Вот я, ведь, молодец, да? Обещал вернуться – вот вам, извольте! Ну, это… про молчанку-говорильню же… чего, не помните? Ну, что мы говорим, вроде как молчим, не? А потом еще про мужика в столовой… ну и ладно. А я все равно расскажу. Нежданно, так сказать, негаданно.
А тема, значит, что мы когда говорим, то часто, если вообще не всегда, это вроде как и не мы. Да, чего там – без «вроде как». Ну, вот, например, как мы здороваемся: «Привет, как дела?» - «Привет!». Нет, ну может, конечно, быть и: «Привет, нормально! А как у тебя!». Да, да. Именно с восклицанием, а не с вопросом в конце. Потому что всем, ведь, очень важно, как у вас дела, когда вам тоже так важно. Вот пример американского приветствия – он еще честнее в этом смысле: «Хаудуюду!» - «Хаудуюду!». Опять-таки, в одно слово и с восклицанием. Потому что никакое это не «How do you do?», - раз ответ такой же, и мы не наблюдаем никакого одностороннего недоумения. Все честно, если говорить о степени имеющей здесь быть филантропии: «Как дела!» - «Как дела!». Правда, здорово? Вот, прям, заслушаться – как будто пение птиц услышал. И с тем же смысловым посылом. Вот я и говорю: не мы это! Может, птицы какие, а?
Если уж заставить вас вернуться мысленно в предыдущий мой монолог, который мое больное самолюбие упорно называет разговором, то про «приятный аппетит» можно было сказать то же самое. Что, то есть, как говорят дети, уронившие за вашей спиной вашу вазу: «Это не мы!». Нет, ну с чего бы нам себя так истязать? Мы же приходим в столовую пожрать, извините, а не ублажать своей вежливостью прохожих.
Как же это так выходит-то? Почему мы с таким рвением делаем за наших врагов их работу? Что за птицы свили гнездо под нашим чердаком, который, похоже, под воздействием данного события стал выраженно мобильным, как говорят в народе?
Или, вот еще вспомнилось: сидят, скажем, двое известных в народе людей и ведут беседу. Не просто так – перед камерами ведут. И перед микрофонами. Перед всем тем, короче, из-за чего они и известные. А мы смотрим на все это в наши родные мониторы и слушаем в наши родные динамики. И понимаем, что это один известный берет что-то у другого известного. А тот ему дает это. Дает охотно, потому что это того же рода отдача, что и облегчение в туалете – в любом случае ничего ценного не теряешь, а еще и пристраиваешь выгодно свои, как бы это помягче сказать... ну, вы понимаете-же? Это я про прием-отдачу интервью.
И вот, наспрашивавшись вдоволь про то, что было важно сказать о себе самому интервьюируемому, интервьюирующий начинает задавать вопросы анкетного характера (или, может, наоборот, он их в начале задает?). А среди них и такой: «Вы суеверный человек?»
Интервьюируемый, которого для удобства прочтения (Чего?! Я сам, может, буду читать!) я буду называть «звезда», направив взор куда-то, в только ему видимый невидимый мир, изрекает: «Да, я суеверный! Я верю во что-то «такое»!», - и по его прищурившимся глазам вы делаете неоспоримый вывод – точно, видит, просто ему нужно приглядеться.
И вот, достопочтенная публика (слово "публика", ради моего самолюбия, вовсе не привязано к количеству), мы имеем очередной «поход на» (это для тех, кто читал что-то из моего раннего). Потому что человек в здравом уме не поставит вместе эти две, исключающие друг друга, фразы. Ведь суеверие – это, буквально, «напрасная вера». Так что звезда заявила, что она верит зря и что она так зря верит во что-то "такое". То есть, на вопрос, напрасная ли у нее вера, звезда серьезно ответила: «Конечно! Я ерундой занимаюсь, когда верю во что-то «такое»». И ладно бы после этого звезда упала на пол и разрыдалась, вымаливая себе пощаду. Нет, же! Оба покивают головами и сократят мышцы лица так, чтобы лицо выразило уверенность в знании тайн мироздания. Что это? Несомненно, опять птицы. Причем, ближе к воронам, чем к голубям, если иметь в виду их символическое назначение, а не способность метить памятники.
Нам настолько комфортно применять лекала из слов и выражений, что, в конце концов, получается уже неслабый такой «автопилот» из речи, сопровождающей нас в ежедневных походах-встречах. Мы его включаем, подобно пилотам чартера, и сидим в нем, как в защитной капсуле. Капсуле, защищающей нас от нападок на нашу нестандартность. Чтоб, - не приведи нас! - не решил кто, будто мы белые вороны. Вот мы и имеем набор выражений, которые людскому суду не подлежат. Удобно ведь! Залез, закрылся. Как будто затонировался. Это-ж круто – затонироваться!
Все хорошо, но с оговоркой, что это уже не мы. Оболочка автопилота начинает жить за нас. Причем, такое впечатление, что она уже не такая уж и автопилотная. Что ее, то есть, все же кто-то пилотирует, учитывая рассмотренные выше результаты.
Ну, ничего. Раз это не мы, то отвечать, стало быть, тоже не нам, если что. Если, то есть, что-то хорошее, то ладно уж, ответим. А если этот автопилотчик куда-то влетит сдуру (ведь мы же тешим себя мыслью, что он глупее нас?), то это все на нем, конечно. О чем здесь спорить? Не виноватые мы!
Да-с. Не виноваты. Правда, тут у меня нюансики. Если отбросить сам факт вины, то есть еще кое-что: давиться от «приятного аппетита», теряя аппетит, приходится нам. Да и суеверить бесплатно получается далеко не всегда - начиная с плевков через плечо, тратящих хоть пару секунд, но нашего времени и до отписывания «бабам Ефросиньям в десятом поколении» своих апартаментов. Так что стучится в голову мысль: решает ли проблему только вопрос виноватости? Не имеет ли это нематериальное пренебрежение словами вполне материальное тело из ошибочных действий? Станет ли человек сознательно сам себя разорять и мучить? Не это ли доказательство того, что сами-то мы молчим, когда болтаем, не закрывая рта, а болтает за нас кто-то другой? Что лежим мы себе, такие, в тонированном лекальными фразами авто, а кто-то, кого мы, утешая самолюбие, вообще не считаем существующим, везет нас куда-то для выполнения своих меркантильных намерений. А мы при этом считаем, что лежать связанными в багажнике - это наше решение.