II
Самое поганое, что все – шито-крыто и никто ничего «ни ухом, ни рылом»! Абсолютно. И поставлено соответствующе: для всех и каждого – обычный сотрудник, сослуживцы, начальники, обыденная работа изо дня в день, личное дело в отделе кадров – все, как полагается. Да-а… А «второе» личное дело – в другом месте, за семью замками и допущенных к нему – раз, два и обчелся. Такие «дела».
Может, кому-нибудь это в диковинку или даже интересным, веселым покажется – дескать, во жизнь! Как в кино! Может быть, может быть… Только вас бы в это «кино» хоть разок… Мало не покажется, точно говорю. И билетик туда – у -ух, во что выломится! А уж, если вдруг, чего не то, что положено доведется там увидеть, то и вовсе туши свет! Например, вам могут «стереть» память. После сеанса. И все – будто не было ничего. Чисто-чисто. А мы – что? Да ничего: дом – работа – дом… «Привет, дорогая! Не забудь мне напомнить купить хлеба... Сегодня родительское собрание? Да, ты что?! Что значит, еще на прошлой неделе говорила? Ну, надо же! Совсем памяти не стало… Ладно, понял. Целую, пока!».
Конечно, и из этого можно определенную пользу извлечь. Скажем, языкам обучили: грамотно так, чтоб - без акцента. Большое дело! Ну и еще кое-чему по-мелочи… Но в нужный момент, да в умелых-то руках – тоже пригодиться может. Звездочки, опять же на погоны: «кап, кап…». Награды-премии, само-собой - за дело, конечно. Да что толку, если ни надеть, ни домой принести? Помните, знаменитое: «Сеня! Откуда у тебя пистолет и деньги?!! – Оттуда…». Вот и я о том же. И, в конечном счете, жить с этим можно, но трудно. Верно, вам говорю. А насчет кино – так совсем даже непохоже получается. Там такое не показывают – зрителя-то беречь надо.
Дан проснулся от нарастающего шума за окном. Дождь. Он повернулся на спину и вслушался в дробные речитативы водяных струй, полирующих крышу над головой. С потолка обитого «вагонкой» капнуло. Надо же, пролило! А ведь, только в прошлые выходные поправлял гидроизоляцию под крышей. Опять придется возиться! Он отер лицо тыльной стороной ладони и прикрыл глаза: «сто, сто один, сто два, сто семнадцать… восемнадцать – спать, спать, спать… – твою мать…мать…мать»…
Раскат грома рванул так, что чуть не снесло крышу. Ни хрена себе! Заснешь тут пожалуй! Он рывком поднялся с постели. Часы высвечивали 3.15 утра. Хорошее времечко – Час Быка! Бесшумно оделся и осторожно, чтобы не потревожить жену и детей, спустился по винтовой лестнице вниз. Перед дверью в прихожей остановился и прислушался: в доме было тихо – все спят. Накинув на плечи куртку, выскользнул на крыльцо, плотно притворив за собой входную дверь.
Порыв ветра ударил в лицо холодными брызгами, срывающимися с крыши рваными, косыми потоками. Прямо над соседским забором беззвучно раскололось небо, прочертив предутреннюю мглу расходящимися во все стороны электрическими разрядами молний, и секунду спустя разливисто грянул чудовищный удар грома. И началось! Дождь хлестал, как из пожарного брандсбойта, молнии в клочья рвали низкие, темные облака, грозовые сполохи били часто и зло, как ракетные установки «Град». Кусты гнуло до земли, и листья - мокрые сорванные с деревьев листья, тысячами неслись колючим, мертвенным смерчем, словно осколки оконных стекол, подхваченные ударной волной ядерного взрыва.
Скрючившись, Дан прикурил сигарету и плотнее запахнув полы куртки, уселся в разляпистое плетеное кресло под навесом крыльца, решив непременно досмотреть, чем завершится неожиданно наступивший Конец Света. Да, зрелище было, хоть куда! И все по нарастающей - сильнее, еще сильнее! Громче, ярче! Совсем ослепительно! Нет, это ж, как надо провиниться перед Господом, чтобы заполучить такое? Вот вам, люди, за грехи ваши тяжкие, получайте!
Дан курил короткими затяжками, прикрывая тлеющую сигарету согнутой в пригоршню ладонью. Почем-то подумалось: «как на войне»… Очередной удар грома, чуть не сбросил его с насиженного места, и пришлось зажмуриться, чтобы перетерпеть слепящую белую молнию, пробивающую веки насквозь. Господи, что это было?! И вдруг, он понял, «что». Понял за то короткое, неуловимое мгновенье, когда вспышка выжигала глаза сквозь плотно смеженные веки. И содрогнулся от ужаса! Потому, что вспомнил.
Мотострелковая бригада, выстроенная в маршевую колонну, оттормаживалась тусклыми рубиновыми сполохами задних фонарей впередиидущих машин. Прямо по курсу - темный разрушенный город. Гордое название «Грозный» осталось только на чудом уцелевшем придорожном указателе, да и то поваленным в грязный наполовину затопленный темной холодной жижей кювет. По указу Президента № 1 Всея Руси город был разрушен до основания – стерт в порошок, как заказывали. Война – есть война.
Дан попал туда за двое суток до штурма – командировка. Для семьи и сослуживцев - в Тулу на три дня: в пятницу уехал, в понедельник – на работу.
…«Все должно быть «чики-пики». Даже, пряники тульские с собой привезешь»…
Заданьице, в общих чертах, не бог весть, какой сложности: съездить, найти кое-кого, посмотреть внимательно - он это, или не он. И если, вдруг, окажется, что кто-то себя выдает за другого, то привезти самозванца, куда следует. Живого или мертвого. Действовать по инструкции: «сдал - принял». Все.
«Кое-кого» он нашел довольно быстро – на сортировочном пункте с короткой надписью: «Груз 200». В полевом морге, значит. «Объект» Дану не понравился – сильно попорчен оказался. Договорился с местными «могильщиками» об эвакуации. За 900 долларов нашлось место в «Черном Тюльпане» - вертолете, перевозящем «двухсотых». Ничего не попишешь – бизнес.
Вылетели на рассвете. В «Тюльпане», кроме Дана, еще двенадцать единиц «груза 200», пилот и сопровождающий капитан из старослужащих. Бронежилеты, каски, автоматы – только на живых, естественно. Вертолет взвыл винтами и косо накренившись, взял курс на северо-запад. Особо не гнали, видимость не очень – два с половиной километра, грозовой фронт. Минут через сорок допилили до «линии фронта»: кругом горы, бездонные заросшие ущелья внизу - как прорези в преисподнюю. И тишина. Пилот начал набирать высоту, чтобы через горный перевал перейти, а там уж и до места – рукой подать. Тут их и обстреляли.
Первая ракета – из ручного гранатомета «Муха» вылетела откуда-то из зарослей на склоне справа и, оставляя за собой неровный дымный шлейф, врезалась в заднюю часть фюзеляжа. «Тюльпан» тряхнуло и повело в сторону. Капитан стал палить из автомата по зарослям, пилот, не отключив «громкую связь», матерился, пытаясь удержать высоту. В это время жахнуло с другого борта – прошло по касательной, но мотор начал давать сбои и вертушку потащило вниз. Пилот, вывернув шею, проорал, что через перевал ему не перетянуть. Капитан схватил его за грудки – что делать, мать твою?! Пилот ответил, что надо сбросить «груз»…
Они бросали вниз черные, блестящие мешки враскачку: раз, два – пошел! Безжизненные тела воинов, зашитые в траурный саван медленно падали в ущелье - плашмя, не кружась, чуть планируя в восходящих потоках. Словно обгоревшие черные листья, содранные с деревьев безжалостным, мертвенным ветром войны. Капитан, высунувшись из проема, палил вверх из короткого, десантного «Калаша» длинными, трассирующими очередями – прощальный салют!
Они сели, как раз за перевалом – двигатель заглох в двух метрах от земли. По рации вызвали другой вертолет. Помощь прилетела через двадцать минут – как скорая «неотложка» по срочному вызову. Первую помощь оказали на месте: спирт - пол-литра. Каждому. Не полегчало. И если бы это все…