненавидящим взглядом следил за актерами, как был уверен, что никогда не станет таким, как они, как начал “играть” ценителя искусства, когда старец неожиданно вывел его своим присутствием из этих мыслей. Увидев, как поник Тир, старец остановился и сел обратно, озабоченно глядя на Тира.
– С вами все в порядке? – спросил он.
Тиру хотелось расплакаться или разразиться ругательствами, или разбить что-нибудь… вообщем, он был сам не свой, как говорят. Впрочем, может быть, напротив: теперь, когда слова старца с такой легкостью сняли с него маску актера, он и стал самим собой
– Скажите, – все же собрался с мыслями Тир, – А вы сами-то почему так спокойны? Вас что, не беспокоит такая двойственность внутри.
– Видите ли, – проговорил старец все с той же учтивостью и благородством, – Когда знаешь ситуацию, то успокаиваешься. Трудно лишь тем, кто в неведении. Таковые неизбежно впадают в заблуждение и мучаются этим.
Похоже, что эти слова упали в глубокую пропасть сердца Тира, и там, в глубине, появилось желание спросить старца о том, что позволяет отдельным и немногочисленным счастливчикам не быть актерами, но чтобы эта мысль проникла в его разум, ему потребовалось бы копать и копать вглубь себя. Поэтому Тир произнес то, к чему его толкало обыденное мышление:
– Вот бы мне знать, когда я играю, а когда нет. Тогда бы я точно избавился от всех проблем. Ведь все проблемы от этого, не так ли?
Старец посмотрел на Тира как-то с жалостью и произнес с чуть заметным вздохом:
– Вы действительно так считаете?
Тир почему-то почувствовал раздражение и начал говорить так, словно отвоевывал что-то очень дорогое для себя, что искал всю жизнь и, наконец, нашел. С некоторым возмущением он ответил:
– Ну, конечно же, разве вы не видите? Это решило бы все проблемы! Подумать только! Неужели вы не понимаете, как это было бы здорово!
Старец смотрел на него теперь еще более опечалено, словно растворялась какая-то его надежда. Он произнес очень тихо:
– Вашей мечте можно помочь.
Тир не сразу понял, что произошло. Это было подобно тому, как если бы он потерял что-то важное, так что в отчаянии решил бы покончить с собой, и вдруг мельком увидел за окном то, что потерял – оно спокойно лежало на мостовой, никем не замеченное. Тир пережил подобное, когда в потоке отчаянных мечтаний, которым, как он думал, не суждено было сбыться, услышал спокойные слова старца.
– Что, что? Вы что-то сказали? – воскликнул Тир резко изменившимся с мечтательного на серьезный голосом.
– Я сказал, что то, чего вы желаете, можно получить, – проговорил старец спокойно, но без радости.
– Интересно, как это возможно? Это что, развивается с помощью каких-то аутотренингов или чего-то вроде этого?
– Нет, все гораздо проще. Есть такой прибор.
– Бросьте шутить! Детектор лжи, что-ли? – Тир вдруг решил, что попался на удочку агента по продажам. – Так вы, значит, распространитель этих приборов? Ха! А я-то сразу не сообразил. Вот умора! Так я, значит, попался! – Тир стал смеяться так, как смеются люди, которые вовремя заметили, что их пытаются обвести вокруг пальца. – Ну, ну, и почем же сейчас продают эти безделицы?
Однако, когда он взглянул на лицо старца, задав последний вопрос, его смех резко прекратился. Оно яснее всех слов говорило, что Тир несет вздор, и все гораздо серьезнее, чем он думает.
– Вы ошиблись, молодой человек, – сказал старец все так же спокойно. – Я не агент, и прибор, о котором я говорю, не детектор лжи, хотя, наверное, что-то общее между ними есть. Я не специалист, но, по-моему, это устройство беспроводным способом определяет происходящие внутренние процессы.
– Но как это возможно? Какой тут принцип? – спросил Тир виновато.
– Я, повторяю, не специалист, но, видимо, этот прибор просто фиксирует то, что не принадлежит нашему миру, и если это есть в человеке, то он не срабатывает.
– Вы хотите сказать, что наше истинное внутреннее состояние внеприродно?
– Это моя версия. Я этот прибор не создавал. У меня его даже нет, но я знаю, где его можно найти.
Тир был так охвачен новой перспективой, что даже не поинтересовался у старца, почему тот еще не приобрел себе подобное сокровище, но зато его посетила мысль, что прибор слишком дорог. Боясь услышать ответ, он спросил старца о цене.
– Нет, если вы имеете в виду ваши финансовые возможности, то это вполне вам по карману, хотя, конечно, и недешево. Я думаю, что вам придется выплачивать в рассрочку какой-то процент от зарплаты в течение, возможно, очень долгого времени, может быть, даже пожизненно.
Тир облегченно вздохнул. Жизнь “взаймы” давно стала привычным делом для всех жителей. В рассрочку приобреталось практически все, и иногда даже дети или внуки продолжали отчислять из своих зарплат те выплаты, что начали выплачивать еще их деды. Узнав у старика адрес, Тир больше не мог оставаться в театре. Он даже отверг встречу с тем, кого ждал. Наспех попрощавшись со старцем и посмотрев в последний раз в его, ставшие почему-то еще более печальными глаза, Тир почти бегом направился по указанному адресу.
***
– Все очень просто, уважаемый, – объяснял продавец, растягивая слова. – Включается здесь, на боку. Вешается на руку, как часы, застегивается удобной застежкой. Есть режим со световой индикацией, а есть – со звуковым сигналом. Для звукового варианта продается еще наушник. Вот он, совсем крохотный, никаких неудобств! Включаете вот так, здесь поворачиваете, или вот так, или вот так. Вправо – будет световой, влево – будет еще и звук. Все очень просто. Поскольку техника сложная и используется специальная сеть, то плата, естественно, повременная, как для сотовых телефонов. Сразу или постепенно выплачивается взнос за аппарат, а затем в течение жизни будете платить, как абонент. Заполните бланк по вашей кредитной карте, если будете покупать.
Теперь по эксплуатации. Там есть инструкция, но вы сами знаете, что по инструкции очень редко можно что-то понять, поэтому лучше послушайте. Красный свет говорит о том, что человек притворяется, а зеленый – что он такой, какой есть. Вот здесь, сверху, вы увидите, как дело обстоит вокруг вас, а это, внизу, – если переключите режим, – увидите то, что касается вас самих. Вот тут кнопка настройки, регулирует радиус действия при проверке окружающего. Рядом – регулировка чувствительности. Можно настраивать на сильные, слабые, средние импульсы. Чем чаще появляется тот или иной цвет, тем больше в человеке того, что этот цвет обозначает. Звук будет тогда, когда к вашей искренности примешается игра. В этом случае начнет мигать не только зеленый, но и красный. Как только вы перестанете играть, красный погаснет, и будет гореть только один цвет. В таком случае звука не бывает.
– А скажите, – неуверенно спросил Тир, видя что продавец рассказывает ему о приборе его мечты, как о каком-то утюге, – вы сами-то им пользуетесь?
– Я? А зачем мне это? Кому это нужно, тот берет. Что-то вроде Библии – их же не все берут, но те, кто берут, говорят, что для них это чуть ли не дороже всего. Да и дороговатое для меня удовольствие.
– Удовольствие? – Тир недоуменно посмотрел на продавца. От его небрежных объяснений пыл в Тире как-то поугас, но он все же успокоил себя тем, что многие сами не понимают, что теряют, – Да, кажется, я понимаю теперь чуть больше, что значит: “А счастье было так близко”, – продолжил Тир с некоторым упреком в голосе.
– Вы о чем это? – недоуменно спросил продавец.
– Да так, ничего, – победно изрек Тир, бросая продавцу заполненный бланк.
– Спасибо за покупку, приходите еще, – недоверчиво пробормотал продавец привычную фразу, видя, как Тир быстро прилаживает на руку прибор и вставляет в ухо наушник.
– Да вразумит тебя Бог! – весело крикнул Тир и вышел на улицу.
***
Тир был охвачен неописуемым счастьем, когда вышел из дверей магазина. Как всегда бывает при покупке чего-то нового, ему не терпелось проверить прибор. Он подумал с секунду, что лучше: проверить себя или окружающих, и решил вначале проверить окружающих. Для этого он решил использовать ситуацию в транспорте. Когда в переполненной подземке он включил прибор, то увидел, что тот замигал красно-зеленой “светомузыкой”. Вначале он ничего не понял и сразу же расстроился, но прошло немного времени и он, покрутив настройку, ввел радиус действия около двух метров и настроил приемник на сильные импульсы, после чего встал рядом с двумя беседующими девицами. Он встал к ним спиной, прислонившись боком к стене и делая вид, что читает бесплатную газету, которая раздавалась у входа в метро. Подслушивая разговор, он повернул прибор так, чтобы было видно табло, и стал наблюдать.
– Ну, как твои отношения с Диком? Говорят, ты всерьез им увлеклась!
– Я то? Да это все слухи! Нужен он мне! (красная лампочка заалела на табло).
– Ты уверена? Я бы так не сказала, глядя на вас.
– Да ты что? Уж от тебя-то не ожидала такое услышать! (красный свет)
– Интересно, что же я такого сказала? Я же тебе всегда добра желаю! (красный)
– Ну, ладно, не будем об этом! Мне эта тема вообще неинтересна. (красный)
Случай помог им переменить тему. В этот момент поезд резко встал, и девиц швырнуло вперед. Тир стоял спиной к стене, поэтому удержался и не прервал наблюдений за табло. Красный свет погас.
С трудом удержавшись на ногах, одна из девиц проохала:
– Как я испугалась! (на табло загорелся зеленый)
– Ужас просто! Я обязательно пожалуюсь у себя на работе. Босс для меня все что угодно сделает. (красный) Он имеет связи и в транспорте.
– Фу! Я так сильно испугалась, теперь точно нервы расшатаются! Я всегда так сильно переживаю! Мне нельзя такое переносить! (зеленый постепенно сменялся красным, – девица явно выправляла свою “прозаичную” реплику в привычное театральнопоэтическое русло).
Тир удовлетворенно и несколько изумленно понял про себя, что совсем не разбирается в людях, и подумал, насколько прав был старец. “Интересно, – подумал он, – проблемы, похоже, делают людей лучше. Впрочем, ненадолго. Старик мудрый, и чего я так поспешил его оставить! Надо вернуться в театр, может быть, он все еще там. Да и с приятелем неудобно вышло. Далась мне эта спешка!”
Сделав пересадку, Тир поехал в театр, а по дороге решил продолжить наблюдение. Теперь, когда он получил то, что желал, ему хотелось всячески доказать себе, что он действительно приобрел самое важное. Он решил испытать теперь и самого себя, но ему не удавалось это сделать, глядя на индикаторы, так как он в этом случае не мог одновременно отвлеченно размышлять), поэтому он включил режим звука. Теперь, когда в нем крутились какие-либо мысли, то писк говорил о том, что он допускает игру. Самолюбие Тира сильно пострадало при первой же проверке. Пока он помнил о том, что его контролирует прибор, звука не было, но как только он задумывался и возвращался к тем мыслям, к которым привык, звук сразу же обжигал его слух. Долго Тир этого выдержать не мог и вскоре отключил прибор, борясь с чувством стыда. Он совсем поник, когда это сделал. Что-то надо было предпринимать, – Тир и представить себе не мог, что с ним все так плохо.
Вскоре, после нескольких очередных экспериментов, Тир усвоил, что играть он начинает, в частности, тогда, когда сравнивает себя с кем-то. При этом сама игра ведется в подражание кому-то, кого он или весь мир считает эталоном. Заметив это, Тир, однако, не сделал из этого выводов, он просто снова отключил прибор и стал отдыхать, готовясь к очередному заходу. Что-то он все-же приобрел – знание. Правда, от этого ему становилось не легче, а наоборот, тяжелее. То, что он узнал о себе, не сделало его счастливее, как он полагал вначале. Перед ним теперь были факты нарушений в нем самом, но не было “лекарства”от этого. Когда Тир в очередной раз отключил прибор, не в силах выдержать его постоянные обличения, он подумал: “Вот так, наверное, происходит, когда люди напиваются, – они просто отключают свое сознание и заливают свою совесть, которая постоянно говорит им, что у них “все плохо”.
В театре Тир не нашел ни старика, ни приятеля. Решив хотя бы как-то оправдать свой приезд, он стал проверять работу прибора, включив его во время очередного акта репетиции. К его удивлению, во время игры актеров довольно часто вспыхивал и даже иногда держался зеленый свет. Это так поразило Тира, что он подумал, не испорчен ли прибор, но потом обнаружил, что все в норме. Когда актеры начинали фальшивить, халтурить, то красное горело неизменно. “Да, – подумал Тир, – похоже, что театр – только модель того актерства, что происходит на самом деле в мире. А в самом театре можно играть, не будучи актером по жизни”.
Несмотря на муки совести, Тир все же многое узнал за эти несколько часов, правда, это знание было теперь мучением даже тогда, когда он выключал прибор. С каждым моментом Тир все более осознавал, что судьба втащила его в какой-то круговорот или же наоборот решила выдернуть из привычного круговорота. Так или иначе, но теперь обратной дороги не было. Если ты узнал, что неизлечимо болен, то забыть это не получится. Можно на время забыться, но не забыть.
Час за часом мучения становились все сильнее, но Тир вновь и вновь включал прибор, так как другого пути не видел. Каждый раз выключая прибор, он понимал, что для того, чтобы не играть, нужно иметь что-то, чего у него нет, и это осознание становилось все сильнее и сильнее. Случайно ли, нет ли, но на улице ему попался человек, который, спросив, верит ли он в Бога, и, прервав его размазанный ответ, стал приглашать в свое собрание. На какое-то мгновение в Тире стало что-то просветлевать, но потом он ощутил давление вроде того, что было, когда он слышал звук в наушнике и, с трудом дождавшись пока тот закончит свою проповедь, взял протянутый им листок-приглашение, пообещав придти непременно, надеясь, что тот оставит его в покое. Но тот напротив уцепился за его слова и предложил зайти за ним в воскресенье, достав записную книжку с ручкой и приготовившись писать адрес. Тир не выдержал и с раздражением сказал, что он сам придет, без помощников. Человек сказал что-то вроде “Да благословит вас Бог” и вскоре набросился на очередную жертву.
Тир посмотрел на табло (звук он отключил) и с удивлением заметил, что на табло горит зеленый. “Ха! – ухмыльнулся он – Вот тебе и на! Выходит, что меня нужно “выводить из себя”, чтобы я стал самим собой. Сам я выходить отказываюсь”. Какое-то время ему было неплохо, он включил звук и пошел по улице, но реклама, люди, разговоры и рожденные с их помощью мысли опять ввели его в обыденность, и он вскоре вновь вынужден был отключать прибор.
Тир остановился перекусить в летнем кафе, и, сидя за столиком, угрюмо жевал бутерброд, уставившись в одну точку. “Эх, деда бы того! Он что-то знал!”– думал Тир. В следующий час в его разуме прокрутилось и перемешалось так много мыслей, что он уже не знал, куда от этого деваться. Он купил пива и выпил его почти залпом. На сердце немного полегчало, но Тир знал, что это подобно анальгину для больного зуба. Думать здраво он теперь так четко не мог, – спиртное, даже и самое легкое, ума не прибавляет, – но зато избавился на время от давления. Если бы он привык к такому способу, то стал бы пьяницей, и он это уже знал, поэтому сейчас думал не о следующей кружке – как ему ни хотелось этого – а пытался найти выход.
Как он ни старался, а все сходилось к тому, что помочь ему теперь может только Бог. “Наверное, – думал он – только так человек и может придти к Богу, если только Он есть вообще. Вот эти люди, что проходят мимо меня, они просто не знают, какие они, а поэтому и не ощущают нужды в сверхъестественной помощи. Интересно, куда идти?” В своей жизни Тир, конечно, знакомился с разными религиями и пришел к выводу, что все они чем-то похожи, но все же христианство ему казалось более верным и разумным. Итак, чем больше он думал, чем чаще одевал и вновь снимал наушник, тем меньше вариантов для дальнейших действий оставалось у него. “Нет, так жить невозможно – вновь и вновь говорил он себе – Мне нужна помощь, нужно, чтобы кто-то снял этот груз вины с моих плеч”. Тир не обвинял продавца в “медвежьей услуге”, потому что как-то понял, что лучше уж знать то, что с тобой, чем слепо умирать, не ища спасения.
Помучавшись еще какое-то время, он решил, как решает идти к зубному врачу мучимый болью человек, терпящий “до последнего момента”, что завтра же пойдет по тому адресу, что был написан на листке, который всучил ему тот шальной христианин. Завтра было воскресенье и в листке было написано, что богослужения проводятся в десять тридцать каждое воскресенье и четверг. “Иду! Все!”–решил Тир, словно отбиваясь от того назойливого человека, который, вдруг, стал невидимым и доставал его (может быть, молитвой?).
***
На утро Тир понял, что все его существо противится его решению – или ему так казалось? Что-то невидимое словно бы уговаривало его не ходить. Теперь уже наперекор этому чувству Тир собрался – хотя все валилось из рук – и направился по указанному в листовке адресу. Вскоре он уже приближался к современному зданию, к которому стекались вереницы людей от всех ближайших остановок при каждом очередном подъезде к ним транспорта. В одной из таких верениц и шел Тир. Внутри себя он ощущал ужасную суету и колебания. Включив звук прибора, который он взял с собой, он ужаснулся сильнейшему звуку, идущему из наушника. Переключив настройку на окружающее, Тир увидел, что там тоже не лучше. “Красного” хватало и вокруг, и Тир успокоился. В таком его состоянии ему было легче, когда он начинал думать о проблемах других. Несмотря на то, что он понимал: это – лицемерие, в данном случае это было для него почти тем же облегчением, что и кружка пива вчера.
Блуждая в своих суетных мыслях под звяканье сигнала, который Тир решил больше не отключать (“Чего уж теперь! – думал он – Пусть будет!”), он вдруг наткнулся на слова старика о тех, кто может “не играть”. Внезапно радостная светлая идея озарила его разум: “Ну конечно! Нужно теперь с помощью прибора искать тех, кто не играет, будучи свободен. А уж у них-то я узнаю, как они этого добились. Ну а где они могут быть, как не среди святых! Как я сразу не догадался!”
Тир прибавил шагу от радости, шагая к зданию самой известной в городе религиозной организации. Подходя, Тир с удивлением отметил, что звук стал пищать еще чаще, перерастая в сплошной, но теперь уже он не уделял этому большого значения. Он крутил настройки, ища в толпе “свободных”. Попытки его не увенчались успехом и пройдя в зал, где совершались какие-то приготовления на сцене, и стоял шум от голосов многочисленных разговоров, он решил дождаться конца богослужения и продолжить поиски. Вскоре на сцену вышел плотный мужчина в белоснежной сорочке с галстуком и чудесно сшитом костюме, и хорошим ораторским голосом стал приветствовать всех, призывая к молитве. Когда он повел молитву, то Тиру показалось, что тот обращается к сидящим, а не к Богу. Тир застеснялся своих мыслей, тут же почувствовав на себе непонятное давление и стал смущенно изображать молящегося, украдкой поглядывая на стоявших в зале и на выступающего. Выступающий, которого здесь звали пастором, все громче и громче кричал в микрофон, за ним барабанщик исполнял что-то вроде дроби, подобной той, что исполняют в цирке перед “смертельным номером” или на площади казни перед тем, как отрубить приговоренному к смерти голову, а гитаристы, клавишники и прочие играли что-то непонятное, “разогревающее”. Люди в зале - кто привычно, кто также как и Тир смущенно и испуганно, - поднимали руки вверх и говорили, шептали, кричали или просто молча озираться по сторонам, не опуская рук, которые, казалось, поднимались вверх против их воли.
Наконец, последние слова пастора прозвучали во вступительном слове, и музыка грянула во всю мощь. Звук был сильный, но звук в наушнике был еще сильнее, и когда загремела музыка, а на сцену выбежали танцующие, одетые в расшитые золотом костюмы, то Тир услышал, как писк стал нестерпимо пронзительным, и вдруг, – о чудо! – исчез.
Тир не знал, что делать от радости. Звука не было вовсе. Внутри он не чувствовал какой-то свободы, но звук исчез, это было явно и он, поддаваясь настрою, заполнявшему зал все сильнее и сильнее, поднял руки кверху и стал петь то, что пели все, читая слова на большом экране, что находился над сценой. С каждой минутой ему становилось все веселее и веселее. Страх, что звук вернется, постепенно проходил. Пение и танцы сменились проповедью, и звук в наушниках не появлялся. Все было так неописуемо, что Тир просто растворился, как личность в общем настрое. Он теперь был рад пойти за любым из этих милых людей, что стояли за кафедрой или играли, пели, танцевали, зазывая в свое веселье и других.
Все было здорово, и даже когда проповедник, призывая к покаянию, перечислял многие проступки, какие и Тир совершал в своей жизни, и Тир, повинуясь этим словам, решил идти к сцене (хотя и не понимая их до конца), он радостно замечал, что звук не появляется. Поддаваясь всеобщему настрою, он произносил вслед за проповедником молитву покаяния, прося прощения, плача, и обещая невидимому Богу, что больше никогда не будет грешить и что будет Ему служить всей жизнью и всем имением, кладя в ведра для пожертвований все деньги, что были в карманах и ловя после долгих мучений блаженные мгновения, когда звук в наушниках был не слышен. Когда Тир шел к сцене, он снял наушник, который теперь был ему ни к чему.
Когда служение закончилось, и прощальная песня хора и ансамбля в смеси с молитвой пастора у микрофона оповестили об этом, Тир выплыл из зала на улицу в потоке людей и недалеко от здания столкнулся лицом к лицу со вчерашним старцем. Толпа людей вытекала из зала, как река, а старец стоял посередине ее, смотря в противоположную течению сторону, словно скала. Он вглядывался в лица проходивших мимо с внимательностью и какой-то тревожной озабоченностью. Когда он увидел Тира, то его лицо потеряло выражение внимательности, но сохранило отпечаток заботы. Тир понял, что старец выискивал его и необычайно обрадовался, решив, что он – один из этих чудесных святых.
– Я все же нашел тебя! – проговорил старец, увлекая его за локоть из потока людей, пробивая дорогу, как показалось Тиру, несколько разгневанно. Тир с некоторой тенью недовольства заметил, что старец как-то отличается от этой толпы.
– Вы ищете меня? – спросил Тир весело.
– Да, я чувствовал, что тебя принесет сюда. Это я объясню, но потом – сказал старец с тревогой, вглядываясь в лицо Тира так, словно лицо того было изменено до неузнаваемости.
– Что вы так странно смотрите на меня? – спросил Тир удивленно.
– Как ты мог находиться в этой смерти? – наконец спросил старец Тира – Ты же купил прибор!
– Да! И он теперь, наконец, показывает то, что нужно. Звук исчез с первыми звуками гимнов. Наконец-то никакого театра!
Какие-то мгновения старец смотрел на Тира недоумевающе, но потом луч какой-то догадки озарил его лицо и он, взяв Тира за локоть, вновь повлек к выходу из зала.
– Включай звук и вставь наушник – сказал старец каким-то повелительным тоном, что очень не понравилось Тиру.
– Зачем? Я освободился, я нашел Бога и теперь мне это не нужно – начал Тир, но старец, по видимому чем-то очень обеспокоенный продолжил все тем-же тоном:
– Включай скорее, а то этот настрой улетучится, и ты не зафиксируешь его.
Тир вспылил:
– Ну вот еще, в конце концов, кто вы такой? Вы вообще-то отсюда или нет?
-Да ты не понимаешь! – вскричал старец – Посмотри на табло, безумец!
Тир удивленно посмотрел на табло и похолодел. Красный свет горел на табло, не мигая, а зеленого не было и в помине. Внутри себя Тир ощущал сильнейшую злобу на старика, но факт происшедшего и уверенность того гасили ее.
– Как же это… – пробормотал Тир испуганно.
– Как? Да ты влез в самый эпицентр!
Тир, все еще не веря, одел-таки наушник. В нем была тишина, но вдруг на табло очень слабо вспыхнул зеленый свет и оглушительный писк заставил вздрогнуть и Тира, и старца.
– Скорее пойдем отсюда – сказал старец Тиру, видя, что на них смотрят из толпы, что образовалась на выходе и вновь повлек его за локоть прочь от здания.
***
Спустя некоторое время, Тир сидел в доме старца и слушал его рассказ за чашкой чая.
– Так значит Бога нет все же, и все это – ложь? – спросил Тир поникшим голосом.
– Что ты говоришь! Разве такое можно хотя бы представить? – опять удивленно проговорил старец.
– Тогда я не понимаю, почему я нашел театр там, где должен быть Бог.
– Я этого и сам не понимаю. Но где еще быть театру-театров, если не там, где его меньше всего будут ожидать? Не думаешь же ты, что “режиссер” глупее нас, людей, если столь долгое время улавливает человечество в свою ложь? Он распределяет по каким-то принципам роли среди людей, а себе, конечно, берет самую главную. Но недолго осталось быть его театру. Вскоре явится Тот, кого он так давно играет и театр исчезнет, будет явь.
– Да, все это так. Но скажите, вы же из тех, кто свободен от актерства? Почему вы мне не сказали об этом сразу?
– Это сказал ты, заметь, а не я. Если бы это сказал я, то ты имел бы от этого пользы не больше, чем от своего прибора. Кстати, сдай-ка ты его обратно. Ты имеешь в себе все, что нужно. Бог открыл это в тебе.
Тир улыбнулся, и, вытащив из уха наушник, стал расстегивать ремешок прибора, снимая его с руки. Прибор был выключен все время общения со старцем, и Тир решил включить его напоследок, а включив, вздрогнул – звука не было, как и тогда, в собрании. Побледнев, Тир посмотрел на старца, который что-то продолжал говорить, не глядя на него. Тир вновь почувствовал, как мороз побежал у него по коже, но когда растерянный взгляд его упал на табло, на нем, не мигая, горел зеленый свет.