Старуха весь день находилась в церкви, домой возвращаясь лишь к ночи. Во всем черном, она наводила на меня ужас своим мертвенно бледным лицом. На фоне черного платка, ее бледность выделялась еще сильнее, да плюс синева проваленных глазниц. Наверное, монахиня была уже очень старой, или так выглядела из-за плохого питания, потому что кроме церковных «просвирок» у нее в доме больше не было ничего съестного.
Мама готовила на семью и на работников, оставляла еду и хозяйке, звала ее к столу, когда мы ужинали, но она всегда отказывалась. Кстати, она и за проживание не брала с нас денег, оправдываясь, что все что нужно, ей дает Господь.
Я не могла оставаться в ее доме, потому приходилось вставать со всеми и прохладным утром «хвостиком» тащиться на стройку. Но это было лучше, чем сидеть и колотиться от страха, ведь в любой момент могла пожаловать хозяйка. Разве знала я тогда, что глубоко верующий человек никогда и ни при каких обстоятельствах не причинит ребенку зла.
Я даже маме боялась сказать, что старуха-монахиня ассоциируется в моем воображении со словом Смерть. Это она, страшная в черном длинном балахоне, забрала моего братика Мишу, возможно, она еще хочет кого-то забрать с собой. Впервые в жизни я стала бояться человека.
Плюс ко всему, в ее доме были блохи. Они прыгали по полу и больно кусали. Когда я рассказала маме, что видела насекомых, она погладила меня по голове и просто ответила:
- Надо еще немножечко потерпеть, Тонечка. Мы скоро вставим окна, и тогда уже можно жить в своем доме. Это совсем скоро, папа окна заказал, их для нас уже делают. В нашем доме не заведутся никакие блохи. Окна такие большие, в доме будет много света. Я сошью красивые белые занавески, на стены поклеим голубенькие обои…
Время до осени пролетело очень быстро. Каждый день наш новый дом преображался, вслед за окнами появились потолки, в одной комнате постелили пол, крышу накрыли гонтой. Это такие маленькие дощечки, которые прибивались внахлест. По сравнению с соломой, покрывавшей наш старый дом на хуторе, это был прогресс. Гонта была много дешевле шифера и жести, на дорогое покрытие денег у родителей, естественно, не было.
Старая поговорка, что «скупой платит дважды» верна и в отношении бедного человека. Так и хочется добавить: бедный и скупой платит дважды. Через десяток лет наша крыша стала протекать, дощечки прогнили, и все-таки прошлось менять покрытие на более прочное, но это лишь к слову сказано.
Бедность – не порок, но как омрачает она жизнь! К концу августа обнаружилось, что мой брат Женя за лето сильно вырос, ему стали коротки все рубашки и брюки. Парню идти в городскую школу в девятый класс, потому что в деревне только начальная, а надеть нечего.
Мама подобрала ткань, удлинила брюки, а дырки зашила латками, как когда-то чинили крестьянскую одежду. Это вполне могло сойти для нашего старого села, для хутора, но не для города – районного центра, ближе к которому так стремился мой отец перевезти свою семью. В первую очередь, делал он это ради детей, которым предстояло учиться и искать свой жизненный путь. Что нам светило на том хуторе? Это риторический вопрос.
Стыд! Вот тогда я впервые услышала о тебе. Конечно, я не до конца понимала смысл этого слова, как и причину того скандала, который разразился дома, когда Женя категорически сказал: «Нет! Я в таких штанах, мама, в школу не пойду! Мне стыдно!»
- Сыночек мой миленький, ну где же нам взять этих денег? Все, что было, ушло на стройматериалы. Пустой кошелек, на хлеб не хватает, слава Богу, что хоть картошка есть да коровка кормит. Я ж их не печатаю…
Мама заплакала. Горькие то были слезы. Детским своим умишком я понимала маму, но и брата понимала. Это же городская школа! Папа всегда надевал самую лучшую одежду, когда ехал в город. Да и соседская девочка Наташа, с которой я познакомилась, жила раньше в городе и очень красиво одевалась.
Наташа была на три года старше меня. Когда мы впервые встретились, наш дом уже стоял на улице – первый в застройке, у соседей только заливался фундамент, да привезены были бревна. Мне было шесть с половиной, ей – почти десять. Девочка с темными вьющимися волосами и красивыми голубыми глазами привлекла мое внимание, и я пошла знакомиться.
- Привет! Вы тоже строите дом?
- Да! Папа сказал, что до зимы все будет готово.
- Здорово! Я думала, что мы здесь зимой одни будем жить, страшно даже – до деревни далеко.
- Папа сказал, что у нас здесь построиться целая улица, там за нами тоже какие-то дядьки участок смотрели, колышки вбивали, на противоположной стороне тоже будут дома. Вот прямо напротив вас будут жить наши родственники – папина сестра с семьей.
- А вы откуда приехали?
- Мы – из Воронежа. А вы?
- А мы..., - я запнулась, не зная, как сказать, ведь раньше мы жили на хуторе и о том, что хутора имеют адрес ближайшей деревни, мне было неведомо.
- Так не бывает. Все дома имеют адрес, ты просто маленькая и ничего еще не понимаешь.
Я стала спорить, что не маленькая, а Наташа смеялась. На правах старшей, она взяла надо мной шефство, чем значительно облегчила жизнь моей маме. Так мы и подружились.
У нее были очень красивые платья, а ее старший брат Сашка ходил в новом костюме, о каком Женя мой мог только мечтать.
Я слышала из рассказов, что дядя Миша, отец Наташи, работал шахтером, но совсем не знала, что даже в те далекие шестидесятые годы шахтерам хорошо платили, по сравнению с колхозами. Сначала мы жили в колхозе, а переселились в совхоз. Кто же знал, что это две формы собственности в одном государстве, и наступит день, когда мои родители будут сильно разочарованы в законах СССР.
Лично я буду писать письмо Леониду Ильичу Брежневу, с просьбой разобраться в допущенной несправедливости по отношению к моим родителям. Но это случится много позже, я лишь акцентировала внимание на данном аспекте сейчас, ибо настроена вернуться к этому вопросу в дальнейшем повествовании. Колхоз, совхоз - принципиальной разницы никто не видел, заработки оставались мизерными, что там, что здесь, как ни крути.
Денег мама одолжила и купила брату новый костюм. Настоящий мужской костюм цвета темного шоколада, в едва заметную, в одну ниточку, светлую полоску, в котором Женя выглядел, как жених, несмотря на свои шестнадцать лет. Нарядный и красивый, он первого сентября пошел в городскую школу. Провожая сына, мама смахнула слезу. Тогда я еще не знала, что у слез может быть и другая причина, кроме боли и обиды – гордость.
Гордость! Ты так и останешься в моей памяти, отраженная в глазах матери в тот знаменитый день. Еще не раз увижу я тот отсвет в родных зрачках. Мама не произносила высоких фраз – так ее воспитали, обо всем говорили ее глаза – светлые и добрые. В них отражалась Любовь, Забота, Тревога, Боль и Надежда, а еще Доверие, огромное Доверие, оправдать которое мы, ее дети, должны были, во что бы то ни стало.
Я завидовала брату и тоже хотела в школу. Мне объяснили, что таких маленьких детей не принимают, надо еще один годик подрасти. На самом деле, к школе в свои шесть лет (и девять месяцев!) я уже была готова вполне. Пришлось смириться, хотя, отдай меня тогда в первый класс, мама избежала бы многих проблем и даже сохранила бы мне здоровье.
В конце сентября мы заселились в свой дом. Еще велись работы внутри, одна комната осталась зимовать без пола, попросту не хватило денег на доски. Зато нам сделали русскую печь, из кирпича и кафеля, которую мама потом покрасила в белый цвет водоэмульсионной краской. И - о радость! - у меня появился свой уголок на печи, занавешенный новой ситцевой тканью.
А еще, папа привез Мурку. Узнав от дяди Казика, что наша кошка все еще жива и бродит по усадьбе, тоскует по хозяевам, но не убегает, папа поехал за ней незамедлительно. На этот раз он вез ее в плетеном коробе с крышкой, разговаривал с ней всю дорогу, успокаивал. Выпустили ее в сарае, где стояла наша корова Жука, чтобы животное по нюху определило, что здесь теперь дом и никуда не нужно убегать. Так и вышло. Все осмотрев и обнюхав, Мурка окончательно успокоилась. И ушла она лишь однажды, несколько лет спустя, чтобы никогда уже не вернуться…
Конечно, новая мебель была нам тоже не по карману, сюда переехали наши старые железные кровати, только «сенники» – большие мешки, набитые сеном, играющие роль матрасов, заменились новыми пружинными блоками. Моему счастью не было предела, я прыгала на тех пружинах до самого потолка, пока однажды это «безобразие» не увидела мама.
Не помню, чтобы родители меня били. Ругали, да, но ремешком угрожали лишь чисто теоретически. Да я и не делала больших глупостей, как мне кажется. Что называется, понимала с полуслова. Мой шестилетний возраст не был омрачен ни взрослыми проблемами, ни детскими. Но однажды произошло событие, которое пошатнуло мою детскую психику.
Родители устроились на работу в совхоз, Женя ходил в школу, а меня оставляли дома. Я находилась в своем закутке на печи, играла с Муркой, рисовала какие-то картинки в тонкой двухкопеечной тетради, над которыми потом потешалась мама: «Это же надо такое придумать!». Ее реакцию помню, а вот, что я там изображала, уже стерто временем.
Периодически я слезала «на горшок», выпить кружку молока или съесть кусок покупного черного хлеба, который всегда лежал на столе под льняным полотенцем. Я не боялась одиночества, зная, что это ветер завывает в трубе, либо новый дом трещит древесиной (так объяснял мне папа все непонятные звуки).
В тот день я, как обычно, играла на печи, когда раздался стук в дверь. Родители всегда закрывали меня на засов, так, что снаружи дверь можно было открыть только специальным длинным ключом. За все время, пока я находилась одна, к нам в дневное время никто не приходил.
Я выглянула из-за занавески и обмерла от ужаса. У окна стояла та самая страшная старуха, которая была похожа на смерть. Она приложила руки к стеклу и что-то высматривала в доме. Я подумала, что она пришла за мной. От страха я онемела, не могла сдвинуться с места. Мое сердечко было готово вырваться из груди, во рту пересохло. Уже не помню, как я оказалась в подполе под печью, там специально сделали такую нишу для дров, чтобы зимой в снегопад и метелицу не ходить на улицу. Я сидела там, как мышь, и тряслась до той поры, пока Женя не пришел со школы. Заикаясь, я рассказала тот ужас, что пережила, не сдерживая слез.
Испуг! Ты коварная штука, прости за откровенность. Что только ни делала мама, чтобы меня успокоить. И к бабкам возила, и травками отпаивала, но оставлять дома одну уже не смогла. Я верещала диким голосом, стоило только узнать, что придется сидеть в одиночестве.
Пришлось срочно искать, куда сплавлять меня днем, пока родители на работе. Ведь детского садика в деревне не было. Неподалеку жила семья, в которой были маленькие дети - два мальчика-погодка. Их мама, которую звали тетя Тамара, не работала. К ним и стала водить меня мама, договорившись за помощь расплачиваться молоком.
Наверное, мое пребывание в той семье ограничилось парой недель, потому что воспоминаний у меня осталось совсем мало. Дети часто капризничали, особенно младший. Звали его Вова. Это был какой-то неуправляемый ребенок, он дрался, капризничал, маму свою не слушался, за что частенько получал ремнем по попе. Когда его наказывали, он даже не плакал, но мне все равно было его очень жалко, ведь меня никогда не били ремнем. Кстати сказать, из двух братьев именно Вова многого достиг в жизни, открыв свой процветающий бизнес.
У них был телевизор, такой большой ящик с маленьким экранчиком, сантиметров пятнадцать, не больше. Чтобы чем-то меня занять, тетя Тамара включала мне телевизор, и я смотрела все подряд «во все глаза». Особенно мне нравилось фигурное катание. У меня не было коньков, да в нашей новой деревне и пруда-то не было настоящего, не то, что наша «пуховица» - тот заливной луг, о котором я уже рассказывала. Вот там-то было, где разгуляться на коньках. Только не было ни у кого коньков, только саночки, да и те тяжеленные и неуклюжие.
Радости моей не было предела, когда мама забирала меня домой после работы. Я бежала впереди по скрипучему снегу, в полном восторге от того, что скоро буду дома. Может быть, лечение помогло и я перестала бояться, или тетя Тамара отказала маме, но я стала снова оставаться одна. Меня заверили, что бабушка-монашка не приходила со злым умыслом, а хотела лишь посмотреть, как мы устроились, что она хорошая верующая бабушка, как наша баба Мария.
Вера! Я знакома с тобой с самых ранних лет. Мне очень рано объяснили, что на небе есть Боженька, который всех любит и все видит, перечислив библейские заповеди, как каноны бытия. Мама была католичкой, папа православный, но Бог у них был один. Без фанатизма в него верили, соблюдали религиозные праздники, старались жить и поступать по совести.
Моя бабушка Мария не училась грамоте, но каким-то непостижимым образом знала наизусть длинные молитвы. Она садилась, брала в руки четки и молилась, перебирая бусинки сморщенными пальцами. Умиротворение читалось на ее лице, она не отвлекалась на посторонние шумы, как будто входила в какой-то транс.
Информация о том, что монашка, как и бабушка, верит в Бога и ее не нужно бояться, наверное, сыграла главную роль. Жаль только, что она запоздала, но я сама была виновна, что не призналась маме в своем страхе перед старухой. Не случилось бы всего остального.
Мама с папой часто ругались из-за того, что он выпивал. Дети не могут в полной мере анализировать поведение взрослых, они воспринимают мир со своей детской точки зрения и делят людей на хороших и плохих исключительно исходя из отношения к себе. Папа меня любил, а я любила его. Усевшись к нему на колени, а лучшим временем для этого был вечер, когда папа топил печку, сидя на маленьком стульчике – «услончике», я целовала его в «носик, лобик, бровки, щечки, ушки...»
Мама ревновала, а я искренне не понимала, почему. Много позже придет осознание той ревности, это взрослые мысли, анализ, выводы, продиктованные жизнью. У мамы были свои причины, серьезные и глубокие, о которых я до поры и понятия не имела. Впрочем, мне и самой пришлось повзрослеть очень скоро.
В школу я очень хотела. Во-первых, еще зимой мне исполнилось семь лет – необходимый возраст для начала учебы; во-вторых, я уже давно знала все буквы, умела писать и читать, но мне хотелось делать это правильно, как покажет учительница; в-третьих, я устала сидеть взаперти. Мне хотелось иметь друзей, общаться с детьми, играть не только с кошкой, но и с девочками.
К школе мне сшили новое платье. Это был голубой штапель с черными горошинами, я радовалась и предвкушала, когда же, наконец, его надену. К великому моему разочарованию, первого сентября почти все девочки пришли в школьной форме – коричневых платьях с белыми кружевными передниками. На мне передник тоже был, надетый поверх штапельного голубого платья и красной кофты. Полная безвкусица, - сказали бы вы, но я буду драться, защищая мою бедную мамочку. У нас не было денег на школьную форму!
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/03/28/2579
На фото я слева. Первый раз в первый класс.