Никого не буду обвинять в том, что происходило и происходит в России с 1991 года по настоящее время. Все поучаствовали – одни разрушили и продали за копейки всё, что не они создавали почти сто лет, другие, конечно, не бесплатно, пустили в страну мошенников всех мастей, третьи разворовали оставшееся добро, четвёртые растерялись, глядя на происходящее, и ничего не предпринимали. И лишь небольшая часть народа думала о будущем, работала, несмотря ни на что, и сохраняла в национальной памяти те начатки нашей истории и культуры, которые обязательно помогут нам снова встать на ноги, обрести утраченное достоинство и начать всё заново. Ведь дошло до того, что мы своими руками почти уничтожили отечественное сельское хозяйство, уверовав в «глобализацию», в то, что нас чужой дядя за наши нефтедоллары прокормит, как мантру повторяли, что на нашем Севере ничего не может расти и плодоносить потому, что Север – это «зона рискованного земледелия». Зарубежные консультанты внушали нам, что здесь, вообще лучше туризм развивать, дешевле будет и скорее окупится!
Давайте, дорогие сограждане, вернёмся к своим истокам, вспомним, какой была Вологодская северная деревня в начале двадцатого века, как жили и что производили вологодские крестьяне, не имея машин и механизмов, смартфонов, компьютеров и даже настоящих дорог.
Пришла пора менять нашу жизнь в лучшую сторону – вернуться к производству натуральных здоровых продуктов, сделать нашу деревню новой, современной и удобной для жизни. Мы сможем это сделать, у нас всё для этого есть – много пустующей земли, способной давать богатые урожаи, лесов, полей, рек и озёр, рабочие руки, ищущие применения, сердца, болеющие за великую Россию и за свою малую Родину, желание трудиться, современные машины и механизмы для работы в поле и на фермах, электроника.
У истоков. В 2012 году, уже пенсионеркой, я начала писать книгу «Вологодская бывальщина» и отправилась в путешествие по области в поисках интересных рассказов вологжан. На северо-востоке нашей области в селе Нюксеница мне показали записи работников «Нюксенского районного Центра традиционной Народной Культуры» и разрешили их отснять. В этом рассказе я познакомлю вас с живой историей, написанной на живом языке, местном наречии, крестьянина, Дмитрия Христофоровича Щекина, родившегося в 1914 году в деревне Жилковская, Шевденицкого сельсовета, Нюксенского района. Надеюсь, эта история вдохновит многих, как вдохновила меня.
- Наша деревня была не большая - домов десять, (в больших деревнях было от семидесяти домов и больше!) - вспоминает он, - семья состояла из пятнадцати человек. Мы двадцать пять лет жили такой семьёй (с 1914 года). Старший был отец, грамотой он не владел, не мог ни писать, ни читать, занимался сельским хозяйством. Мы держали всякий скот - четыре лошади, одних дойных коров было больше двенадцати, несколько поросят и овец штук сорок. (О птице он даже не говорит).
Весной мы землю пахали, потом навоз вывозили, летом работали на сенокосе, а осенью убирали хлеб (рожь, овёс, ячмень). Для лошадей надо было сена накосить, много сена; коров всё больше овсяной соломой кормили, если не хватало, другой соломы добавляли. Но коровы весной уже тощие были, однако не было таких, чтобы подымали, сами вставали. Раньше без пастухов обходились, меня всё гоняли за коровами.
Наш большой дом состоял из двух летних изб, за ними, в середине двор, сзади скотнюха была, в большие морозы там коровы телились. У нас был двор – коров сорок войдёт.
(Представьте, какой величины, был этот бревенчатый дом! В нём под одной крышей умещались пятнадцать человек и двенадцать коров! «Избой» в доме назывался двухкомнатный отсек, а две «избы» – соответственно составляли два таких отсека и находились в передней части дома, которая окнами, как правило, выходила на деревенскую улицу. В задней части изб располагалась большая русская печь с плитой и лежанкой. «Двором» назывался коровник внутри дома. То есть, дом и двор находились под одной крышей. От жилого помещения двор отделял «мост» - коридор с выходом на придомовую территорию. А уже за «двором» находилась «скотнюха» - тоже внутренний, тёплый скотный двор, но поменьше. Над двором и скотнюхой располагался сеновал, а у задней стенки сеновала, на случай сильных холодов, была уборная для людей - дыра в полу с двумя палками по бокам для удобства).
Для коров воду на питьё грели, а лошадей прямо в проруби поили. Для лошадей конюшня была отдельно. Для овец рядом с конюшней – хлев. Вот, сколько скота было – так ведь эдакую семью кормить надо.
Всё, что производили, сами ели, государства (в современном понимании этого слова) тогда не было, не сдавали ничего. Продавали зерно, какой-то год мешков двадцать свезли. Подать какая-то была, за страховку. Кто работал, хорошо жили, а кому робить неохота, дак беднота и была. (Многие свидетели жизни в Вологодской деревне того времени утверждали, что бедняками были, в основном, те, кто работать ленился).
У нас помещиков не было. Здесь были государственные крестьяне. Наши места считались ссылкой – среди глухой тайги, вдалеке от городов, без дорог. Молотов, Сталин и другие при царе были в наши края сосланы.
Раньше в школу начинали ходить, когда девять лет исполнится. Меня семилетнего в школу не принимали, старший брат, который ходил в четвёртый класс, написал на дощечках буквы и научил меня читать. Когда я подрос, отец отвёз меня на лошади в школу в Шевденицы (большое село). Школа бедная – ни бумажки, ни карандашика не было. С благодарностью помню учительницу Марью Алексеевну Брагину.
(Ошибочно считать, что деревенское население было сплошь безграмотным. Начальные Школы находились в больших сёлах, типа Нюксеницы и Шевдениц. Все старались учить детей в школах).
Я без матери в три года остался. Ещё младше брат был, ему тогда и года не было. Он потом, в Отечественную войну погиб. Всего семеро осталось от матери, все выросли. Не помню, как при царе жили, но рассказывали. При царе землю давали по душам и на женщин не давали, а при Советской власти землю давали по едокам. У нас пятнадцать человек едоков, дак, вон сколько земли давали.
Меня часто спрашивают, не раскулачивали ли нас? А за что нас раскулачивать? Мы ведь пришлых работников не держали, мельницы у нас не было, чужих не нанимали, батраков. Всё сами делали. Меня отец уже в десять лет отправлял боронить. Отец добрый был, пешком боронить не давал, только верхом - мало, на ногу ступит лошадь! Но за дело лупил, и на задницу не сядешь!
Отец, хоть и неграмотный, а мастеровой был, всё сам делал – дровни, розвальни, телеги и сохи.
Ещё с нами жил дядя Иван, моложе отца. Пришёл после империалистической (Первой мировой войны) из плена. Чуть живой. Вместо матери тётка была, отцова сестра. Мы без матери остались, а нас воспитывать надо, дак она замуж и не выходила. Дядя меня любил, если наказывали, за меня горой стоял, заступался.
Работы было круглый год! Зимой дрова надо, корм скоту возить, хлеб, который за полем сжат да в обзороды (стога) сложен, обмолотить, да привезти тоже надо – ой, работы было, некогда вздохнуть! У нас деревенские ребята да девки бегают (гуляют), мне-то ведь тоже охота, а меня разбудят молотить ни свет ни заря - на гумно лезти на овин, скидывать оттуда снопы. Туды залезешь, а иной ячмень сухой, колючий. Остальные молотят и у меня молотило есть. Я кончу выпёхивать и к ним спускаюсь молотить. Сейчас такое молотило есть в бывшей школе, в музее. Эту школу я строил, десятником, ещё до армии. В армию-то я пошёл двадцати трёх лет в 1936 году.
Как вырос, стал я на игрища ходить. На игрища получше одевались, не как на работу, однако, попусту не сидели. Девки на пресницах (прялках) пряли, а мы за пресницы к девкам садились, разговаривали. Кто к кому. Девки, кого-то и не пускали, а кому-то и: «Садись», - говорили – «садись!» На вечеринах «Метелицу» плясали, «Плетень» заплетали. (Пляски так назывались «Метелица» и «Плетень»). Я плясун и певец худой, ничего этого я не мог. Девки, в основном, пели: «Заплетайся плетень». А я ходил между ними, ту и другую за руки держал. Заплетут плетень, а потом расплетать начинают, поют: «Расплетайся плетень», подныривают под руку и расплетают. Человек по двадцать в плетень встают. Собирались, когда где. Когда и у нас собирались - изба большая была. Девки приберутся и играют, часов до двенадцати сидели. Запевали те, кто голосистый был. Бусырева (будущая жена) у меня пела и плясала. Голос у неё был, а плясала она с детства. А уж бойкяя была - палец (в рот) не ложи, откусит. Если, что не по ней, так любому парню кулаком заедет! Мы с Бусыревой поженились. Свадьбы, как таковой не было, гости приезжали, несколько недель отмечали.
Во что и как одевались. На Семёнов день (первого сентября) и на Николин день одевались во всё лучшее. Тётку мою, нарядку, (нарядную) любили. Раньше ведь ничего не покупали, всё носили портяное (из холстины, льняной ткани). Девки пряли, ткани по насту расстилали (отбеливали на солнце), шили себе сами. Тонкое портяное ткали на рубахи, исподки (нижнее бельё) шили, стан внизу портяной. Сарафаны шили с двумя, тремя пуговками на груди. В нашей большой семье была зингерская машина (швейная машинка немецкой фирмы «Зингер»), до сих пор шьёт. Все сёстры у меня шили.
(Так далеко от цивилизации жили, что всё делали своими руками. Изо льна пряли нитки, на ткацких станках ткали портяную (льняную ткань – тонкую и плотную). Были свои швеи и сапожники, которые, шили одежду и обувь. Скорняки выделывали шкуры овец и дикого зверья - лисиц, волков и медведей. Из овчины шили шубы и полушубки. Столяры делали домашнюю мебель – кровати, сундуки, шкафы, лавки, столы, табуретки и даже стулья. Могли сделать телегу, деревянные колёса и сани (розвальни). Делали деревянную посуду. В какой-нибудь деревне находился человек, который умел делать глиняную посуду – горшки, плошки, тарелки кружки. Жили натуральным хозяйством).
Кое-что из еды. Тётка, мы её божаткой звали («божатка» – крёстная мать), была за стряпуху. Она пекла, обряжалась (выполняла домашние дела – топила печь, готовила еду, кормила скот, приготовляла баню к помывке), на всю семью готовила, варила шти, суп мясной, в промежговенье и в говенье (в посты) – грибной и гороховый суп. Посты соблюдали. Будешь поститься, если тётка мясного супу не наварит! Но молоко давала иногда. Отец верующий был, а дядя Иван попа не признавал потому, что с ним в школе за одной партой сидел.
Ели всё молочное. Молоко в кринках стоит, сметана появляется сверху. Без сметаны простоквашу тоже хранили, из неё делали кислое молоко (творог) и потом его с пресным молоком кушали. Сметану снимали и аккуратно мешали мутовкой – так делали масло.
Конечно, ели картошку с мясом, блины и пироги.
Хлеб божатка пекла свой из ржаной муки. Иной раз добавляла ячную или овсяную муку.
Как пиво варили. Первого сентября - Семёнов день, престольный праздник. В этот день пиво варили. Наварят десять-пятнадцать бочек, по пять–шесть вёдер в каждой. Прежде, чем пиво делать, надо солоду наводить. Солод водили изо ржи - мочили трое суток в реке. Потом сырую рожь вытащат оттуда, в передние избы чистую постилаху (подстилку) тканую расстелют и на неё рожь разложат, и дают ей, чтобы проросла. Она же размокла в воде, а в тепле росточки появляются. Когда росточки появятся, её сгребали в кучу и нас заставляли разминать. Когда рожь прорастает, то срастается, и её надо раздёргивать и в мешки накладывать. Сверху на зерно постилаху не стелили, чтобы зерно не задохнулось, нужно, чтобы оно дышало. Сделают из ржаной соломы вязки и ей сверху застелют, а потом мякиной овсяной завалят, то есть загнетут. Ну, разные чурки положат, плахи, а то и каменья, чтобы солод загнести, чтобы он там засолодеел. Дядя Иван приходит проверять.
Солод, когда загнетётся, его распечатывают, уж оттуда пар пойдёт и мы, дети, тут как тут, горстями его брали и ели – он сладкий, сладкий, вкусный и мягкий. Нам не запрещали есть его никогда, у других ведь не дают (потому, наверное, что хмельной), а мы с братьями да сёстрами всё тут, как солод распечатают, горстями в рот и едим. Нас никогда не оговаривали, если хочешь, так ешь.
Потом его собирали и сушили. Это тётка делала, но чтобы не сожечь, он ведь прелый такой. Его высушат. Потом на мельницу и мукой измелют мелко в жерновах. В Тарногу (соседнее большое село) ездили молоть. Овёс в ступах обмолачивали. Пиво варили не в избе, а на улице, в железном котле. Оно получалось густое, сладкое, тёмное. Пить собирались в праздник всей деревней. От этого пива человеку было весело, голова оставалась чистой, а ноги не шли.
Чего только у нас в доме не было - ни зачем к соседям не ходили, всё у нас своё было. Суп в чугуне эмалированном варили (когда-то из Вологды привезён был), чуть меньше ведра. Суп с луком ели. Мука больше ячная была (ячменная) и овсяная. Лук у нас ростили двенадцать грядок. В сенокос, помню, тётка напекёт пирогов с луком, пестерь (вид корзины, плетёной из берёзовой коры) пирогов накладёт, лук сверху положит. Разбудит меня: «Митька, неси в холодный лог!» А туда больше пяти километров. Пестери покупали не то с Илезы, не то из Селенья (названия деревень). Пироги хранили в ящиках на стене, там палки были, мыши не могли попасти.
Какая ещё работа была в деревне. Были в нашей деревне кузнецы. Перед войной уже были МТС – Мозжелин, хороший кузнец, в МТС работал, жена у него медичкой была. Болотов – кузнец в стройконторе, Колька Обухов тоже был кузнецом.
Многие работали (в Нюксенице) на сплаве леса – плотили трёхрядку – два ряда (брёвен) целиком в воде, третий ряд сверху, тоже наполовину в воде. Работа тяжёлая и сложная, особенно если троса не было, у меня троса сначала не было, потом Прокопьев из Слободки мне дал. У меня одну плитку (плот) унесло за тридцать восемь километров, Сухона ведь большая вода. У нас с Раменья (село) мужик был, тоже не Сухонский, его послали ко мне на работу, а он и реки не видал. Мало, кто соглашался перегонять плоты, а он говорит: «Я угоню! Я уже плавал на пароме, буду кричать в Подсосенье (село), там меня перехватят хватальщики». Страшно было его отпускать, вдруг паром опустит (не удержит) или сам утонет. А он уж на второй день вернулся, ему ещё и продуктов дали. «Я», - говорит, - «шибко и не правил. Ткнёт плот в берег, я оттолкнусь, да и другим концом поплыву. Так и догнал до Устюга». Он все паромы за сезон и перегнал. А и сам, вроде, придурковатый!
Плотники делали розвальни, сани на деревянном ходу. У нас их креслами звали, а на Сухоне звали не санями, а кошевками. Кошевки делали в Вятской губернии, а покупали их на ярмарке. Они лёгкие, красивые, на заднем борту материалом разноцветным обшиты – не у всех были, на них ведь денежки надо. Дубовые полозья подшиты железными полозьями, поэтому ходили легко и набок не катились, прямо ходили. У нас отец тоже такие сани делал.
В Юрьевской, Руфовна (фамилию не помню), делала из глины кринки, горшки, трубаки. Она наделает много, наобжигает, муж в солому накладёт и поедет зимой в другие деревни, продавать. А для нас она делала маленькие свистульки. Она глиняную свистульку сделает, обожжёт её, дырочки сделает, пальчиками закрывает, на разные голоса заиграет сама – так любо. В форме петушка с гребешком, например, где хвостик, там дырочка. В рот берёшь, в дырочку дуешь. Кто её учил? Лет сорока женщина была – эта Руфовна. Красную глину в поле за рекой брала, её с одного места возили, мягкую, без камней. Прежде чем делать горшок, она глину приготовляла – ложила в неё определённое количество промытого песку с реки. Пока тепло, они с мужем её прямо на улице ногами топтали на специальной площадке. Он штаны закатает. Она сарафан подымет тоже до коленок и оба топчут эту глину. Глину намнут ногами, потом руками и делали посуду. Я запомнил, у них круг большой такой был, кружился. Рядом стоял стол, специально для этого, на нём они не кушали – намнут глину и накладут на этот стол. Она берёт определённое количество, катает его, мнёт, такой кружок делает, дно то ведь надо начать у кринки или у горшка. На круг посыплет песку обыкновенного речного, иначе глина пристанет к кругу, будешь отдирать, спортишь горшок-то. На этот песок она кружок положит и потом берёт ещё глины и катает колбаску, руками её приплющит и начинает приклеивать. Прежде, чем приклеивать, она пальцами часть этого кружка загнёт и сюда прилепит и загладит, как будто, так и надо. Больно у неё ловко получалось, быстро и хорошо. Обжигала она просто, в своей русской печи. Сначала она сырцы на воздухе несколько дней сушила, а потом обжигала. Руфовна заберёт горшок, пальцем постукает, он не звенит. После обжига, остудит, на руку наденет и постукает – он звенит, как колоколец – красиво! Своим (родственникам) делала корчаги – большие горшки с крышками на два ведра углей. В корчагах гасили горячие уголья. Также делала кринку. Кринки – это плошки такие, в них молоко разливали после дойки.
Тесто творили в деревянных квашинках, их отец делал. Ещё делал из ёлки деревянные шайки для бани и деревянные вёдра. А коромысла гнул берёзовые.
Из сосны гнали смолу, а из бересты дёготь. До войны у нас были артели «Лесохим», они специально закупали по деревням бересту и сами драли. Из этой бересты делали дёготь. Возьмут бересту, нарубят, в котёл закупорят, чтобы воздух не попадал, и на огне держат. Также гнали и смолу. Только вместо бересты в котёл закладывали смолистые пни и очень смолистые еловые чурки, закрывали крышкой и грели на огне до тех пор, пока смола потечёт.
Дёгтем кожаную обувь мазали, ваксы и кремов не было. Сапоги, если засохнут, дёгтем намажут, мягкие станут, как тряпичные. Дёгтем и сыромятную сбрую смазывали.
Смолой колёса смазывали. Колёса-то деревянные были и оси деревянные. Колесо смолили (пропитывали горячей смолой), а ось и трубицу ею же смазывали. Лодки делали из пустой осины и тоже смолили, они так служили дольше, от воды не гнили.
Из бересты отец научил меня туески плести да лапти. У нас один туесок ведёрный был, дак в нём прямо собранные рыжики солили. На лапти да туеса надо сначала лыка надрать. Лыко нужно драть весной. Хорошо дерутся, но не очень крепкие. Руками делать. Всех и инструментов для этого – топор да руки. В Нюксенице ещё коточиг (кривой ножик) используют. Подойдёшь к берёзе, тюкнешь, проверишь, скала (береста) какая, плотная или не очень. Нужно выбирать не молодую, но здоровую берёзу...
На этом месте воспоминания Дмитрия Христофоровича Щекина обрываются. Прочтёшь их, и встаёт перед глазами отцовская деревня Павлово, Рослятинского уезда, почти такая же, как Жилковская. И родился мой отец тоже в 1914 году и районы наши северо-восточные соседствуют друг с другом. Роднит нас общая наша Вологда и Вологодская губерния. Многое из того, что здесь описано я видела, пробовала и ощущала в детстве и в юности. И мне кажется, я знаю, откуда начинать возрождение родного края - отсюда, из Вологодской деревни. И вообще, возрождение всей России надо начинать с деревни, этого ждёт и просит вся земля русская - необъятная, заброшенная, но всё ещё готовая нас, своих неразумных и неблагодарных детей кормить и одевать.
Я не призываю этим рассказом вернуться в прошлое, а хочу лишь напомнить об огромном неиспользованном потенциале нашей страны (не только на дальнем Востоке),
о земле, земледельцах и народной генетической памяти. Хочу напомнить извечный русский призыв к властям - "Землю крестьянам!"
27.03.2017