Три тонны масла

               
    Первые полгода я лишь драил полы в казарме. Еще работал на кухне, - мыл алюминиевые тарелки горчицей в ваннах,  чистил картошку и разносил бачки с едой по столам. Приходилось и туалеты скоблить, писсуары тереть содой… Но вот, наконец, «дембеля» разъехались, их заменили «деды», а места тех перешли  к черпакам.
   Тогда мне и доверили должность фельдъегеря. Проще говоря, стал я разносить   телеграммы. Самое ценное в этом занятии  – возможность пробежать по лесу в одиночестве целых десять минут. Это спасало от нервных срывов. Я сворачивал с дороги, подходил к деревьям, трогал их  и на это тратил минуту - другую. Все равно в телеграммах ничего важного не было. 
      Так, вот. Прибегаю в штаб, звоню в окошко, и секретчик расписывается.   Мы познакомились.  Парень, скажу, напоминал хитрого крота. Но однажды, он открыл мне и  дверь.
     -  Трапузин! – он протянул рыхлую ладонь. Возможно, пухлые щеки и бегающие глазки выдавали в нем некую черту. Такой солдат всегда возьмет лопату поменьше, а ложку -  побольше. А если потащит  вместе со всеми бревно, то встанет посередине. Он будет пыхтеть и тужиться, но в действительности, лишь держаться за бревно. Зато Трапузин знал анекдоты, умел их рассказывать и  был начитан по сравнению с окружением в казарме.
      Четыре месяца я бегал в штаб с телеграммами, наблюдая, как офицеры здоровались с секретчиком за руку. Да и  позже я заходил к нему, уже работая на аппарате связи в бункере.
     Иногда мы задерживались в опустевшем штабе, где оставался лишь дневальный у знамени.  Трапузин закрывал за нами секретку и делился новостями.
    - Ты вот что…- говорил он, картинно затягиваясь выпрошенной  у офицеров сигаретой. – Будут учения, готовь «тачку». 
    -  Когда? Скоро? 
    -  Узнаю – не скрою…
     Я понимал,  он обижен на меня за излишнюю осторожность. И убеждал, что моя  боевая «тачка», -  всего – лишь несколько ящиков с кнопками.
     Однажды он подсчитал:
      -  За день каждый из нас съедает кубик масла. Двадцать пять грамм. А сколько за всю службу? За два года? Восемнадцать килограмм!
     -  Все это чисто арифметическое, – заметил я. – «Молодой» ест меньше, «черпак» больше, а порция «деда» - не размажешь по пайке.
    
   …Будто сейчас стою в столовой с засаленным цементным полом. «Сесть!» - рявкает команда. За столы протискиваются десять солдат (по пятеро с каждой стороны). На края столов, примыкающих к стене, пролезают «салаги» и «молодые». За ними – «черпаки» и, наконец, у прохода усаживаются важные «деды». Прапорщики сидят за отдельным столом и едят вилками.  Для офицеров – отдельная комната.
      Масло солдатам выдают большим куском, и «деды» начинают дележ, - режут на порции. Кусочки при этом получаются разными. И когда тарелка приближается к «салагам», на ней остаются лишь крохи. И чем дольше служит солдат, тем ближе он двигается от нищенского края стола к купеческому…
      - В среднем, однако, - Трапузин поднимает жирный палец – получается то же. Что не доел на первом годе, догоняешь на втором. Закон тайги!
     -   Все зависит от нас, - мрачнел я. - Все будем «дедами».
     -   В принципе, можно, – снисходительно вещал  Трапузин.      - Забыть недоеденное, недокуренное… Этакая маленькая революция…
     Мы размечтались. Всего месяц отделял нас от срока «посвящения в деды». Не верилось в это. Неужели станем такими, как все? Будем избивать, унижать...?  Нет, мы начнем новую жизнь! Служить по совести, помогать «молодым»… А за нами пойдут другие. И подсчитывая масло, съеденное дивизионом  за два года, кто-нибудь скажет:  «Мы съели три тонны. И всем досталось поровну. И радостей, и невзгод…»
      … Жаль, - не получилась революция… И,  хотя наш призыв не злобствовал, мы понимали – это временно.  А Трапузин? Видно, посвящение в деды  ослабило его волю. За полгода до окончания службы он потерял телеграмму, подделал документы и был переведен в хоззвод.
     О, то было скопище отморозков!  Мерзавцы служить не хотели и всячески мешали другим. Метлов, Кулаков, Шморгалов! – помню вас до сих пор. И, по - прежнему, - ненавижу.
      Попав на работу потрудней, Трапузин разительно изменился.  Из сытого хомяка секретки  стал злобнейшим "дедом" дивизиона.  И видно, те наши разговоры о  совести вызывали в нем особую ярость. Я избегал с ним встречаться.  А он все искал, преследовал меня, словно я был виноват в его неудаче. И никто, кроме нас двоих, не знал, что стоит между двумя «дедами»,- кусок масла или нечто большее.
      Иногда, вспоминая армию, думаю о тех ребятах, кто достойно вынес испытание  солдатской жизнью. Но были и другие. Вспоминаю Трапузина, других жлобов… Кто виноват во всем? Офицеры,  поддерживающие диктат  зла в армии? Или та мать, твердящая сыну: «Не пропусти своего! Дави слабых! Выкручивайся… Иначе – сомнут…отнимут…»
     Не умеем  мы жить  вместе. Ни в казарме, ни в своей стране.  Ищем,  где выгадать, где трудиться поменьше, а урвать - больше.  Стрелять, насиловать слабых  или просто врать по телеку.   Эх, человеки...