Глава 19 Побитие об заклад

Кузьмин Алексей
Смеющаяся гордость рек и озер

Глава 19 Побитие об заклад

автор: Цзинь Юн

переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин


К этому времени они оба выбились из сил, и собирались с духом, прислонившись к стене ущелья. Лин-ху Чун не долго вскармливал дух, и быстро уснул. Во сне ему привиделась Ин-ин, она держала в руках трех жареных лягушек, передала ему, и спросила: "Ты совсем забыл меня?" Лин-ху Чун закричал: "Не забыл, не забыл! Ты... куда же ты ушла?" Тут он заметил, что облик Ин-ин стал меркнуть, он закричал: "Не уходи! Мне так много нужно тебе сказать!" Но тут перед ним появились разящие мечи, сабли и алебарды, несущие смерть, он громко закричал, и проснулся. Сян Вэнь-тянь усмехнулся: "Возлюбленную во сне увидел? Так много слов хотел ей сказать?"
Лин-ху Чун покраснел, не зная, много ли наговорил вслух. Сян Вэнь-тянь произнес: "Братишка, хочешь увидеть возлюбленную, тогда нужно залечить раны, выздороветь, и только тогда идти ее разыскивать". Лин-ху Чун произнес с тоской в голосе: "Я... у меня нет возлюбленной. К тому же, мои раны неизлечимы". Сян Вэнь-тянь произнес: "Ты меня спас, я тебе жизнь задолжал, хоть ты мне теперь и братишка, но на сердце моем будет неспокойно, если я тебе жизнь не возвращу. Возьму-ка я тебя в одно место, где твои раны наверняка смогут вылечить". Хоть Лин-ху Чун и говорил раньше, что жизнь и смерть ему теперь безразличны, но он был так безразличен только от безысходности. Сян Вэнь-тянь сказал, что может вылечить его раны -- если бы это сказал другой человек, то он бы ни за что не поверил, но, такой необычный человек. как Сян Вэнь-тянь -- за исключением дядюшки-великого наставника Фэн Цин-яна, такие ему в жизни не встречались. Он бросил вскользь всего несколько слов, но в груди Лин-ху Чуна родился необычайный восторг.
Сян Вэнь-тянь сказал: «Отправимся разыскивать одного человека. Он необычайно вспыльчивый, ему нельзя о деле говорить прежде времени. Братишка, ты мне только доверься, следуй за мной, а я все устрою». Лин-ху Чун сказал: «Старший брат, только распорядись о лечении, какое может быть недоверие, мы ведь «лечим мертвую лошадь, будто она живая», дело-то абсолютно безнадежное – поможет лечение – возблагодарим Небо и Землю, не поможет – так тому и быть». Сян Вэнь-тянь вытянул язык, облизал губы и сказал: «Ума не приложу, куда же это наша лошадиная нога пропала? Мать их так, поубивали столько кроликов, а здесь ни одного не видать». Лин-ху Чун по его взгляду понял, что тот хочет сожрать трупы врагов, ему стало не по себе, и он закрыл глаза, будто уснул.
На второй день рано утром, Сян Вэнь-тянь произнес: «Братишка, тут нет ничего, кроме травы и мха, если нам тут оставаться, то придется искать трупы, упавшие в ущелье, но, все, упавшие вчера в ущелье – либо старые, либо чересчур жесткие, мне кажется, ты их переварить не сможешь». Лин-ху Чун поспешно сказал: «Да я вообще ни капельки не голоден».
Сян Вэнь-тянь рассмеялся: «Надо нам выбираться отсюда. Но сначала, дай-ка я изменю твою внешность». Набрал тины на дне расселины, вымазал его лицо, а потом начал тереть свой подбородок. Выпустив через руки волшебную энергию, избавился от бороды, потом стал тереть обеими руками голову, и все его седины исчезли, и он стал лысым, с гладкой и блестящей головой. Глядя на его изменяющуюся внешность, Лин-ху Чун и веселился, и восхищался. Сян Вэнь-тянь снова спустился к воде, набрал глины, и увеличил себе нос и щеки, теперь, даже глядя ему в лицо, его уже трудно было узнать.
Сян Вэнь-тянь шел впереди, отыскивая дорогу, свою цепь он тщательно подвязал, спрятав в рукава халата, и, ему было нужно просто не вытягивать руки – теперь никто не мог бы признать в лысом толстяке изящного и крепко сбитого Сян Вэнь-тяня. Двое пробивались по дну каньона до полудня, заметили на склоне дерево с незрелыми персиками, начали есть, хоть рот и сводило от кислого, но набили полные желудки. Отдохнув несколько часов, снова тронулись в путь. Только на вечерней заре Сян Вэнь-тянь нашел выход из долины, но им предстояло преодолеть утес в несколько сотней локтей в вышину. Сян Вэнь-тянь взвалил Лин-ху Чуна на спину, и начал карабкаться вверх.
Наконец, они выбрались на скалу. Их взглядам открылась безлюдная равнина, заросшая травой, только маленькая тропинка вилась вперед, вокруг не было даже зверей и птиц, и оба путника вздохнули с облегчением. На рассвете следующего дня они продолжили путь в восточном направлении, добрались до большого поселения. Сян Вэнь-тянь извлек из-за пазухи листочек золотой фольги, велел Лин-ху Чуну пойти в ювелирную мастерскую обменять его на серебро, а потом расположился на постой в гостинице. Сян Вэнь-тянь велел накрыть роскошный стол с вином, слуга притащил целый кувшин вина, они с Лин-ху Чуном выпили его до половины, так и не притронувшись к еде, один уснул, завалившись на стол, а второй упал в забытьи на постель. На следующий день солнце уже светило прямо в окно, когда они понемногу протрезвели. Они посмотрели друг на друга, и расхохотались, вспоминая прошедшие события в беседке, бой на каменном мосту, будто это было несколько поколений назад. Сян Вэнь-тянь сказал: «Братишка, подожди здесь немного, я быстро». Но в этот раз он ушел надолго, прошло несколько часов, и Лин-ху Чун уже начал беспокоиться – он боялся, что Сян Вэнь-тянь наткнулся на врагов, но вдруг увидел его, нагруженного большими тюками и маленькими свертками. Вещей было множество, а вот цепь с запястий уже куда-то подевалась – видать, сбил ее у кузнеца. Сян Вэнь-тянь распаковал тюки – в них были дорогие одежды и украшения: «Мы с тобой превращаемся в богатых купцов – чем роскошнее, тем лучше». Они вдвоем переоделись в новые роскошные одежды, вышли во двор – там слуга уже тащил двух рослых скакунов в роскошной сбруе – их тоже привел Сян Вэнь-тянь. Они сели на лошадей, и отправились на восток. Путешествовали два дня, наконец, Лин-ху Чун выбился из сил, и Сян Вэнь-тянь нанял большую повозку. Достигнув Великого канала, он просто бросил повозку и пересел в лодку, и теперь они начали движение на юг. Всю дорогу Сян Вэнь-тянь тратил деньги, как воду, и источник золотой фольги у него за пазухой казался неисчерпаемым.
Они пересекли Длинную Реку, и теперь по берегам Великого канала разворачивались богатые и роскошные города, чем дальше они плыли, тем более роскошную одежду и украшения покупал Сян Вэнь-тян. В путешествии по воде дни длинные, и он болтал с Лин-ху Чуном, рассказывая ему множество забавных историй и невероятных небылиц рек и озер. Такого множества историй Лин-ху Чун никогда не слышал, слушал со все возрастающим интересом. Но дел, связанных с утесом Черного Древа, колдовским учением, Сян Вэнь-тянь абсолютно не касался, и Лин-ху Чун его об этом не расспрашивал.
 В один из дней достигли Ханчжоу, Сян Вэнь-тянь еще в лодке загримировал Лин-ху Чуна и самого себя, только после этого вышли на пристань. Они купили двух скакунов и верхами въехали в город. Древнее название Ханчжоу – Линьань – «Приближающееся спокойствие», Династия Южная Сун построила себе здесь столицу, с тех пор это место изумительно. Въехав в город, сразу попали в толчею пешеходов, тут и там звучала музыка и раздавались песни. Лин-ху Чун, следуя за Сян Вэнь-тянем, прибыл к границе озера Сиху, и увидел колышущееся бирюзовое зеркало его вод, с плакучими ивами над водой – вид был прекрасный, словно они попали в страну небожителей. Лин-ху Чун сказал: «Пословица гласит: «На Небе есть Райские Чертоги, на Земле есть Сучжоу и Ханчжоу». В Сучжоу я не был, и не знал, что наступит день, когда я собственными глазами увижу озеро Сиху. Теперь я понимаю, что похвала Небесным Чертогам – вовсе не пустые слова». Сян Вэнь-тянь усмехнулся, тронул коня, они достигли места, где с одной стороны был небольшой холм, а с другой – длинная дамба, там было тихо  и уединенно. Они слезли с коней, привязали коней к ивам, и начали подниматься вверх по каменным ступеням. Похоже, Сян Вэнь-тянь когда-то давно хорошо знал эту старую дорогу, он будто попал в памятные места. Они свернули несколько раз, и попали в лес старых деревьев мэйхуа – деревья зимней сливы росли здесь повсюду. Деревья были обильно украшены листьями, ветви переплетались и здесь и там, и можно было только представить, какая красота стоит тут ранней весной, когда вся чаща обильно цветет, будто снежное ароматное море, наверняка, этим можно любоваться бесконечно. Они прошли заросли мэйхуа, и пошли по дороге, покрытой зеленоватым камнем, дошли до особняка с алыми воротами и белыми стенами, над главными воротами показалась надпись:
«Мэй Чжуан» - «Сливовое поместье» – два больших иероглифа, и рядом еще четыре: «Написал Юй Юнь-вэнь». [Генерал и министр династии Сун, воевал против Цзинь, малыми силами разгромил огромное войско Цзинь в битве у «Цветного камня» Цайши.]
Лин-ху Чун книг прочел немного, не знал, что Юй Юнь-вэнь был великим героем династии Южная Сун, генералом и министром, разгромившим армию Цзинь, он только почувствовал, что в стиле написания иероглифов, за изяществом линий и конфуцианской упорядоченностью проявляется отвага и героическая энергия. Сян Вэнь-тянь пошел вперед, ухватился за отполированное бронзовое кольцо на воротах, и прошептал: «Во всем полностью доверься мне, я все устрою». Лин-ху Чун покивал головой, подумав: «Это Сливовое поместье» принадлежит каким-то богачам из Ханчжоу. Может быть, тут живет всемирно известный врач?» Тут Сян Вэнь-тянь взялся за кольцо, стукнул четыре раза, подождал, стукнул два раза, подождал еще, стукнул пять раз, потом после паузы – три раза, оставил кольцо, и отошел назад. Прошло довольно много времени, ворота медленно раскрылись, и вышли двое крепких пожилых людей в домашней одежде. Лин-ху Чун слегка поразился: у этих двоих были пронзительные взгляды, и устойчивые перемещения, они явно имели не малый уровень в боевых искусствах, отчего же выполняли тут столь презренную работу слуг? Тот, что стоял слева, согнулся в поклоне: «Двое почтенных затруднились посещением убогого поместья, по какой драгоценной надобности?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Ученики кланов Суншань и Хуашань просят о встрече с «Четырьмя друзьями из Цзяннани», с четырьмя уважаемыми преждерожденными». Человек ответил: «Хозяева гостей не принимают», – и собрался затворить ворота.
Сян Вэнь-тянь вынул из-за пазухи какую-то вещь, развернул – Лин-ху Чун испытал потрясение – в его руках оказался пятицветный парчовый флаг, усыпанный жемчугами и драгоценными каменьями. Лин-ху Чун знал, что это был флаг приказа главы альянса пяти твердынь Цзо, когда прибывал этот флаг – это было равносильно тому, что глава альянса Цзо явился лично – в кланах меча пяти твердынь никто не мог противиться его приказам. Лин-ху Чун почувствовал смутные подозрения, он догадывался, что Сян Вэнь-тянь либо убил, либо ограбил кого-то ради завладения этим флагом, и он подозревал, что погоня людей из истинных школ была вызвана именно этим происшествием – они хотели убить его именно из-за этого. Он сейчас назвался представителем клана горы Суншань, но в чем был его план? Дав ранее обещание во всем следовать его распоряжениям, он предпочел ничего не говорить, не вмешиваться, и ждать дальнейшего развития событий. Двое слуг увидели флаг, несколько изумились, и разом произнесли: «Флаг приказа главы клана Суншань Цзо?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Именно так». Стоявший справа произнес: «Четверо друзей с Цзяннани вовсе не связаны с союзом меча пяти твердынь, пусть бы даже сам глава фракции горы Суншань Цзо лично явился, наши хозяева вряд ли… вряд ли хэ-хэ». Он не договорил эти слова, но было ясно, что он хотел сказать: «Даже если бы глава фракции горы Суншань Цзо лично явился, наши хозяева вряд ли примут его». Глава фракции Суншань, глава альянса Цзо был непререкаемым авторитетом, и этот человек не хотел обидеть его легковесными словами, но было совершенно очевидно, что престиж и положение «Четверых друзей с Цзяннани» он оценивает гораздо выше. Лин-ху Чун подумал: «Эти «Четверо друзей из Цзяннани», кто они такие, в конце концов? Если они и в самом деле занимают такое высокое положение в мире боевых искусств, то почему шифу и шинян никогда не упоминали о них? Я, живя среди рек и озер, слышал немало историй о великих бойцах и старых мастерах, однако прежде никогда не слышал, чтобы кто-то упоминал эти четыре иероглифа их имени».
Сян Вэнь-тянь улыбнулся, убрал флаг приказа обратно за пазуху, и сказал: «Флаг приказа моего племянника-наставника Цзо годится только детишек пугать. Четверо уважаемых преждерожденных с Южных Рек – такие люди, что и не взглянут на него…» Лин-ху Чун подумал: «Ты сказал: племянник-наставник Цзо? Вот это да, ты из себя дядюшку-наставника главы альянса Цзо изображаешь, чем дальше, тем больше, уже ни в какие ворота не лезет». Меж тем Сян Вэнь-тянь продолжил: «Отправляясь навестить четверых почтенных господ, ничтожный взял флаг приказа только как залог доверия, не более того». Двое слуг, услышали, как небрежно он отзывается о себе, и как превозносит их господ, и выражение их лиц заметно смягчилось. Один сказал: «Ваше превосходительство является дядюшкой-наставником главы альянса Цзо?» Сян Вэнь-сян снова усмехнулся, ответил: «Так и есть. Ничтожный – только безвестная пешка мира боевых искусств, двое уважаемых обо мне ничего не знают. А вот о делах минувшего, когда старший брат Дин одной ладонью зарубил четырех гегемонов, одним мечом укротил двух великих героев; когда старший брат Ши в верховьях длинной реки спас сироту, и драгоценной саблей Багуа дао убил тринадцать воинов клана Цинлун, так что их кровь забрызгала устье реки Ханьшуэй, и прочих великих событиях, ничтожный никогда не сможет забыть». Этих двоих, одетых в одежды слуг и в самом деле звали Дин Цзянь и Ши Лин-вэй. До затворничества в Сливовом поместье, они занимались на реках и озерах опасными делами, были наполовину сторонниками истинных школ, наполовину склонялись ко злу. Оба обладали скверным характером, и, сделав дело, редко «оставляли визитную карточку», так что, хоть их уровень боевого мастерства и был очень высоким, однако очень мало кто знал их по имени.
Сян Вэнь-тянь рассказал эти два случая, которые были истинными шедеврами в жизни обоих. Во-первых, враги были очень сильные, и они в одиночку расправились с превосходящими по численности врагами; во-вторых, эти два случая они не предавали огласке, если эти двое и совершали в своей жизни поступки, соответствующие рыцарскому духу и справедливости, то таких поступков было крайне мало. Если хорошие поступки в их жизни иногда и случались, то обычно непреднамеренно. Они об этом специально не рассказывали, но, раз об этом все же узнали, они все-таки испытали в сердце затаенное удовольствие. Дин и Ши, услышали слова Сян Вэнь-тяня, и невольно даже лицом выдали свою радость. Дин Цзянь усмехнулся: «Это все мелочи, не стоит и упоминания, но Ваша милость прекрасно информированы». Сян Вэнь-тянь ответил: «В воинском сообществе все гонятся за славой и почетом, но иметь высокие навыки, совершать подвиги, и не рассказывать об этом, прославляя себя – такое встречается исключительно редко. «Прямой меч-молния» брата Дина и «Дух пяти дорожек» девятого брата Ши – ничтожный уже давно ими восхищается. Племянник-наставник Цзо говорил, что есть необходимость поехать в Ханчжоу просить наставлений у «Четверых друзей из Цзяннани». Ничтожный давно жил в отшельничестве, и не ожидал, что «Четверо друзей из Цзяннани» его примут, но, только ради того, чтобы увидеть своими глазами «Прямой меч-молнию», и «Духа пяти дорожек», то уже только ради этого имело смысл съездить в такое путешествие. Племянник-наставник Цзо говорил: Если он сам приедет, то боится, что четверо уважаемых откажут ему в личной встрече, так как он в последние годы добился слишком широкой известности среди рек и озер, есть опасения, что четверо преждерожденных на него и не взглянут, а вот ничтожный никогда не выходил во внешний мир, может быть, не вызовет такого отторжения», – и расхохотался. Дин и Ши услыхали, как он превозносит «Четверых друзей из Цзяннани», да к тому же так почтительно отзывается о них самих, очень обрадовались, и присоединились к его смеху. Они видели, что лысый толстяк отвратителен на лицо, но его осведомленность и учтивые манеры выдавали в нем личность незаурядную, а раз он приходился дядюшкой-наставником самому Цзо Лэн-чэну, то значит, его боевое мастерство уж точно не могло быть низкого уровня, и это внушало уважение.
Ши Лин-вэй в сердце уже решил доложить о его приходе хозяевам, повернул голову, указывая на Лин-ху Чуна: Этот уважаемый будет из клана горы Хуашань?» Сян Вэнь-тянь тут же ответил: «Это брат Фэн, он является дядюшкой-наставником нынешнего главы клана горы Хуашань Юэ Бу-цюня». Лин-ху Чун услыхал эти неразумные слова, он ожидал, что тот придумает вымышленное имя и личность, но все же и помыслить не мог, что Сян Вэнь-тянь сделает его дядюшкой-наставником самого шифу.  Лин-ху Чун, хоть и не придавал особенного значения этому делу, но все же, когда речь зашла о том, что он является предшествующим поколением собственного отца-наставника, все же вздрогнул, и только толстый слой желтого грима на лице позволил скрыть его потрясение – внешне выражение его лица ничуть не изменилось. Дин Цзянь и Ши Лин-вэй недоуменно переглянулись – он почувствовали подвох, и одновременно подумали: «Этот человек на вид был не старше сорока лет, как он может быть дядюшкой-наставником Юэ Бу-цюня?» Хотя Сян Вэнь-тянь и воспользовался гримом, чтобы изменить облик Лин-ху Чуна, но превратить его в глубокого старика он все же не мог, добавь еще немного грима – и, как говорится «из-под платья покажутся конские копыта»,
[Из 30 главы «Путешествия на Запад», конь-дракон принял облик служанки, но во время танца из-под платья показались конские копыта, и он так выдал себя.]
и он тут же сказал: «Хотя брат Фэн на несколько лет моложе старины Юэ, но он является единственным преемником уникальной школы брата Фэн Цин-яна, у него утонченные методы меча, на горе Хуашань не многие могут с ним сравниться». Лин-ху Чун снова вздрогнул от изумления: «Как старший брат Сян сумел узнать, что я являюсь преемником дядюшки-великого наставника Фэна?» В этот момент он вдруг осознал: «Старший брат Сян обладает удивительной осведомленностью. В то время, когда боевое мастерство Фэн Цин-яна потрясало мир рек и озер, он запомнил его уникальный стиль владения мечом, а увидев мою технику меча, тут же вспомнил об этом. Великий наставник Фан Шэн это распознал, и старший брат Сян тоже смог заметить».

Дин Цзянь протянул: «А…», – он в самом деле был знаменитый мастер меча, услыхав, что у Лин-ху Чуна есть уникальное мастерство, у него аж руки зачесались, но, вглядевшись в его желтушное лицо, совершенно невыразительное, совершенно не подходящее для утонченного мастера, произнес: «Не знаю, каковы имена двух уважаемых?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Вашего покорного слугу зовут Тун Хуа-цзинь. [Ребенок Превращение-золото]
А это – брат Фэн, большое имя – Эр-чжун. [Второй-середина]
Дин и Ши тут же стали приветствовать со сложением рук перед грудью, повторяя: «Давно наслышаны, давно восхищаемся». Сян Вэнь-тянь втайне смеялся, «Превращающий золото» намекало на «превращающий медь в золото» - намек на то, что он их обманывает, а «второй Середина» – содержало намек, что в имени «Чун» второй знак как раз был «середина – Чжун». Среди рек и озер уж точно не было людей с такими именами, а эти двое все повторяли – «Давно восхищаемся», вот только кем это они восхищались? И уж точно не стоило говорить, что восхищаются уже давно.
Дин Цзянь сказал: «Прошу уважаемых пройти в поместье, освежиться чаем, мы доложим нашим господам, а примут они или не примут – это трудно сказать». Сян Вэнь-тянь произнес с усмешкой: «Двое уважаемых только внешне являетесь слугами «Четырех друзей из Цзяннани», а на самом деле вы побратимы, они четверо не могут вас не уважать». Дин Цзянь улыбнулся, и отошел в сторону. Сян Вэнь-тянь уверенным шагов вошел во внутиренние покои, и Лин-ху Чун последовал за ним. Они прошли несколько «Небесных колодцев» – в маленьких двориках были высажены только старые деревья мэйхуа – их черные стволы были подобны железу – старые, но крепкие. Они вошли в большой зал, Ши Лин-вэй предложил им сесть, а сам остался стоять напротив, а Дин Цзянь пошел дальше внутрь докладывать. Сян Вэнь-тянь заметил, что Ши Лин-вэй стоит, они сидели, он стоял – это было неуважительно, но предложить ему сесть было неудобно, так как в поместье он был на положении слуги, и поэтому он обратился к Лин-ху Чуну: «Брат Фэн, давай посмотрим на эту замечательную картину – пусть она состоит всего из нескольких мазков кистью, но, в самом деле, наполнена энергией». Говоря, он встал, и подошел к картине, висящей на стене зала.
Лин-ху Чун провел с ним много времени, знал, что тот очень умен и сведущ, но в каллиграфии и живописи вовсе не силен, если он сейчас решил подойти к картине, значит, у него был на то особый план, Лин-ху Чун тут же откликнулся, и тоже подошел к картине. Он увидел, что на картине нарисован со спины какой-то святой, жидкая тушь энергично разбрызгивалась из-под кисти, мазки были мощные и энергичные. Лин-ху Чун, хоть и не разбирался в живописи, но понял, что это шедевр, к тому же увидел надпись из восьми иероглифов: «рисунок Дань-цин Шэна, созданный после великого опьянения», черты иероглифов были строгие и аккуратные, каждый взмах кисти напоминал движение длинного меча. Лин-ху Чун всмотрелся, и произнес: «Брат Тун, я тут всмотрелся в иероглиф «опьянение», и восхитился. В чертах этого иероглифа сокрыто высочайшее мастерство меча». В этих восьми иероглифах, а также в рисунке святого, в жестах его рук, он уловил сходство с рисунками приемов фехтования на стене в задней пещере на скале размышлений. Не успел Сян Вэнь-тянь ответить, как из-за их спин раздался голос Ши Лин-вэя: «Оказывается, этот господин Фэй является великим фехтовальщиком. Один из четырех хозяев нашего поместья, Дань-цин Шэн рассказывает: «Однажды он напился до беспамятства, и стал рисовать: неосознанно, рисуя, он стал прилагать усилия, будто фехтовал мечом, так получилась самая лучшая работа в его жизни. После опьянения, протрезвев, он пытался повторить этот шедевр, но безрезультатно. Господин Фэн неожиданно сумел распознать в рисунке идею меча, он понимает четверых хозяев нашего поместья, как себя самого. Я тут же доложу им об этом», – и, обрадованный, поспешил внутрь покоев.
Сян Вэнь-тянь кашлянул, и произнес: «Брат Фэн, а ты, оказывается, разбираешься в живописи и каллиграфии». Лин-ху Чун ответил: «Да ничего я не понимаю, ляпнул по глупости, случайно попал. Если этот Дань-цин Шэн, будет со мной беседовать о живописи, то я наверняка опозорюсь». Тут из-за дверей послышался громкий голос: «В моей картине обнаружил технику меча? Да у этого человека невероятная прозорливость». Вместе с шумом в помещение вошел человек с длинной бородой до живота, в левой руке он держал бокал с вином, и уже был изрядно навеселе.
[Во вселенной фэнтези вино ассоциируется с трансом, небожителями, героическим духом. «Пьяный меч», «пьяная кисть» ассоциируются с приобретением дополнительного мастерства. Однако, в реальной жизни, употребление алкоголя убивает мастерство. Поэтому переводчик настойчиво рекомендует читателям не воспринимать всерьез «Путь винопития».]
Следовавший за ним Ши Лин-вэй давал пояснения: «Эти двое – господин Тун из клана горы Суншань, и Хуашаньский господин Фэн. Это четвертый господин сливового поместья господин Дань-цин Шэн. Четвертый господин, этот господин Фэн, едва взглянул на картину, сразу определил, что в ней скрыта высочайшая техника меча». Четвертый господин Дань-цин Шэн скосил на Лин-ху Чуна пьяные глаза, некоторое время всматривался, и спросил:
«Ты в живописи разбираешься? Мечом владеешь?» Эти две фразы были произнесены без должных церемоний. Лин-ху Чун заметил, что тот держит в руках сверкающую изумрудным блеском чашу зеленого нефрита, также почувствовал исходящий из бокала роскошный аромат вина цветков сливы,
[Лихуа цзю. Обычное белое вино на основе гаоляна. На конечном этапе приготовления вина в него насыпают цветки сливы, которые плавают в нем, и насыщают ароматом.]
внезапно вспомнил слова Цзу Цянь-цю, которые тот говорил в лодке на реке Хуанхэ: «Бо Цзюй-и , созерцая красоты Ханчжоу, написал стихи: Девушка в одежде с красными рукавами прекрасней листов хурмы, зеленый флаг вьется над трактиром, где торгуют вином… Пить сливовое вино полагается из чаши зеленого нефрита, оказывается, четвертый господин большой знаток винопития».
Он не читал никаких книг, не разбирался в поэтических формах, но имел врожденную живость ума, он имел талант запоминать все, что в его присутствии сказали другие, в этот момент он внезапно передал слова, сказанные Цзу Цянь-цю.
Дань-цин Шэн, едва это услышал, выкатил глаза, тут же схватил Лин-ху Чуна в объятия с криком: «А-ха, хороший друг пришел! Давай, давай, давай, опрокинем же три сотни чарок. Брат Фэн, Старик прозван людьми «Сань цюэ» - «Три таланта», любит хорошее вино, хорошую живопись, и хороший меч. Но среди трех талантов – на первом месте – вино, потом уже живопись, а меч в самом конце».
Лин-ху Чун обрадовался, подумав: «В живописи я ничего не смыслю, я пришел в поиске излечения, не выйдет – так хоть на мечах посоревноваться. Может, вина выпить, это тоже редкая возможность». И он отправился за Дань-цин Шэном во внутренние покои, а Сян Вэнь-тянь и Ши Лин-вэй пошли за ними следом. Они прошли по галерее, и оказались в западном флигеле. Едва откинули дверной полог, как в нос им сразу ударил винный аромат. Лин-ху Чун с детства пил вино, но шифу и шинян не давали ему тратить деньги на выпивку, так что он, как видел вино – сразу пил, не разбирая, хорошее, или плохое. Попав в Лоян, он получал поучения от старика Зеленого бамбука, то познакомил его с разнообразными видами превосходных вин, так природная склонность, и поучения просветленного наставника сделали его тонким дегустатором, едва он почуял аромат, сразу сказал: «Отлично, здесь три кувшина старого фэньянского вина. У, да тут, вроде, семидесятипятилетнее вино «ста трав», а то «обезьянье вино» еще более редкое». Он почувствовал аромат «обезьяньего вина», невольно вспомнил шестого брата-наставника Лу Да-ю, и его сердце наполнилось печалью.
Дань-цин Шэн хлопнул в ладоши и рассмеялся: «Удивительно, тонко! Брат Фэн едва вошел в винный зал, сразу распознал три лучших вина из моей коллекции, да он непревзойденный знаток, непостижимо! Невероятно!» Лин-ху Чун заметил, что винный зал украшен с необыкновенной роскошью, повсюду были кувшины с вином, тыквы-горлянки, бутыли и разнообразные бокалы, произнес: «В коллекции преждерожденного отнюдь не только три вида знаменитых вин, тут изумительное шаосиньское красное «дочкино вино»,
[В округе Шаосинь, это южнее Ханчжоу, существует обычай закапывать кувшин вина в день рождения дочери, и выкапывать его на ее свадьбу, то есть это вино 18-летней выдержки]
это виноградное вино из западного Турфана – это вино «четырех перегонок» – тоже непревзойденное в этом мире». Дань-цин Шэн и удивлялся, и радовался, спросил: «Да у меня тут Турфанское виноградное вино четырех прогреваний наглухо в бочках запечатано, как же почтенный младший брат их учуял?» Лин-ху Чун засмеялся: «Такие прекрасные вина, даже если их закопать под землю на несколько саженей, все равно невозможно спрятать их замечательный аромат». Дань-цин Шэн воскликнул: «Давай, давай, давай, с «виноградного четырех прогреваний», как раз и начнем». Он выкатил из угла винного зала большую деревянную бочку, почерневшую от времени, ее верх был исписан вязью арабесок, с пробкой, запечатанной воском, с сургучной печатью, весьма тяжелую. Дань-цин Шэн стиснул деревянную пробку, легонько распечатал, и помещение моментально наполнилось ароматом вина.
Ши Лин-вэй, который никогда и капли вина в рот не брал, уловил густой тягучий аромат, и невольно захмелел. Дань-цин Шэн замахал руками и засмеялся: «Выходи отсюда, выходи, а то тоже опьянеешь». Расставил три бокала, и, обхватив бочонок, стал наливать. Это вино было темно-красным, как кровь, вино поднялось над краями сосудов, но ни капли не пролилось. Лин-ху Чун в сердце издал крик восхищения: «У этого человека боевое искусство отличное, бочонок более ста цзиней весом поднял, и разлил из него вино в маленькие бокалы, не пролив ни капли, это не так-то легко». Дань-цин Шэн прижал бочонок одной рукой к боку, левой рукой поднял бокал, произнес: «Прошу, прошу!», – внимательно наблюдая за выражением лица Лин-ху Чуна, когда тот пил вино. Лин-ху Чун поднял бокал, и отпил половину, издал звук одобрения, но его лицо было покрыто толстым слоем грима, по нему нельзя было распознать чувств, и казалось, что он не вполне удовлетворен. Дань-цин Шэн встревожился, он испугался, что такой великий дегустатор счел лучшее вино его коллекции вполне заурядным. Лин-ху Чун на миг закрыл глаза, потом широко их раскрыл, и произнес: «Странно, странно!» Дань-цин Шэн спросил: «Что тут странного?» Лин-ху Чун ответил: «В этом нелегко разобраться, позднерожденный в самом деле не понимает». Дань-цин Шэн впился в него восторженным взглядом: «Ты имеешь в виду…» Лин-ху Чун сказал: «Позднерожденный пробовал это вино только один раз в жизни, в городе Лояне. Тогда, хоть вино было абсолютно восхитительным, но в нем ощущался незначительный кисловатый привкус. По словам умудренного наставника в области винопития, такой привкус появляется в результате длительной транспортировки вина в бочках, и постоянного взбалтывания при толчках. Однако это виноградное вино из Турфана перенесло длительное путешествие в Ханчжоу, уж и не знаю, сколько десятков тысяч ли, должно было ухудшить свои качества, однако у преждерожденного в этом вине совершенно не ощущается кисловатого привкуса, вот это…» Дань-цин Шэн расхохотался, несказанно обрадовался: «Это моя непередаваемая другим тайна. Я обменял секрет предотвращения старения вина на три секретных приема меча, хочешь его узнать?» Лин-ху Чун покачал головой: «Позднерожденный отведал этого замечательного вина, уже этим вполне удовлетворен, а принять драгоценный секрет преждерожденного не дерзает».
Дань-цин Шэн сказал: «Выпьем еще, пейте вино». Снова налил три кубка, он видел, что Лин-ху Чун отказался спрашивать о его секрете, но ему было просто невтерпеж им поделиться: «На самом деле, это секрет – сущая безделица, совершенно ничего особенного». Лин-ху Чун понимал, что чем больше он будет отказываться слушать, тем больше тому захочется рассказать, он махнул рукой: «Позднерожденный ни в коем случае не хочет этого услышать, ты отдал за этот секрет три приема меча, нельзя считать это безделицей. Такой высокой ценой был оплачен этот секрет, а преждерожденный так легко его отдает, что это такое? Пословица говорит: Без труда нет и счастья…» Дань-цин Шэн перебил: «Ты выпил со мной вина, сумел определить его происхождение, это тоже большая заслуга. Теперь я не могу не рассказать тебе этот секрет». Лин-ху Чун возразил: «Позднерожденный принят преждерожденным, да еще удостоился выпить с ним вина, за это уже признателен, как можно…» Дань-цин Шэн перебил: «Я решил рассказать, так что ты слушай». Сян Вэнь-тянь посоветовал: «Четвертый господин поместья руководствуется добрыми помыслами, брат Фэн, ты никак не должен отказываться». Дань-цин Шэн поддержал: «Верно, верно!» Он рассмеялся: «Проверю-ка я тебя еще раз: этому вину сколько лет?»
Лин-ху Чун осушил кубок до конца, оценивал долгое время: «В этом вине есть еще одна странность. С одной стороны, ему вроде бы сто двадцать лет, с другой стороны – кажется, что ему лет двенадцать – тринадцать. В молодом скрыто старое, в старом – новое, кажется, что этому прекрасному вину не меньше ста лет, но есть и свежий аромат».  Сян Вэнь-тянь слегка нахмурил брови, подумав: «В этот раз, кажется, оконфузились. Между ста двадцатилетним и двенадцатилетним вином разница более ста лет, как можно одновременно называть». Он начал бояться, что Дань-цин Шэн, услышит это, но тут раздался смех, старикан хохотал так, что у него борода вытянулась по струнке: «Хороший братец, ну ты и силен. Это и есть мой секрет. Тот турфанский мастер меча прислал мне десять бочек ста десятилетнего вина трех перегонок, а четвертую я завершил здесь десять лет назад. Вот и получается у нас десять бочек замечательного стодвадцатилетнего вина. Это вино проделало огромный путь и не скисло, в его аромате в старом чувствуется новое!» Сян Вэнь-тянь и Лин-ху Чун вместе хлопнули в ладоши: «Вот оно что!» Лин-ху Чун сказал: «Да за такой секрет перегонки вина не жалко и десять приемов меча дать в обмен, все равно бы дешево вышло. Преждерожденный отдал только три приема, это просто замечательная сделка».
Дань-цин Шэн еще более возрадовался: «Почтенный младший брат в самом деле мой единомышленник. В тот день большой старший брат и третий брат пеняли мне на то, что я приемы меча сменял на вино, укоряли, что я секретные приемы Центральной Равнины отдал в страны Запада, второй старший брат, хоть и молча посмеивался, но боюсь, в сердце тоже не считал это правильным. Только почтенный младший брат сейчас понял, что я на самом деле получил большую выгоду, давай-ка пропустим еще по стаканчику». Он заметил, что Сян Вэнь-тянь очевидно не разбирается в Пути Винопития, и не присоединяется к его восторгам.
Лин-ху Чун выпил еще одну чарку: «Четвертый хозяин поместья, есть еще один способ пить это вино, но, к сожалению, сейчас он нам недоступен». Дань-цин Шэн быстро спросил: «Это что что за способ?» Лин-ху Чун ответил: «Турфан – самое жаркое место в Поднебесной, слыхал я, что когда великий наставник Сюаньцзан отправился в Индию за сутрами, он преодолевал гору Хуоеньшань –гору Огня, это как раз в Турфане». Дань-цинь Шэн подтвердил: «Ну да, то место очень жаркое. Как наступит лето, так хоть садись в бочку с ледяной водой, и все равно будет тяжело от жары, а как наступит зима – так промерзаешь там до костей. Именно поэтому, там такой особенный виноград». Лин-ху Чун сказал: «Когда позднерожденный пил это вино в Лояне, стояли морозные дни, и обучавший его умудренный наставник ставил сосуды на большой кусок льда. В охлажденном вине появлялся совершенно особенный аромат. Но сейчас начало лета, и мы не сможем оценить этот аромат охлажденного вина».
Дань-цин Шэн сказал: «Когда я был в западных землях, к сожалению, как раз было лето, этот Мохурчэ тоже говорил, что охлажденное вино обладает особенным ароматом. Почтенный братишка, но это же просто – поживи у меня тут шесть месяцев, придет зима, и мы с тобой сможем это продегустировать». Он помолчал, а потом промолвил: «Однако, ждать так долго, в самом деле невыносимо».
Сян Вэнь-тянь произнес: «К сожалению, в Цзяннани нет мастеров «Ледяной ладони», «Когтей северного ветра» и им подобных видов гунфу чистого инь, а то бы…» Не успел он окончить фразу, как Дань-цин Шэн воскликнул: «Есть, имеется!», – опустил бочонок, и обрадованный донельзя, вышел наружу.
Лин-ху Чун уставился на Сян Вэнь-тяня взглядом, преисполненным сомнений, а тот молча расцвел в довольной улыбке.
Прошло не так много времени, Дань-цин Шэн привел с собой крайне высокого и крайне худого старика: «Второй старший брат, в этот раз ты мне просто обязан помочь». Лин-ху Чун заметил что у человека черты лица правильные и приятные, но цвет лица абсолютно белый, словно у ожившего мертвеца. Только взглянув на него, Лин-ху Чун почувствовал холодок в сердце. Дань-цин Шэн привел его познакомиться, оказалось, что это второй господин поместья Хэй-бай Цзы,

[Имена хозяев поместья: Дань-цин Шэн можно перевести как «Художник» (Алый-зеленый/синий мастер), а Хэй-бай Цзы – «Черно-белый Мудрец»]

его волосы были черного цвета, а кожа лица снежно – белой, он ледяным тоном осведомился: «Какая помощь требуется?» Дань-цин Шэн сказал: «Блесни своим мастерством превращения воды в лед, мы с двумя друзьями хотим полюбоваться». Хэй-бай Цзы посмотрел на них своими странными черно-белыми глазами, ледяным голосом произнес: «Мастерство ничтожное, стоит ли о нем упоминать? Только людей смешить». Дань-цин Шэн ответил: «Второй старший брат, не умаляй своих талантов, этот брат Фэн говорит, что в охлажденном турфанском вине появляется особый аромат, его надо поставить на лед, но сейчас жара, где нам льда достать?» Хэй-бай Цзы произнес: «Это вино и так обладает отличным ароматом, к чему его еще на лед ставить?»
Лин-ху Чун начал: «Земля Турфана беспощадно жаркая…» Дань-цин Шэн произнес: «Точно, ужасно жаркая!» Лин-ху Чун продолжил: «Виноград, выросший на этой земле, хоть и красивый, но несет в себе избыток энергии жара». Дань-цин Шэн вновь перебил: «Точно, это абсолютно логично». Лин-ху Чун продолжил: «Эта энергия жара переносится на вино, даже через сотню лет, хоть и уменьшается, но все равно в вине остается незначительная нотка остроты, этого трудно избежать». Дань-цин Шэн подхватил: «Гениально! Бесподобно! А я-то зря императорского повара винил, что чересчур сильный огонь при нагревании поддерживал». Лин-ху Чун спросил: «Какой еще императорский повар?» Дань-цин Шэн рассмеялся: «Эти десять бочек вина я не осмелился сам перегонять, боялся испортить. Доставил все десять бочек в Пекин, специально, чтобы главный дворцовый повар совершил перегонку».

[Примечание переводчика: "По-видимому, правильнее было бы написать не "перегонка", а "нагрев мезги". По описанию этого вина оно ближе всего к кагору. Он нагревается вместе со шкурками и косточками. Тогда вино получается густым и темно-красным. А после четырех перегонок останется чистый спирт.]

Хэй-бай Цзы покачал головой: «Вот воистину, много шума из ничего».
Сян Вэнь-тянь произнес: «Вот как, оказывается. Обычному бойцу-рыцарю, рядовому герою, легко извинить прекрасное вино за незначительную нотку остроты, но второй хозяин поместья, четвертый владелец поместья, живущие в уединении на живописном берегу озера Сиху, меж прекрасных пейзажей, такие возвышенные и чистые, они вовсе не похожи на грубых мужланов из воинского сообщества. Это вино, будучи охлажденным, утратит огненную энергию, из него уйдут нотки остроты, и тогда оно станет подходящим для двух благородных господ. Это можно сравнить с облавными шашками, где среди мастеров есть девятый уровень квалификации, где все заняты только боем на смерть, а мастера второго и первого уровней уже входят в высочайшую область духа…» Хэй-бай Цзы изумленно уставился на него, схватив за плечо: «Ты тоже разбираешься в вэйци?»
[вэйци – облавные шашки, так же известны, как игра «го»]
Сян Вэнь-тянь ответил: «Ничтожный любит играть в вэйци больше всего на свете, да только уровень не слишком высокий, поэтому исходил с юга на север все великие реки, прошел Хуанхэ сверху до низу, и повсюду разыскивал трактаты по шашечной игре. В памяти своей сохранил немало знаменитых партий сыгранных с глубокой древности по наши дни». Хэй-бай Цзы торопливо спросил: «Какие знаменитые партии знаешь?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Например, ту партию бессмертных, которую Ван Чжи видел в горах Ланькешань,
[знаменитая партия «сгнившего топора»]
партия, которую Лю Чжун-фу
[непобедимый игрок периода Северная Сун, автор трех знаменитых трактатов по шашечной игре ] сыграл с небожителем в горах Лишань, партия, которую Ван Цзи-синь сыграл с лисами-оборотнями…»
Он не успел договорить, как Хэй-бай Цзы закачал головой и произнес: «Это все легенды, как в это можно верить? Тем более, как это может попасть в трактаты по шашкам?»
Говоря, расслабил руку, и отпустил его плечо. Сян Вэнь-тянь произнес: «В самом начале я тоже считал, что это только выдумки праздных бездельников, древние легенды, но двадцать пять лет назад я увидел запись партии Лю Чжэн-фу с небожительницей на горе Лишань, шаг за шагом с полной беспристрастностью убедился, что это не может быть произведением обычных людей, и только тогда поверил. Преждерожденный тоже имеет склонность к этому пути?» Дань-цин Шэн расхохотался, так, что его борода снова поплыла в воздухе. Сян Вэнь-тянь поинтересовался: «Отчего смеется преждерожденный?» Дань-цин Шэн ответил: «Ты спросил, интересуется ли второй господин шашками? Ха-ха-ха, у моего второго старшего брата прозвище «Черно-белый Мудрец»,  ты сам скажи, он любит шашки, или нет? Второй старший брат любит только шашки, подобно тому, как я люблю вино». Сян Вэнь-тянь произнес: «Ничтожный глупости наговорил, воистину, «похвалялся топором перед воротами мастера,
[Легенда о молодом плотнике, который похвалялся мастерством перед воротами великого мастера]
прошу второго господина не гневаться». Хэй-бай Цзы спросил: «Ты в самом деле видел запись партии Лю Чжэн-фу с небожительницей на горе Лишань? В записках древних людей я узнал только то, что в те времена Лю Чжэн-фу был чемпионом страны, и однажды на склоне горы Лишань он встретился с деревенской старухой, и она неожиданно наголову разгромила его, в результате у него случилась ужасная рвота кровью, и эта партия получила название «партия кровавой рвоты». Неужели запись этой партии действительно сохранилась в этом мире?» Войдя в комнату, он был холодным и равнодушным, но теперь просто сгорал в пламени.
Сян Вэнь-тянь произнес: «Эту партию я увидел уже двадцать пять лет назад, в своем старом доме. Она так меня захватила, что я был потрясен до глубины сердца. Хоть и прошло двадцать пять лет, я отчетливо помню все сто двенадцать ходов, вплоть до сегодняшнего дня». Хэй-бай Цзы сказал: «Всего сто двенадцать ходов? Пойдем со мной, посмотрим. Давай, пошли ко мне в шашечный зал, там разыграем партию».
Дань-цин Шэн придержал его, растопырив руки: «Погоди! Пока не сделаешь для меня лед, ни за что не отпущу». Взял двумя руками большой белый фарфоровый таз, наполнил его водой. Хэй-бай Цзы вздохнул: «Четвертый брат малость не в себе, тут уж ничего не поделать». Вытянул указательный палец правой руки и погрузил его в воду. В тот же миг над водой поднялся легкий белый дымок, стал собираться в иней, на поверхности воды появились первые льдинки, и за время выпивания чашки чая вся вода в тазу превратилась в лед. Сян Вэнь-тянь с Лин-ху Чуном разразились восторженными возгласами. Сян Вэнь-тянь воскликнул: «Это гунфу «Пальца черного ветра» считалось среди рек и озер утраченным, но оказывается, второй господин…»
Дань-цин Шэн влез в разговор: «Это вовсе не гунфу «Пальца черного ветра», это «Небесный палец», такое же могучее гунфу, но есть некоторые различия». Он и говорил, и выкладывал на лед четыре сосуда, налил в них вино, и скоро над поверхностью вина стал виться тончайший белый дымок. Лин-ху Чун воскликнул: «Готово!» Дань-цин Шэн схватил свой бокал, и выпил его залпом, не распробовав и половины вкуса, не говоря уже о очаровательном тонком аромате, но громко похвалил: «Восхитительно! Моя перегонка вина отличная, мастерство дегустации брата Фэна отличное, мастерство второго старшего брата по превращению воды в лед тоже отличное! А ты что?» Сян Вэнь-тянь рассмеялся: «Я гляжу, вы тут уже спелись друг с другом!»
Хэй-бай Цзы выпил свое вино, совершенно не обращая внимания на вкус и аромат, потянул Сян Вэнь-тяня за руку: «Пошли, пошли! Покажи мне ту знаменитую партию «Кровавой рвоты», которую проиграл Лю Чжун-фу». Сян Вэнь-тянь схватил Лин-ху Чуна за рукав, Лин-ху Чун тут же смекнул: «Ничтожный тоже пойдет посмотреть». Дань-цин Шэн произнес: «Да что там интересного? Уж лучше нам с тобой здесь винца попить». Лин-ху Чун ответил: «А мы и вино попьем, и партию посмотрим», – и отправился вслед за Сян Вэнь-тянем и Хэй-бай Цзы. Тому не оставалось ничего, кроме как согласиться, и он, зажав сбоку бочонок, пошел в зал для игры в шашки. В этом зале имелся только один каменный стол, два мягких кресла для игры в шашки. Стол был расчерчен вдоль и поперек девятнадцатью линиями, напротив мест игроков стояли коробки с черными и белыми камнями. Кроме этого, во всем зале больше ничего не было, чтобы не отвлекать внимание играющих. Сян Вэнь-тянь сел, определил четыре угла: «ровный, верхний, уходящий, входящий», и расставил в них изначальную позицию. Потом взял, поставил в «ровный» угол белый камень в точку 6-3, а затем поставил черный камень в точку 9-3. Потом поставил белый камень в точку 6-5 и черный камень в точку 9-5, и, не останавливаясь, стал заполнять доску камнями.
Камни черных и белых вступили в жаркую схватку, и ни один камень не был поставлен напрасно. Хэй-бай Цзы смотрел во все глаза, и вдруг его лоб покрылся потом, капающим наземь.
Лин-ху Чун втайне дивился: только что этот человек показал высочайшее гунфу «небесного пальца», превратив воду в лед, но сейчас у него будто разум помутился – ведь шашки – это ничтожный путь, а он, глядя на партию, вдруг потом стал исходить; его чувства пришли в хаос, этот человек от шашек с ума сходил, скорее всего, Сян Вэнь-тянь знал об этой его слабости, и правильно выбрал свою атаку.
Когда Сян Вэнь-тянь поставил 66 ходов, и остановил партию, Хэй-бай Цзы забеспокоился: «Какой ход следующий?» Сян Вэнь-тянь рассмеялся: «Это ключевой пункт всей партии, на взгляд второго господина, как здесь следует пойти?» Хэй-бай Цзы надолго задумался, сказал с сомнением: «Этот ход? Разрезать – не получается, и соединяться – тоже неправильно, вырываться – не пойдет, жизнь обеспечивать – тоже не выйдет. Это… Это… Это…»
Он мял в руках белый камень, легонько постукивая им по поверхности каменного стола, так прошло время, достаточное для одного приема пищи, но он так и не нашел, куда следует поставить камень. За это время Дань-цин Шэн с Лин-ху Чуном выпили стаканчиков по семнадцать виноградного вина. Дань-цин Шэн заметил, что цвет его лица становится все синее: «Брат Тун, неужели ты хочешь, чтобы из-за этой «Партии кровавой рвоты», у моего второго брата и в самом деле кровавая рвота приключилась? Брат Тун, давай уже быстрее свой гениальный ход». Сян Вэнь-тянь ответил: «Хорошо! 67 ход нужно делать в эту точку», – и он поставил камень в «Верхний угол» в точку 7-4.
Хэй-бай Цзы с силой хлопнул себя по бедру: «Отлично, ход в эту точку, в самом деле, изящен».
Сян Вэнь-тянь тонко улыбнулся: «Этот ход Лю Чжун-фу воистину замечателен и тонок, но это все лишь ход лучшего игрока Поднебесной, ему далеко до волшебного мастерства Святой Матушки с горы Лишань». Хэй-бай Цзы загорелся: «А каков же был ход Святой Матушки с горы Лишань?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Второму господину стоит поразмышлять об этом». Хэй-бай Цзы думал, размышлял долго и тщательно, но у него только сложилось впечатление, что будет крайне трудно избежать проигрыша в этой партии, и он покачал головой: «Даже если и существует волшебный ход, то как, я, обычный человек, могу его найти? Брат Тун, давай, продавай уже развязку!» Сян Вэнь-тянь улыбнулся: «Этот ход содержит волшебное мастерство и тонкий расчет, такое действительно мог выдумать только небожитель». Хэй-бай Цзы был хорошим игроком, он понимал замыслы других людей, и сейчас догадался, что Сян Вэнь-тянь не отдаст концовку этой партии просто так, ему что-то нужно, но узнать развязку страсть как хотелось, и он произнес: «Брат Тун, покажи мне окончание этой партии, я в долгу не останусь». Лин-ху Чун подумал: «Неужели брат Сян полагает, что второй господин этого поместья, обладающий удивительным гунфу «Небесного пальца», может вылечить мои раны, и поэтому он делает такой «длинный крюк», чтобы попросить его об этом?» Сян Вэнь-тянь вскинул голову и рассмеялся: «Мы с братом Фэном абсолютно ничего не просим, отчего это второй господин так низко нас ставит?» Хэй-бай Цзы согнулся в глубоком поклоне со сложением рук: «Ничтожный оговорился, прошу извинить». Сян Вэнь-тянь с Лин-ху Чуном тут же согнулись в ответном поклоне. Сян Вэнь-тянь произнес: «Мы с братом Фэном прибыли в «Сливовое поместье», чтобы побиться об заклад с четырьмя его хозяевами. Хэй-бай Цзы и Дань-цин Шэн разом воскликнули: «Биться об заклад? О чем спорить?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Я спорю на то, что в Сливовом поместье не найдется человека, способного победить моего младшего брата-наставника Фэна в поединке на мечах». Хэй-бай Цзы и Дань-цин Шэн перевели свой недоуменный взгляд на Лин-ху Чуна. Хэй-бай Цзы сохранил равнодушное выражение лица, и ничего не произнес. Дань-цин Шэн, однако, расхохотался: «А каков заклад?»
Сян Вэнь-тянь сказал: «Если проиграем, отдам вот эту картину четырем хозяевам поместья», – он распустил прикрепленный на спине узел, раскрыл его, и вытащил оттуда два свитка. Развернул один из них – это оказалась весьма старая картина, в правом верхнем углу была надпись из десяти иероглифов: «Династия Северная Сун, Фань Чжун-ли,
[ Фань Куань (работал в 990-1026) – китайский художник-пейзажист, продолжатель Цзин Хао, один из основателей жанра монохромного пейзажа. Наряду с Гуань Туном и Ли Чэном его называют одним из трех основателей пейзажной школы. Наиболее известный из непосредственных учеников Ли Чэна.
Фань Куань был даосским горным отшельником, получавшим удовольствие от жизни на природе. В конце X – начале XI века дела в Сунской империи были достаточно благополучными, и в образованных слоях китайского общества происходил отход от военной идеологии в сторону всё усиливавшейся тяги к мирным радостям и эстетству. В отличие от столичных эстетов Фань Куань был настоящим отшельником, носившим грубую одежду, употреблявшим простую пищу, любившим вино и дороги, человеком полным благородной простоты с грубыми и невоздержанными манерами. Критик XI века Го Жо-сюй описывает его так: «Внешность Куаня сурова как в древности, поведение необузданно грубое».
Он был полной противоположностью аристократичному и утонченному Ли Чэну. Живший в XI веке художник и критик Лю Даочунь написал трактат «Критика живописи нашей династии», в котором, пытаясь охарактеризовать суть творчества этих двух великих мастеров пейзажа, выбрал оппозицию «Вэнь» и «У» (в более широком смысле можно перевести, как «цивильную» и «военную»), ассоциируя Ли Чэна с гражданской мирной жизнью и удовольствиями, а Фань Куаня с воинскими доблестями. Возможно, Фань Куань принадлежал к тем последним художникам, которые своим искусством пейзажа передавали любовь к отваге, прямоте и решительности. Своё понимание их творчества Лю Даочунь выразил таким образом: «Пейзаж Ли Чэна открыт, как окно в манящие дали, пейзаж Фань Куаня закрыт для нас, он преграждает взор, как стена».
Эту характеристику подтверждает самый известный пейзаж Фань Куаня «Путники среди гор и потоков» (Гугун, Тайбэй), который по праву считают одним из шедевров мировой живописи. Двухметровой высоты свиток состоит из двух кусков шёлка, соединённых по центру. Возможно, раньше он был вставлен в большую ширму, или смонтирован на стене. Пейзаж завораживает своей мощью, он напоминает стену гигантской крепости, за которой укрылся весь остальной мир. Произведение исполнено очень тщательно; художник изобразил несколько видов разных деревьев, а текстура гор передана присущими только Фань Куаню мазками и размывами туши. В правом нижнем углу есть его подпись.]
«Путешествие среди гор и ручьев»». На картинке к небесам вздымалась могучая гора, плотные мазки туши передавали мощь и величие. Лин-ху Чун, хоть и не разбирался в живописи, но понял, что это шедевр, горный лес был нарисован так искусно, что, хотя деревья были на бумаге, но люди невольно вскидывали головы – такое было впечатление огромной высоты. Дань-цин Шэн издал крик: «Ай-йо!», впился глазами в картину, и надолго замер без движения, наконец, произнес: «Это же подлинник Фань Куаня династии Северная Сун, ты… ты… откуда у тебя это?» Сян Вэнь-тянь улыбнулся, не отвечая, стал сворачивать свиток. Дань-цин Шэн вскричал: «Погоди!», и схватил его за руку, желая задержать сворачивание свитка. Но мог ли он предположить, что его рука наткнется на невидимую преграду – поток мягкой, но мощной внутренней силы легко смахнул его руку одним щелчком. Сян Вэнь-тянь, будто и не замечая такой безделицы, осторожно свернул картину. Дань-цин Шэн изумился, он только что протягивал руку, стараясь задержать картину, но совершенно не использовал силу, боясь ее повредить. А вот отбросившая его внутренняя энергия была просто великолепна, и совершенно очевидно, большая ее часть была в запасе. Он втайне восхитился, произнес: «Старина Тун, оказывается, вот какое у тебя внутреннее мастерство, боюсь, нам, четверым хозяевам поместья с тобой не сравниться». Сян Вэнь-тянь произнес: «Четвертый господин шутить изволите. Четверо хозяев сливового поместья, за исключением гунфу меча, найдется ли мастерство, в котором бы они не были лучшими в мире? Я, Тун Хуа-цзинь, только безымянная пешка, как смею сравниваться с четырьмя господами?» Дань-цин Шен помрачнел: «Почему ты сказал «За исключением гунфу меча»? Неужели ты и вправду считаешь, что в поединке на мечах мы с ним не справимся?»
Сян Вэнь-тянь улыбнулся: «Второй господин поместья, пожалуйста взгляните, как вам эта каллиграфия?» Он развернул другой свиток, это было полотнище, исписанное бешенным почерком кисти, подобным извивающимся змеям и драконам. Дань-цин Шэн изумился: «И! И! И!» Трижды «И» прокричал, и вдруг как заорет: «Третий старший брат, третий старший брат!» Явилось сокровище всей твоей жизни!» Этот крик был такой громкий, что стены и окна задрожали, а с потолочных балок посыпалась пыль, и с легким шелестом стала оседать на пол. К тому же, этот крик был таким внезапным, что Лин-ху Чун вздрогнул от испуга. Издалека донеслось: «Что за шум из-за пустяков?» Дань-цин Шэн ответил: «Иди, взгляни сам, а то люди заберут, всю жизнь будешь жалеть». Человек отозвался: «Что, снова купил какую-нибудь подделку под знаменитую каллиграфию?» Занавеска поднялась, и в комнату вошел человек, низкорослый и толстый, с маслянисто блестящей лысой головой без единого волоска, держащий в руке большую кисть, в одежде, сплошь заляпанной кляксами. Он подошел ближе, и вдруг вытаращился, стал задыхаться от волнения и дрожащим голосом произнес: «Это… это же подлинник! Это… это династии Тан… «Импровизация» Чжан Сю, это не может быть подделкой!»
[Чжан Сюй был китайским каллиграфом и поэтом династии Тан. Уроженец Сучжоу, он стал чиновником во время правления императора Сюаньцзуна. Был известен как один из Восьми Бессмертных Винного Кубка. Легенда гласит, что часто, когда он был пьян, он использовал свои волосы как кисть, и после пробуждения он был поражен качеством работы, но не смог воспроизвести ее снова в трезвом состоянии.]
[...«Цян-цян»— звенят нефриты в движенье,
Там-тут, здесь-там высятся сосен стволы,
Горные цепи в поворотах-изгибах вьются,
Океана безбрежность изливается силой кисти...
 В такой характерной для китайского поэта символико-метафорической форме писал великий Ду Фу (712—770) о скорописи своего современника, знаменитого каллиграфа Чжан Сюя. С. Н. Соколов-Ремизов «КУАНЦАО»—«ДИКАЯ СКОРОПИСЬ» ЧЖАН СЮЯ
Сад одного цветка: Сб. статей и эссе. М., 1991, с. 167-196 ]

[Чжан Сюй был одним из ведущих представителей направления «внешнего расширения» (вай то). Они развивали каллиграфическое наследие Ван Сичжи в плане все большего расширения размахов движения кисти. Они не скапливали и не сдерживали энергию, а напротив осуществляли динамичные выбросы, что делало их каллиграфию очень эффектной. Каллиграфы этого направления устраивали своеобразные публичные представления, сценарии которых были тщательно продуманы и рассчитаны на понимание зрителей.
Имя Чжан Сюя так или иначе всегда связывается с традицией «винного транса». Это иносказание развивается, например, в такого рода цитате из биографии мастера: «Чжан Сюй был любителем выпить. Всякий раз, сильно опьянев, становился шумным и буйным. Хватался за кисть или просто обмакнутой в тушь прядью волос принимался писать. Вариациям не было конца. Потом, протрезвев, он сам принимал свою каллиграфию за творение каких-то неведомых духов. Посему у современников своих удостоился прозвания «Чжан безумец»».
Помимо работ выдающихся предшественников сам Чжан Сюй выделял и другие истоки собственного стиля (из «Слова о себе», приписываемого Чжан Сюю): «Безумец, впав в опьянение, любил рассказывать о себе, как когда-то вначале, наблюдая за соперничающим движением на дороге паланкинов с принцессами и слушая парадную музыку военного оркестра, он познал приемы работы кистью. И как потом, созерцая «танец с мечом» девицы Гунсунь, познал суть-душу каллиграфии. После этого познакомился со скорописным письмом ханьского Чжан Чжи (II в.н.э.) и весь ушел в поиск совершенства…»
из книги Веры Георгиевны Белозеровой "Искусство китайской каллиграфии" ]

Надпись была выполнена размашистым безотрывным почерком, будто мастер боевого искусства демонстрировал гунфу легкости, она шла непрерывно сверху донизу, однако при всей скорости в ее изяществе не было ни одного изъяна. Лин-ху Чун из десяти иероглифов и одного не мог разобрать, но заметил, что у основной надписи в начале и в конце все сплошь исписано комментариями, и по всей поверхности оттиснуты печати, понял, что этот свиток не рядовой. Дань-цин Шэн представил: «Это мой третий старший брат Ту-би Вэн [Старик Лысая кисть] он принял это внешнее имя потому, что является страстным поклонником каллиграфии, и начисто истер великое множество кистей, а вовсе не потому, что у него лысая голова. Так что не вздумай над ним подшучивать». Лин-ху Чун с улыбкой ответил: «Слушаюсь». Меж тем Ту-би Вэн вытянул указательный палец правой руки, и стал в забытьи водить по свитку, повторяя его черты, будто сошел с ума, абсолютно не замечая Сян Вэнь-тяня и Лин-ху Чуна, пропуская мимо ушей все сказанное Дань-цин Шэном. Лин-ху Чун вдруг догадался: «Все эти действия, старший брат Сян наверняка спланировал заранее. Помню, во время нашей первой встречи в беседке, у него за спиной был именно такой сверток». Но взглянул на это с другой стороны: «А может быть, в тот момент в его мешке и не было этих свитков, он мог купить их позднее, когда я отдыхал на постоялом дворе, может он их даже украл или отнял силой, чтобы осуществить план моего лечения в этом поместье. Эх, наверняка ведь украл, кто же продаст такое бесценное сокровище?»
Он услыхал, как свистит рассекаемый воздух под пальцем Ту-би Вэна, который лихорадочно прописывал в воздухе иероглифы, видать, внутренняя сила была изрядной, не уступающей Хэй-бай Цзы. Лин-ху Чун подумал: «Мои раны произошли от внутренней силы шестерых святых из персиковой долины, и великого наставника хэшана Бу Цзэ. Эти трое господ поместья имеют отличную внутреннюю силу, а их старший брат наверняка еще сильнее. Да еще и старший брат Сян, они впятером могут рискнуть полечить меня, надеюсь только, что они не растратят зря свою внутреннюю энергию». Сян Вэнь-тянь не стал дожидаться, пока Ту-би Вэн закончит писать, скатал свиток, и положил его в мешок.
Ту-би Вэн некоторое время пребывал в прострации, но, наконец, произнес: «На что меняешь?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Ни на что не хочу менять». Ту-би Вэн изрек: «Двадцать восемь методов кисти древнего почерка Каменного Барабана!» Хэй-бай Цзи и Дань-цин Шэн в один голос вскричали: «Не пойдет!» Ту-би Вэн возразил: «Подойдет, отчего это не подойдет? Если мне в руки попадет каллиграфия великого мастера Чжан Сюя, к чему мне сожалеть о двадцати восьми методах кисти древнего почерка Каменного Барабана?»
Сян Вэнь-тянь покачал головой: «Не пойдет!» Ту-би Вэн озабоченно спросил: «Отчего же ты мне тогда стал показывать?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Ну, тогда будем считать, что трое уважаемых господ егоне видели». Ту-би Вэн возразил: «Да ведь видели уже, разве можно развидеть?» Сян Вэнь-тянь сказал: «Если трое уважаемых господ желают заполучить этот подлинный свиток Чжан Сюя, то это не трудно, нужно только побиться об заклад».
Ту-би Вэн спросил: «О чем спор?» Дань-цин Шэн ответил: «Третий старший брат, этот человек слегка не в своем уме. Он хочет биться об заклад, что в нашем Сливовом поместье никто не сможет победить его друга, вот этого хуашаньского господина Фэна в искусстве меча». Ту-би Вэн спросил: «А если кто-то победит этого друга, что тогда?» Сян Вэнь-тянь ответил: « Если в Мэйхуа чжуан найдется хоть кто-то, кто сможет победить моего младшего брата-наставника Фэна, то я отдам третьему господину этот свиток каллиграфии Чжан Сю «Импровизация», четвертому господину отдам пейзаж Фань Куаня«Путешествие среди гор и ручьев», а второму господину передам ход за ходом, двадцать знаменитых партий вэйци». Ту-би Вэн спросил, а нашему старшему брату что?»
Сян Вэнь-тянь сказал: «У ничтожного есть трактат для циня «Гуанлин сань» «Изгнанные из Гуанлина», не уверен, старший господин поместья…» Он не успел докончить фразы, как Хэй-байцзи и другие втроем воскликнули: «Гуанлин сань?» Лин-ху Чун вздрогнул: «Этот трактат старейшина Цю выкопал из древней могилы, и переложил его музыку в мелодию «Смеющаяся гордость рек и озер», как эти ноты попали к старшему брату Сяну? А, старший брат Сян являлся правым посланником колдовского учения, и старейшина Цю тоже принадлежал к колдовскому учению, они вдвоем наверняка были хорошо знакомы. Когда старейшина Цю обнаружил эти ноты, был очень рад, наверное позволил брату Сяну их переписать». Вспомнив об умершем, невольно опечалился. Ту-би Вэн покачал головой: «После смерти Цзи Кана, эта мелодия «Изгнанные из Гуанлина», перестала передаваться, брат Тун, ты нам голову не морочь».
Сян Вэнь-тан с усмешкой сказал: «Был у меня старый друг, помешанный на музыке. Он говорил, что после смерти Цзи Кана в эпоху Западная Цзинь, эта мелодия перестала передаваться. Ну как насчет времен до эпохи Западная Цзинь?»
Трое хозяев поместья недоуменно посмотрели друг на друга, не понимая смысла этой фразы. Сян Вэнь-тянь пояснил: «Мой друг был гениальный человек, да к тому же еще обладал необыкновенной смелостью. Он принялся раскапывать захоронения знаменитых любителей игры на цине времен раньше династии Западная Цзинь, «кто хочет тот добьется», в итоге он, разрыв несколько десятко могил, обнаружил эти ноты в могиле музыканта Цай Юна из династии Восточная Хань». Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн вскрикнули от потрясения, а Хэй-бай Цзы кивнул головой: «И мудр и смел просто невероятно!» Сян Вэнь-тянь раскрыл мешок, достал из него трактат, на котором было написано: ««Изгнанные из Гуанлина», ноты для циня», развернул – внутри действительно оказались ноты. Он передал эту тетрадь Лин-ху Чуну: «Брат Фэн, если в Сливовом поместье найдется кто-то сильнее тебя в искусстве фехтования, передай эти ноты старшему господину».
Лин-ху Чун почтительно принял, спрятал за пазуху, подумал: «Наверняка эта вещь действительно принадлежит старейшине Цю. Он умер, ноты перешли к его побратиму старшему брату Сяну, что тут такого?» Дань-цин Шэн рассмеялся: «Уважаемый брат Фэн тонкий знаток винопития, наверняка и методы меча высочайшие, да только он весьма молод, неужели и вправду, у нас в сливовом поместье… хэ-хэ, хэ-хэ, да это же просто смешно». Хэй-бай Цзы произнес: «А если у нас в сливовом поместье не найдется никого, способного одолеть брата Фэна, то каков будет наш заклад?» Лин-ху Чун всегда уступал первое слово Сян Вэнь-тяню, во всем его слушался, но ситуация дошла до такой точки, он почувствовал, что Сян Вэнь-тянь перешел все границы разумного, если пришли просить об излечении, то к чему так издеваться над противоположной стороной? К тому же у него совершенно не было внутренней силы, как ему было соревноваться с такими всокими мастерами, как хозяева сливового поместья? Он произнес: «Большой старший брат шутит, позднерожденный ограничен и необразован, как может осмелиться вести дискуссию о мече, поучать уважаемых хозяев поместья?»
Сян Вэнь-тянь произнес: «Эти вежливые слова непременно должны были быть произнесены, в противном случае посторонние могли бы решить, что ты дерзок и самонадеян». Ту-би Вэн не обращал внимания на их слова, бормотал: « Чжан Сюй, «Три бокала», божество «травяного почерка цао», снимаю шляпу перед князем каллиграфии, уношусь в небеса, следуя росчеркам его кисти»,
 – второй брат, этот Чжан Сюй имел прозвище «божество травяного почерка», он был назван божеством каллиграфии, эти три строки из поэмы Ду Фу «Восемь пьяных небожителей», это о нем. Этот человек причисляется к восьми небожителям танской эпохи. Ты видел его полотно «Импровизация», можешь представить себе, как он выпил вина, перед тем, как взмахнул кистью. Ах, это действительно подобно Небесным коням, несущимся в пустоте, не знающим узды, прекрасные иероглифы!» Дань-цин Шэн ответил: «Да, этот человек любил вино, значит, он был очень хорошим человеком, написанные им иероглифы естественны и не имеют изъянов. Ту-би Вэн сказал: «Хань Юй, оценивая Чжан Сюя, говорил:
«Ненависть, любовь, нищета,
скорбь и блаженство, вражда,
уважение, скука и пьяный угар;
в сердце ты их не держи.
Кистью, быстрой, как взмахи меча
почерком цао на бумаге их изложи!»
Говоря это, продолжал лихорадочно писать пальцем в воздухе, а потом крикнул Сян Вэнь-тяню: «Эй, разверни еще разок, дай поглядеть на каллиграфию!»

Сян Вэнь-тянь покачал головой: «Третий господин поместья, сразу после победы этот свиток станет твоим, к чему спешить?»

Хэй-бай Цзы был знатоком шашек, мышление было тренированное, прежде, чем думать о возможностях победы, взвешивал вероятность поражения, снова спросил: «А если в сливовом поместье не найдется человека, способного одолеть брата Фэна, то что мы должны отдать в случае поражения?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Мы прибыли в сливовое поместье не ради каких-либо вещей, мы ничего не просим. Брат Фэн всего лишь желает занять высочайшее место в мире воинских искусств, он разыскивает лучших мастеров Поднебесной, чтобы подтвердить свое мастерство меча. Если нам посчастливится одержать победу, мы просто развернемся и уйдем, никаких ставок нам не надобно». Хэй-бай Цзы сказал: «А, молодой рыцарь Фэн хочит стяжать славу в Поднебесной. Победить сразу четверых хозяев сливового поместья – это потрясет мир рек и озер». Сян Вэнь-тянь покачал головой: «Второй господин ошибается. Подтверждение мастерства меча в сливовом поместье – не важно, кто победит, кто проиграет, если хоть иероглиф просочится наружу – пусть нас с братом Фэном покарает Небо и Земля, да будем мы с ним дерьмом собачьим».
Дань-цин Шэн сказал: «Хорошо, хорошо! Прекрасно сказано! Тут в комнате светло и просторно, мы с братом Фэном порисуем руками. Брат Фэн, у тебя какое оружие?» Сян Вэнь-тянь ответил: «Входя в сливовое поместье, как мы могли осмелиться взять с собой оружие?»
Дань-цин Шэн закричал: «Принесите пару мечей!»
Изнутри откликнулись, и вышли Дин Цянь с Ши Лин-вээм, каждый нес по мечу. Они подошли к Дань-цин Шэну, и с поклоном протянули оружие. Дань-цин Шэн принял меч у Дин-цяня: «Тот меч передайте ему».  Ши Лин-вэй откликнулся: «Слушаюсь!», – держа меч перед собой двумя руками, подошел к Лин-ху Чуну. Лин-ху Чун почувствовал смущение, обернулся, и посмотрел на Сян Вэнь-тяня. Тот произнес: «Методы меча четвертого господина сливового поместья божественны, если ты только выучишь у него один прием, одну форму, и то можно сказать, будет удача всей жизни». Лин-ху Чун, видя такую ситуацию, волей-неволей взял меч, вытянул руку вперед, скрестив клинки.
Хэй-бай Цзи вдруг произнес: «Четвертый брат, подожди. Когда брат Тун бился об заклад, он сказал, что никто в сливовом поместье не сможет одолеть брата Фэна. Так вот, Дин Цянь – тоже человек из сливового поместья, и он тоже может владеть мечом, тебе нет нужды самому вступать в схватку». Он чем больше слушал похвальбы Сян Вэнь-тяня, тем больше убеждался, что дело неподобающее, и он решился поставить первым Дин Цяня, считая, что его мастерство выдающееся, он тоже человек из сливового поместья, а если он и проиграет, то это не принесет ущерба славе четверым хозяевам поместья. К тому же будет ясно, что в этом Фэн Эр-чжуне и его мастерстве меча истинно, а что – ложно.
Сян Вэнь-тянь произнес: «Точно. Если кто-то из сливового поместья, не обязательно четверо его хозяев, победит брата Фэна в фехтовании на мечах, мы тут же признаем поражение. Уважаемый брат Дин, на реках и озерах имеет прозвище «Прямой меч-молния», приемы меча такие быстрые, во всем мире несравненные. Младший брат-наставник Фэн, ты сперва попроси поучений у брата Дина, это тоже будет отлично». Дань-цин Шэн передал меч Дин Цяню, рассмеялся: «Если ты проиграешь, с тебя штраф – пошлю в Турфан за вином». Дин Цянь с поклоном принял меч, повернулся к Лин-ху Чуну: «Некий Дин просит поучений у молодого мастера Фэна». Меч с шелестом вышел из ножен, он махнул им в воздухе. Лин-ху Чун тоже извлек меч из ножен, оставил их на каменном столике. Сян Вэнь-тянь произнес: «Трое хозяев поместья, брат Дин, мы только подтверждаем мастерство фехтования, не соперничаем внутренней силой». Хэй-бай Цзы ответил: «Само собой, это так и есть». Сян Вэнь-тянь обратился к Лин-ху Чуну: «Брат Фэн, не смей и на шелковую нить использовать внутреннюю силу. Мы соревнуемся в технике фехтования, пусть утонченные приемы победят, а грубые потерпят поражение. Ваш цигун клана горы Хуашань известен  в мире боевых искусств, если ты победишь благодаря внутренней силе, то это будет считаться нашим поражением».
Лин-ху Чун втайне посмеивался: «Старший брат Тянь знает, что у меня внутренней силы совсем нет, однако вот так издевается над людьми». Вслух сказал: «Если младший брат использует свою внутреннюю силу, то трое уважаемых господ поместья и братья Дин и Ши от смеха упадут, разумеется, не посмею использовать». Сян Вэнь-тянь произнес: «Мы пришли в сливовое поместье с полной искренностью, если ты впредь будешь умалять свое внутреннее мастерство, это напротив, породит недоверие четверых преждерожденных. В клане горы Хуашань есть волшебное искусство «Пурпурной зарницы», эно далеко превосходит методы нашего клана Суншань, это всем известно в воинском сообществе. Брат Фэн, встань на эти мои следы, попробуй сразиться с братом Дином, не передвигая стоп, как тебе такое?» С этими словами он отошел в сторону, а на месте, где он только что стоял, обнаружились два вдавленных в камень пола следа, оба до двух вершков глубиной. Оказывается, разговаривая с Лин-ху Чуном, он скрытно двинул внутреннюю энергию, и выдавил свои следы в серо-зеленом камне. Хэй-бай Цзы, Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн разом воскликнули: «Отличное гунфу!» У них на глазах, за разговором, Сян Вэнь-тянь, не изменившись в лице, вывел внутреннюю силу в стопы, и не было никакого усилия, никакого раскалывания камня в порошок, его стопы просто плавно погрузились, оставив ровные следы, будто тщательно вырезанные – такое искусство потрясло людей, они такого не умели. Дань-цин Шэн и другие только поняли, что он продемонстрировал внутреннюю силу, хоть эта демонстрация и была несколько мелковатой, неподходящей для великого человека, однако все же были потрясены, восхитились, хоть и не поняли, что у этого поступка есть и другой, скрытый смысл.
Лин-ху Чун, разумеется, понял – он принижал свою внутреннюю силу, возвеличивая Лин-ху Чуна, если у него таково внутреннее мастерство, значит, внутренняя сила Лин-ху Чуна еще более могучая. Теперь его противники, соревнуясь с Лин-ху Чуном, не посмеют использовать внутреннюю силу, опасаясь, что тем навлекут позор на свою голову. К тому же, кроме искусства фехтования, все его другие навыки совершенно бесполезны, искусство легкости и прыжки не были его сильной стороной, так что он встал в следы, чтобы продемонстрировать методы меча, и скрыть прочие недостатки. Дин Цянь, услыхав, как Сян Вэнь-тянь велел Лин-ху Чуну встать в следы, не сдержал гнева, считая, что его ни во что не ставят, но, увидев следы в плитке пола, невольно поразился могучей внутренней энергии: «Они пришли меряться силами с четырьмя хозяевами поместья, значит, они точно не являются заурядными людишками.
Мне нужно только свести дело к ничьей, и то это будет моя заслуга перед сливовым поместьем горы Гушань». [Гора Гушань – «Одинокая гора», реальная гора в окрестностях Ханчжоу]
В былые времена он был необыкновенно заносчивым, но однажды столкнулся с могучим противником, и попал в мучительное положение, когда «и жизни не вымолить, и умереть не дают», только благодаря заступничеству четырех друзей из Цзяннани вышел из этого положения, считал за благо быть простым слугой в их поместье, а от кипевшего в нем ранее гнева уже давно избавился. Лин-ху Чун встал в следы, выдавленные Сян Вэнь-тянем, и улыбнулся: «Брат Дин, прошу!»
Дин Цянь произнес: «Только после Вас!» Он махнул мечом поперек, раздался свист, все увидели только призрачное сверкание. Он провел в сливовом поместье более десяти лет, но его былое мастерство нисколько не уменьшилось. Каждый прием его «прямого меча-молнии» был таким стремительным, что вселял ужас в людей. То давнее поражение Дин Цянь потерпел от могучего слепого мастера, именно потому, что тот был слеп, и бился только используя слух, тот не убоялся его блистающего меча-молнии. Сейчас он собрался сразу использовать все свое мастерство, и комната озарилась слепящим глаза блеском его меча. Но, едва его меч-молния выполнил один прием, Лин-ху Чун тут же увидел в этом приеме сразу три изъяна. Дин Цянь не стремился сразу атаковать, было похоже, что он только демонстрирует свое уважение к Лин-ху Чуну, на самом же деле, он хотел его напугать и ослепить, чтобы потом было легче. На пятом его приеме, Лин-ху Чун заметил уже восемнадцать изъянов в его технике. Он произнес: «Виноват!», – и его меч наискосок вышел вперед. В этот момент Дин Цянь подрезал мечом поперек слева направо, и, хотя от его запястья до кончика меча Лин-ху Чуна было более двух локтей, но сила и скорость были таковы, что он не успел остановить свое движение, и сам напоролся на кончик меча Лин-ху Чуна. Скорость была так велика, что он даже не мог развернуть запястье, все пятеро наблюдателей в один голос крикнули: «Берегись!»
Хэй-бай Цзы как раз мял в руках два камня белого и черного цветов, он уже собрался бросить их, чтобы отбить меч Лин-ху Чуна, но подумал: «Если я сейчас приду на помощь, то окажется, что было двое против одного, скажут, что мы оба потерпели поражение, с нами вообще считаться перестанут». Так, в нерешительности и сомнениях, он потерял время, и в этот момент рука Дин Цяня напоролась на меч Лин-ху Чуна. Раздался крик: «А-йо!» Но в самый последний миг Лин-ху Чун слегка повернул запястье, острие меча ушло в сторону, раздался хлопок – но меч лишь шлепнул по запястью Дин Цяня плоской стороной, не причинив тому никакого вреда. Дин Цянь остолбенел, он только понял, что его пощадили, в этот короткий миг он получил обратно свою кисть руки, если бы ее отрезали – пошли бы прахом его воинские заслуги всей жизни. Он весь покрылся потом, поклонился: «Благодарю Великого рыцаря Фэна за милость». Лин-ху Чун согнулся в ответном поклоне: «Не достоин! Это Вы уступили мне победу».
Хэй-бай Цзы, Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн, увидели. как Лин-ху Чун развернул кисть, чтобы избежать кровопролития, прониклись к нему добрыми чувствами, Дань-цин Шэн налил до краев бокал вина: «Брат Фэн, твои методы меча изумительны, этот кубок – в знак уважения».
Лин-ху Чун ответил: «Не смею», – но кубок принял, и начал пить. Дань-цин Шэн налил и себе, вновь наполнил кубок Лин-ху Чуна: «Брат Фэн, ты – сама добродетель, сберег кисть брату Дину, давай я за тебя еще раз выпью». Лин-ху Чун сказал: «Да это чистое везение, чего тут особенного?», – принял двумя руками и выпил. Дань-цин снова принял кубок, и еще раз наполнил его до краев: «А вот этот третий кубок, мы пока не будем пить, давай, поиграемся, этот кубок выпьет проигравший». Лин-ху Чун засмеялся: «Разумеется, я проиграю, уж больно выпить хочется!» Дань-цин Шэн замахал руками: «Не торопись, брат Фэн, не торопись!» Поставил кубок на каменный столик, подошел к Дин Цяню, и принял у него длинный меч: «Брат Фэн, начинай приемы».
Лин-ху Чун, еще когда пил вино, втайне просчитывал: «Он сам о себе говорит так: во-первых, хорошее вино, во-вторых, хорошие картины, в-третьих – хороший меч. Его методы меча наверняка предельно утонченны. Я видел его рисунок святого в большом зале, судя по чертам кисти, его методы меча стремительны и свирепы, но в тоже время кажется, что он не вполне контролирует себя самого. Если его методы меча и впрямь похожи на методы кисти, то изъянов в его технике будет предостаточно». Он, тем не менее, склонился в поклоне: «Четвертый господин поместья, прошу Вас быть ко мне снисходительным». Дань-цин Шэн ответил: «Довольно церемоний, приемы выполняй». Лин-ху Чун вскрикнул: «Слушаюсь приказа!»,– поднял меч, и провел укол в плечо. Этот удар шел и криво, и неупорядоченно, было очевидно, что совсем без силы – во всей Поднебесной не могло быть такого приема. Дань-цин Шэн пробормотал: «Это еще что такое?» Он только слышал, что Лин-ху Чун был из клана горы Хуашань, готовился биться против приемов этой школы, но то, что показал Лин-ху Чун никак не могло быть приемом фехтования фракции Хуашань, да и вообще – приемом фехтования быть не могло. Лин-ху Чун, когда учился у Фэн Цин-яна, кроме «девяти мечей Ду гу», выучил также и принцип «Отсутствие приема побеждает наличие приема». Этот принцип и «девять мечей Ду гу» взаимно дополняли друг друга, «девять мечей одинокого», хоть и были предельно изумительными, но каждый прием имел свою форму, и «по следам можно было преследовать», а в сочетании с принципом «приема без формы» действия трансформировались в область изменений духа, непостижимых для разгадки.
Едва Лин-ху Чун нанес выпад, как Дань-цин Шэн вздрогнул, поняв, что не знает, как отбивать этот удар, и как подставлять меч, и счел за благо отступить на два шага назад. Лин-ху Чун одним взмахом меча принудил Дин Цяня признать поражение, хотя Хэй-бай Цзы и Ту-би Вэн втайне восхищались его мастерством меча, но это их не слишком удивило, раз он пришел биться в сливовое поместье, то уж наверняка мог одолеть простого прислужника, но сейчас, когда он одним взмахом меча заставил Дань-цин Шэна отступить на два шага, они невольно запаниковали.
Дань-цин Шэн, отступив на два шага, тут же сделал два шага вперед. Лин-ху Чун тут же кольнул мечом, на этот раз ему в левый бок, опять, как пришлось, совершенно вне логики фехтования мечом. Дань-цин Шэн отбил поперек, но мечи так и не соприкоснулись, он тут же обнаружил, что меч соперника прошел наискосок, и теперь метит ему в правый бок. Он слишком сильно забрал в сторону, «открывая дверь»,
[Автор имел в виду, что Дань-цин Шэн, держа меч в правой руке, уводит ее далеко влево от себя, отбивая поперек. Этим он «открывает дверь» - уводит руку далеко в сторону, открывая свой правый бок. ]
оголяя бок, и соперник воспользовался этим. Эту ошибку исправить было уже невозможно, в панике он изменил прием, оттолкнулся обеими ногами, и отпрыгнул назад на целую сажень, громко вскрикнув: «Хорошая техника меча!», – и без всякой паузы устремился вперед, бешено коля мечом, эта форма была и свирепа, и могущественна.
Лин-ху Чун заметил, что его рука согнута относительно груди, тут же подрезал его в правый локоть.
[Теперь Дань-цин Шэн держит меч в правой руке, и у него велик угол между рукой и грудью, то есть, он слишком уклоняется правой рукой кнаружи от средней линии, и Лин-ху Чун подрезает его локоть изнутри]
Если бы Дань-цин Шэн на полпути не изменил прием, то противник отрубил бы ему правую руку на уровне локтя. Его боевое мастерство в самом деле было не рядовым – он тут же направил меч вниз, уколол им в землю, меч спружинил, и его отбросило назад. Сделав сальто, он едва не коснулся спиной стены, если бы усилие было хоть немного больше, он бы впечатался в стену, и это нанесло бы урон его репутации высокого мастера. В этот раз его отступление было еще более плачевным, он затратил очень много сил, побагровел, но, поскольку имел широкий характер, наоборот – рассмеялся и поднял вверх большой палец левой руки, вскричав: «Отличная техника меча!» Его меч заплясал, пошел прием «Белая радуга пронзает солнце», «весенний ветер в тополях и ивах», потом «возносящийся дракон, взлетающий феникс», три приема были выполнены на едином дыхании, было похоже, что он даже ногами не двигал, но за эти три приема его меч рванулся в уколе прямо в лицо Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун легко взмахнул мечом наискось, нанося поперечный удар по кромке меча Дань-цин Шэна. Тот был весь сосредоточен на кончике меча, а грани упустил из-под контроля, послышался легкий звон, и его меч оказался отбитым вниз. Меч Лин-ху Чуна сбил меч противника и указал тому в грудь. Дань-цин Шэн вскричал: «А!», – и уклонился влево.
Он сложил пальцы левой руки в мудру меча, а правой провел жесткий рубящий удар колесом «Нефритовый дракон переворачивается» метя в голову Лин-ху Чуна, крича: «Берегись!» Он вовсе не хотел зарубить Лин-ху Чуна, но, если бы он не сумел остановить такой удар, то его противник точно получил бы рубленую рану головы.
Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь!», – его меч взлетел вверх, раздался шелест, и кончики их мечей соприкоснулись. Дань-цин Шэн мог продолжать рубить, и он бы разрубил голову Лин-ху Чуна, но тогда ему пришлось бы отдать за это кисть своей руки. Он видел, как противник ведет свой меч вдоль лезвия его меча, изменить прием было уже невозможно, он рухнул на левый бок, ударяя левой ладонью по земле, выпустил силу через ладонь, и тут же вскочил в сажени от Лин-ху Чуна. Он еще не успел толком встать, а его меч уже завертелся кругом, сделав в воздухе три сверкающие петли.
Три сверкающие круга были словно призрачный меч, застывший в воздухе, медленно приближающийся к телу Лин-ху Чуна. Меч мчался не так быстро, как «Прямой меч-молния», но его энергия заполнила все помещение, хлестнув ледяным ветром. Лин-ху Чун поднял меч, и подрезал прямо через сверкающий круг, попав в тот момент, когда энергия первого приема Дань-цин Шэна уже закончилась, а второй не успел начаться. Дань-цин Шэн вскрикнул: «Йи!», –
отступил, сияющий круг тоже отодвинулся вместе с ним, втянулся, и вдруг расширился, рванувшись к Лин-ху Чуну. Лин-ху Чун тряхнув запястьем, послал вперед колющий удар, Дань-цин Шэн снова крикнул «Йи», – и стремительно отпрыгнул назад.
И таким образом он продолжал быстро атаковать, быстро отступать, Атаки Дань-цин Шэна были быстрыми, отступления еще быстрее, в один миг он провел одиннадцать атакующих приемов, и одиннадцать раз отступил, его борода и усы развевались, меч сиял, озаряя его лицо сиянием. Раздался короткий вскрик – и десятки больших и малых сияющих колец надвинулись на Лин-ху Чуна. Это было высшее проявление его мастерства меча, десятки приемов сливались в один. Каждый прием был смертоносным, но, сливаясь вместе, они превращались в несравненно сложную и предельно запутанную атаку.
Лин-ху Чун «на предельно сложное отвечал предельно простым», он присел, его меч пробился сквозь сверкающие круги, и он провел колющий удар в подбрюшье Дань-цин Шэну. Дань-цин Шэн вскричал во весь голос, что было сил, отпрыгнул назад. Раздался стук и треск – он приземлился на каменный стол, сбив все бокалы для вина, которые упали наземь и разбились вдребезги. Он расхохотался: «Изумительно! Изумительно! Брат Фэн, твое мастерство меча намного превосходит мое. Давай-ка, давай, давай, три чарки за твое здоровье!»
Хэй-бай Цзы и Ту-би Вэн прекрасно знали уровень фехтования четвертого брата, у них на глазах тот провел шестнадцать приемов, Лин-ху Чун, не сдвигая ного со следов Сян Вэнь-тяня, заставил его восемнадцать раз отступить, техника меча оказалась высокой, внушающей и страх, и восхищение. Дань-цин Шэн налил вина, выпил три чарки с Лин-ху Чуном, произнес: «Среди «четверых друзей из Цзяннани», мое гунфу самое низкое, хоть я и признал поражение, но второй и третий братья не сдадутся. Наверное, они оба захотят с тобой померяться». Лин-ху Чун ответил: «Мы провели с десяток приемов, ни один из приемов четвертого господина поместья не был разрушен, к чему делить на победу и поражение?» Дань-цин Шэн покачал головой: «Если уже первый прием принес поражение, к чему были все остальные. Большой старший брат говорил мне, что мой стиль несовершенен, оказывается, он ни на каплю не ошибался». Лин-ху Чун рассмеялся: «Стиль четвертого господина поместья высочайший, и мастерство выпивки ему под стать».
Дань-цин Шэн рассмеялся: «Точно, точно, давай-ка еще выпьем». Было видно, что он полностью уверен в своем мастерстве фехтования, проиграв сегодня безвестному молодому мастеру, он нисколько не разгневался, у него были такие широкие манеры, в самом деле, он обладал безукоризненным стилем поведения. Лин-ху Чун и Сян Вэнь-тянь не могли не испытать к нему уважения.
Ту-би Вэн обратился к Ши Лин-вэю: «Домоуправитель  Ши, затрудню тебя просьбой, принеси сюда мою облезлую кисть». Ши Лин-вэй принял приказ, вернулся с боевым оружием, почтительно преподнося его обеими руками. Лин-ху Чун взглянул, в самом деле, это оказалась отлитая из стали «паньгуаньби» – «Кисть приговора чиновника» – экзотическое оружие длинной в один локоть шесть цуней, на ее конце был укреплен клочок овечьей шерсти, будто ее готовились смочить в туши для написания больших иероглифов. Обычно «кисть чиновника» используется для воздействия на активные точки противника, но его кисть оканчивалась мягким клочком шерсти, как он собирался побеждать врага? Похоже, что его уровень внутренней энергии настолько мощный, что он может поразить человека даже куском мягкой шерсти. Ту-би Вэн принял паньгуаньби в руки, улыбнулся: «Брат Фэн, ты по-прежнему не будешь выходить из следов?» Лин-ху Чун поспешно отошел на два шага назад, согнулся в поклоне: «Не смею. Позднерожденный просит наставлений у преждерожденного, как он может быть столь надменным?» Дань-цин Шэн кивнул: «Точно, ты со мной соревновался на мечах, не сдвигая ног, это было допустимо. Но с моим третьим старшим братом такое как раз не пойдет». Ту-би Вэн поднял «кисть приговора чиновника», улыбнулся: «Мои дорожки кисти созданы на основе почерков знаменитых каллиграфов. Брат Фэн талантлив и в военном и в гражданском, но он наверняка еще не видел мою каллиграфию. Брат Фэн мой хороший друг, в битве с ним я не буду окунать кисть в тушь». Лин-ху Чун слегка вздрогнул, подумав: «Если бы мы с тобой не были друзьями, ты бы применил тушь. Но в чем смысл смачивать кисть тушью?» Он не знал, что при приготовлении этой туши, Ту-би Вэн вываривал ее в особых травах, и если тушь попадала на кожу человека, то намертво въедалась, ее нельзя было смыть и даже вырезать ножом. В те годы, когда «Четверо друзей из Цзяннани» бились со своими врагами на реках и озерах, самой большой головной болью их врагов был именно Ту-би Вэн. Одна неосторожность – и он уже нарисовал на лице кружок, крестик, или даже пару иероглифов, это был позор, люди предпочли бы, чтобы их рубанули саблей, отрубили руку, чем весь век жить с такой надписью на лице. Ту-би Вэн видел, что Лин-ху Чун щадил в поединке и Дин Цяня, и Дань-цин Шэна, и поэтому не стал обмакивать кисть в тушь. Лин-ху Чун всего этого не понимал, но решил, что это любезность, поклонился в ответ: «Премного благодарен за милость. Позднерожденный не очень разбирается в иероглифах, не может оценить каллиграфию преждерожденного».
Ту-би Вэн был слегка разочарован: «Ты не владеешь каллиграфией? Ладно, я тебе объясню. Этот мой комплекс фехтования кистью называется «Стихотворение о генерале Пай», это стихотворение из книги каллиграфа Янь Чжэньцина, там всего 23 иероглифа, в каждом иероглифе от трех до шестнадцати взмахов, послушай хорошенько:
«Пай цзянцзюнь, [генерал Пай]
государь контролирует «шесть соединений»,
могучий генерал знает «девять небесных сфер».
Строевые кони подобны драконам и тиграм,
гарцуют, подобно могучим волнам!»
Лин-ху Чун произнес: «Премного благодарен за наставления!», – а в сердце подумал: «Да какая там поэзия, каллиграфия – я все равно ничего не понимаю». Ту-би Вэн поднял свою кисть, и трижды кольнул в левую щеку Лин-ху Чуна, это были три первые черты имени генерала, иероглиф «Пай» пишется сверху вниз, кисть сначала провела ложную атаку на верхнем уровне, и уже собиралась чертить ниже, как Лин-ху Чун перехватил инициативу, и уколол противника в правое плечо. Ту-би Вэн был вынужден вернуть кисть, и провести горизонтальную черту, защищаясь от меча, но Лин-ху Чун успел убрать свой меч, прежде, чем тот его запечатал. Оружие обоих не соприкоснулось, так что получилось, что оба провели отвлекающую атаку, но Ту-би Вэн так и не смог до конца дописать иероглиф «Пай», так как изменил прием. Его защита ушла в пустоту, и он тут же начал второй прием. Лин-ху Чун не стал дожидаться, пока кисть уколет его, и провел предупредительную атаку. Ту-би Вэн защитился подставкой кисти, но меч Лин-ху Чуна вновь вернулся назад, и второй прием тоже был доведен только до половины. Ту-би Вэн едва начал второй прием, а завершить его уже не было никакой возможности, он рассердился, подобно мастеру каллиграфии, который только поднял кисть, а проказливый шалун в сторонке начал тянуть его за кисть, не давая написать ни одного иероглифа. Ту-би Вэн подумал: «Я продекламировал ему «стихотворение о генерале Пай», он знает, как я буду его писать, постоянно опережает меня, теперь больше не удастся ни одного иероглифа написать по порядку. Кисть провела отвлекающий укол, и прочертила длинную черту от правого верхнего угла в левый нижний, усилие было колоссальным, он словно писал в воздухе иероглиф «жу», а Лин-ху Чун тут же кольнул его мечом в правый бок. Ту-би Вэн испугался, вернул кисть, придавливая меч Лин-ху Чуна, но это была снова ложная атака, Лин-ху Чун просто принял выгодную форму, и Ту-би Вэн вновь не сумел закончить свой прием. Он вложил в это движение неисчислимое количество чистого духа цзин, духа шэнь, энергии ци и силы ли, и вдруг вернулся на полпути. Он не только не довел черту, но вдруг почувствовал, как в его «киноварном поле» внизу живота забурлила кровь и энергия, и ему стало невыразимо худо.
Он перевел дух, его кисть быстро заплясала, начиная иероглиф «скакать», но меч Лин-ху Чуна вновь атакой заставил его вернуться, и этот прием был, как и остальные, доведен только до половины, разрушенный Лин-ху Чуном. Ту –би Вэн рассердился, заорал: «Хорош малец, все мне испортил!» Паньгуаньби задвигалась еще быстрее, но, несмотря на все изменения, в каждом иероглифе были написаны только три первые черты – Лин-ху Чун разрушал прием за приемом, не давая дописать до конца. Он закричал, его каллиграфия снова изменилась, стала уже не столь разбросанной, а более сконцентрированной и напряженной. Лин-ху Чун не знал, что этот стиль каллиграфии восходит к Чжан Фэю из царства Шу-хань периода Троецарствия, его почерку «Восемь росчерков с горы Мэншань», когда он своей пикой-мао вырезал на скале запись о своей победе над войсками Цао Цао, но он все же заметил, что его движения совершенно изменились. Он не размышлял, какие приемы применяет его противник, а по-прежнему, едва тот поднимал свою кисть, атаковал, используя погрешности в его движениях. Ту-би Вэн орал во все горло, но никак не мог закончить писать иероглиф.
Калиграфия Ту-би Вэня снова изменилась, это был почерк из «Автобиографии Хуай Су»,
[знаменитый каллиграф династии Тан, монах, прославился почерком «бешенный травяной почерк» – его линии изящны, волнообразны, но в них крайне трудно понять изначальное написание иероглифа.]
с широкими продольными и поперечными чертами, свободно льющимися и неоформленными, он подумал: «Почерк Хуай Су крайне трудно разобрать, добавлю-ка я в скоропись дополнительно скорописи, ты, такой малявка, ни одного иероглифа не сможешь распознать». Откуда ему было знать, что Лин-ху Чун вовсе не читал скоропись, он и идеально правильно написанные иероглифы читал с трудом. Он полагал,  что Лин-ху Чун читает его скоропись и предугадывает дорожки кисти, но на самом деле Лин-ху Чун просто смотрел на логику движения оружия, находил изъяны, и пользовался удобным моментом для встречной атаки.
Ту-би Вэн и этой дорожкой бешенной скорописи не провел до конца ни одного приема, гнев скапливался в его сердце все больше и больше, он вдруг закричал: «Не разбил, не разбил!», отскочил назад, подхватил у Дань-цин Шэна тот самый бочонок вина, опрокинул его на каменный стол, вымочил кисть в винной луже, и начал писать прямо на белой стене то самое стихотворение о генерале Пай. Двадцать три иероглифа выходили энергичными и наполненными духом, особенно тот самый иероглиф «жу» – каллиграфия вышла такая, что просто просилась «пробить стену и улететь». Только дописав до конца, он перевел дыхание, расслабился, расхохотался, наклонив голову, взглянул на свое произведение, написанное большими темно-красными иероглифами, похожими на кровь: «Предельно здорово! Это лучшая каллиграфия в моей жизни».
Чем больше он любовался, тем больше наслаждался, произнес: «Второй старший брат, отдай мне этот зал для игры в шашки, я не могу расстаться с этой каллиграфией, боюсь что с этого дня я больше не смогу написать таких иероглифов». Хэй-бай Цзы ответил: «Можно. У меня тут все равно, кроме стола для игры в шашки, никаких вещей нет. Даже если бы ты не попросил, я бы все равно отсюда переехал – как можно рядом с этими иероглифами, подобными полету дракона и танцу феникса, погрузиться в отстраненное размышление над шашками?» Ту-би Вэн качая головой, наслаждался своей надписью, сам себя нахваливая: «Даже если бы воскрес великий каллиграф Янь Лу-гун, и он бы не смог так написать!»
[Янь Чжэньцин, каллиграф, поэт и чиновник династии Тан. Был послан к мятежнику Ань Лушаню для переговоров, и казнен за отказ присоединиться к мятежу. 709 – 785гг. ]
Повернув голову, он обратился к Лин-ху Чуну: «Братишка, только благодаря тебе родился этот шедевр. Я никак не мог написать стихотворение, из-за твоего сопротивления, и вот оно прорвалось прямо из пальцев. У тебя отличная техника меча, у меня отличная каллиграфия, у каждого есть своя сильная сторона, так что не будем делить победу и поражение».
Сян Вэнь-тянь произнес: «Точно, у каждого свои преимущества, победу и поражение делить не будем». Дань-цин Шэн добавил: «К тому же, все целиком зависело от моего отличного вина!» Хэй-бай Цзы произнес: «Мой третий младший брат наивен и простодушен, только и знает, что махать кистью, так помешан на каллиграфии, что не желает признать поражение». Сян Вэнь-тянь ответил: «Ничтожный рассуждает так. Мы прибыли в сливовое поместье, поспорив, что тут никто не одолеет брата Фэна в фехтовании на мечах. Если не разделять победу и поражение, то мы все равно не проиграли». Хэй-бай Цзи кивнул головой: «Так и есть». Он протянул руку к каменному столу, и поднял с него квадратную железную доску для игры в шашки.
Железная доска была расчерчена девятнадцатью линиями, и использовалась для игры в облавные шашки. Он взял ее за угол: «Брат Фэн, используя эту железную доску в качестве оружия, хочу получить поучения, поучиться твоим высоким приемам».
Сян Вэнь-тянь произнес: «Говорят, что у второго господина поместья есть драгоценное оружие в виде шахматной доски, способное принимать скрытое оружие и клинки противника». Хэй-бай Цзы уставился на него долгим внимательным взглядом, и произнес: «Брат Тун действительно необычайно осведомлен. Восхищаюсь, восхищаюсь. На самом деле, это оружие вовсе не драгоценность, а просто магнитная доска, способная притягивать к себе металлические фишки, это для того, чтобы при игре на судне, при качке и тряске, камни не падали и не смешивались». Сян Вэнь-тянь произнес: «Вот оно как, оказывается».
Лин-ху Чун, едва это услышал, подумал: «К счастью старший брат Сян дал указания, иначе мой меч прилип бы к доске для шашек, и я бы проиграл с первого выпада. В бою с этим противником нельзя допускать, чтобы оружие сталкивалось». Он опустил меч острием вниз, обнял ладонью кулак: «Прошу второго господина поместья одарить указаниями» Хэй-бай Цзы ответил: «Не дерзаю, искусство меча брата Фэна высоко-блистательное, ничтожный за всю жизнь такого не видел. Прошу проводить приемы!» Лин-ху Чун тут же полоснул мечом, тот, извиваясь засвистел в пустоте. Хэй-бай Цзы вздрогнул: «Что это за прием?» Кончик меча шел ему в горло, и он перекрыл атаку доской. Лин-ху Чун развернул меч, направил укол в его правое плечо. Хэй-бай Цзы снова защитился доской. Лин-ху Чун не стал ждать, когда меч столкнется с доской, потянул его обратно, а затем нанес укол в подбрюшье. Хэй-бай Цзы снова закрылся, подумав: «Снова не провел контратаку, как же инициативу перехватить?» В шашечной игре очень важно овладеть инициативой, и в боевом искусстве инициатива также очень важна. Хэй-бай Цзы очень глубоко изучил логику игры в шашки, понимал важность борьбы за инициативу, тут же поднял доску, стремясь раздробить правое плечо Лин-ху Чуна. Эта доска была квадратной, двух локтей в длину, в один вершок толщиной, очень тяжелое оружие, при столкновении с мечом она бы его примагнитила, и меч не мог бы не переломиться от удара. Лин-ху Чун слегка развернулся, и уколол его в открывшийся правый бок. Хэй-бай Цзы, хоть и видел, что это не классический прием, но не отвечать не мог, прикрылся доской, а затем тут же толкнул ее вперед. Этот прием «Большой полет» в защите содержал атаку, необходимо было только, чтобы Лин-ху Чун ответил на него, и тогда бы ему пришлось непрерывно отвечать до самого конца. Но мог ли он предположить, что Лин-ху Чун переведет меч вверх, и проведет опережающую атаку. Хэй-бай Цзы свою контратаку провел только до половины, пришлось защищаться на верхнем уровне, но теперь у него уже не было сил для новой контратаки. С этого момента Лин-ху Чун нерерывно атаковал более сорока раз, Хэй-бай Цзы «слева защищался, справа запечатывал», «спереди отбивался, сзади противостоял», защищался, будто отражал непрерывно льющийся поток, но держался очень собранно и без огрехов.
Они разобрали так более сорока приемов, Хэй-бай Цзы защитился ото всех, но так и не смог перейти в контратаку. Ту-би Вэн, Дань-цин шэн, Дин Цянь и Ши Лин-вэй, стояли, вытаращив глаза – техника Лин-ху Чуна вовсе не была особенно быстрой, совершенно не имела свирепой лютой силы, превращения приемов вовсе не казались особенно искусными, но каждый его выпад заставлял Хэй-бай Цзы непрерывно защищаться, дергаться туда-сюда, прикрывая собственные огрехи.
Ту-би Вэн и Дань-цин Шэн оба понимали, что в каждом приеме неизбежно имеются слабости, но, если опережать противника на один шаг, угрожая его уязвимым точкам, то твои слабости уже в счет не идут, будь у тебя тьма огрехов, они все не имеют значения. Лин-ху Чун непрерывно проводил атаки, более сорока приемов, руководствуясь именно этой логикой. Хэй-бай Цзы все больше тревожился, он стремился перехватить инициативу, но, едва он двигал тяжелую доску, как кончик меча Лин-ху Чуна тут же находил у него незащищенный участок, он чувствовал себя, как в партии с высоким мастером шашек, когда опытный противник ставит подряд сорок ходов, на каждый из которых нельзя не отвечать. Хэй-бай Цзы видел, что даже если он отобьет сто, даже двести ударов, то все равно останется побитым, не в силах нанести ответный удар, он подумал: «Если я сейчас не рискну, пренебрегая опасностью, то моя слава утечет, как вода». Он развернул доску, и ударил Лин-ху Чуна в левый бок на уровне поясницы. Лин-ху Чун не стал уклоняться или защищаться, а ударил его в ответ в низ живота. Хэй-бай Цзы решил пойти на взаимное поражение, рискуя получить укол мечом. Он не остановил свою атаку, сложил средний и указательный пальцы левой руки, и попытался отбить ими меч Лин-ху Чуна. Он владел техникой «Небесного пальца», и в его пальцах была могучая внутренняя сила, они были мощнее иного клинка.
Пятеро, наблюдавшие за поединком со стороны, увидев, как он рискует, невольно протянули: «Йи», это уже было не соревнование в боевом искусстве, а поединок не на жизнь, а на смерть. если ему не удастся задержать меч, он войдет ему в живот по рукоятку. В один миг у всех пятерых ладони покрылись холодным потом. Увидев, что Хэй-бай Цзы пытается пальцами задержать меч, они поняли, что или один из них погибнет, или другой получит увечье. Если меч будет остановлен, то доска разобьет бок Лин-ху Чуну, если же меч не будет остановлен пальцами, то Черно-белому Мудрецу уйти назад уже не удастся. В этот момент кончик меча Лин-ху Чуна прыгнул, переводя атаку с живота на горло. Это было совершенно не в традиции фехтования на мечах, так изменять этот прием. Выходило, что атака в низ живота была обманом, уловкой высокого мастера. Но, хоть атака и была не канонической, но меч Лин-ху Чуна все-таки уперся в горло противника. Если бы Хэй-бай Цзы продолжил движение своей доски, его горло было бы пробито насквозь. Он испугался, вложил все силы в правую руку, чтобы остановить доску. Он был не только мастером боя, но и глубоко постиг логику шашечной стратегии, в этот решающий момент он догадался, что если он остановит свое оружие, Лин-ху Чун не станет его убивать.
Как и ожидалось, увидев, что доска замерла, Лин-ху Чун остановил свою атаку. Они так и замерли друг напротив друга – меч Лин-ху Чуна был в считанных вершках от горла противника, и шахматная доска Черно-белого Мудреца в нескольких вершках от бока Лин-ху Чуна.
Ситуация была патовой, однако у Лин-ху Чуна было большое преимущество. Доска для вэйци была массивная и громоздкая, чтобы нанести ему рану из такого положения, нужно было вложить все силы, но он легко мог разорвать дистанцию – всего-то нужно было уклониться на несколько вершков. А вот легчайший меч Лин-ху Чуна в любой миг мог рвануться вперед, и отнять жизнь противника. Это положение сторон было очевидным для всех.
Сян Вэнь-тянь рассмеялся: «Один не смеет начинать, и другой тоже не может. В шашечной игре такое называется «взаимная жизнь». [ситуация «секи», жизнь обоих в результате взаимной слабости]
Второй господин поместья обладает и великой мудростью, и великой отвагой, не стал с братом Фэном делить победу и поражение». Лин-ху Чун отвел меч, отступил на два шага и поклонился: «Провинился!»
Хэй-бай Цзы ответил: «Брат Тун шутит. Какое там не победа и не поражение? У брата Фэна методы меча искуснейшие, я разбит в пух и прах. Дань-цин Шэн предложил: «Второй старший брат, у тебя несравненное в мире боевых искусств скрытое оружие: триста шестьдесят одна фишка черного и белого цветов. [набор железных «камней» для магнитного комплекта шашек вэйци]
Если ты ими воспользуешься для метания, никто в мире не сможет устоять, отчего бы не проверить, как брат Фэн владеет гунфу отражения скрытого оружия?». Хэй-бай Цзы ощутил толчок в сердце, однако взглянул на Сян Вэнь-тяня, и увидел, как тот еле заметно кивнул, скосил глаз на Лин-ху Чуна, и заметил, что тот остался совершенно невозмутимым, подумал: «Искусство меча этого человека предельно просветленное, боюсь, что во всем мире только тот самый человек может с ним справиться.
Судя по виду этих двоих, они совершенно не боятся, я со своим скрытым оружием только еще больше опозорюсь». Он рассмеялся: «Я уже признал поражение, к чему еще какое-то скрытое оружие?»