***
- Ты неважно спала. Под утро тебя даже слегка трясло нервным ознобом...
- Я никуда не хочу тебя отпускать. Совсем. Пускай даже, полтора дня твоей жизни в 1983 году для меня в этом измерении пройдут как минута.
- О чём ты так беспокоишься? Пётр Алексеевич Вяземский по 5 дней в неделю перемещается до границ с Китаем на ультразвуковом аналоге самолёта. Техника (при всём её совершенстве в новом веке) может, тем не менее, отказать. Теракт, диверсия. Локальный конфликт на нейтральной полосе. Он (невзирая на всякие эликсиры нестарения) реально рискует жизнью. Софья Владимировна - дёргается? Её - трясёт? Нет, спокойно трудится.
(Он впервые увещевал её, словно малое дитя).
- Это совсем иное поколение. Они оба пережили - мировую войну, две революции, гражданку, репрессии. А у меня и близко нет подобного внутреннего опыта. Так что вся твоя "сравнительная педагогика" совсем не утешает - решительно покачала головой она.
Всё утро над их завтраком на веранде, невзирая на цветущий июль, висело расставание. Словно театральная декорация из драм русских классиков, снять которую - невозможно. В конечном итоге он понял, что фальшивить наигранным оптимизмом - глупо. А лучше - рассказать о нюансах поездки, уже обговоренных с президентом в утренней связи по скайпу.
- Ну, сама посуди - улыбнулся он. - Вот - советский паспорт 1983 года. Деньги той же эпохи (естественно, как и паспорт, не фальшивые) - 100 тысяч рублей.
- Так много?! Это же целое состояние по тем временам...
- Вспомни контекст ситуации Александра Дмитриевича, и ты поймёшь, что это - мало. Далее... Я попадаю в день вторника 30 августа 1983 года. Подмосковье, тихие дачи - ещё без новорусских безвкусных хором. Светиться не стану - даже в местный магазин не зайду. Все, кто меня увидят - парочка случайных местных жителей, да соседка Соболева, Алла Ильинична. И то, не факт. Беспроводная связь с советником президента (а в самом насущном случае - с ним самим) - в любую секунду.
Он взглянул ей прямо в глаза - твёрдо, без намёка на сантименты.
- Даже, если представить худшее. Соболев не верит ни единому слову, и считая меня аферистом (а то и человеком с психическим расстройством) каким-то непостижимым образом сдаёт меня в милицию. Хотел бы я знать - как он это сделает, одновременно общаясь со мной. Отлучиться "на секундочку" и позвонить - нереально: сотовых ещё нет, проводные аппараты - на дачах разве что "красных директоров" и членов ЦК. Телефон-автомат у поселкового продуктового - сломан, до станции электрички (откуда можно позвонить) - минимум полчаса пешком, и то - быстрым спортивным шагом. А в Москву я не сунусь. Даю слово. Да и что со мной сделает советская милиция? Ну да, подозрительно огромная сумма наличных в дипломате. 15 суток в КПЗ до выяснения подлинных мотивов контакта с Соболевым и происхождения этих денег. Они пройдут, как минута. В том, что у Благодетеля хватит возможностей меня вытащить - не сомневаюсь ни на секунду. Вот тебе, в очередной раз, логика гуманитария - вновь улыбнулся он. - Не терзай себя, если насущно необходимо - я вовсе не наивный ребёнок.
- Не в этом дело - печать тревожной серьёзности так и не спала с её бледного лица. - Ты сейчас похож на тех самых шахматистов, над коими сам же иронично посмеивался. Сел дома за доску и продумал всё на 30 ходов вперёд. А потом начинаются - реальность, конкретика. И все твои разработки летят в урну...
- Но у меня - не скажу, что беспроигрышная, но - весьма выгодная изначальная позиция на доске. Надо очень постараться, чтобы её испортить.
- Хорошо - примирительно произнесла она, более успокаивая вслух его, нежели себя. - В конце-концов, с моей стороны тоже не совсем правильно - вот так обрушивать на тебя все свои малодушные сомнения и тревоги.
- О чём ты?! Не успеешь даже пообедать на службе, как я выйду на связь. А к вечеру сготовлю ужин. И давай выпьем сегодня того шампанского, что было в доме у Вяземских. Надеюсь, за успешное завершение моей "миссии".
Прощались долго, минут пять обнимаясь у автотакси и без слов глядя друг другу в глаза...
XIX
В 80-е каждое лето школьных каникул он видел Подмосковье лишь из окна поезда. Пускай на бегу, в неизбежном мельтешении под мерный стук рельс, но душа никогда не уставала лицезреть эти пейзажи из аккуратных дачных домиков, лесных оазисов и прозрачных вен многочисленных озёр. Он обожал этот участок маршрута за несколько часов до прибытия в столицу, созерцая его то на любимой верхней полке в купе, то в узком коридоре поезда "Жигули". Но его ноги никогда не ступали в этот манящий сокрытым мещанским уютом - именно советский, а не российский - ландшафт.
Карту местности он изучил наизусть. В 15-ти минутах ходьбы - станция, и в стольких же (в противоположную сторону) - дачный посёлок Антоновка. Ныне он очутился в безлюдном сосновом лесу в ясную и жаркую (по августовским меркам) погоду (+28) около двух часов дня. Любители утренних прогулок и ранней рыбалки уже отсутствовали, а вечерние посетители дач и грибники ещё не успели освободиться от рабочих будней. Поэтому, на своём пути он не встретил никого, за исключением мелькнувших вдалеке спин дачников.
Она оказалась права. И первая малодушная мысль, мелькнувшая в его сознании - быстро смотаться на электричке в столицу - хотя бы, на пару часов, отложив разговор с Соболевым до позднего вечера. Погулять по ещё не обезображенным современной архитектурой московским улочкам и дворикам, купить любимое сливочное мороженое, газировку с двойным сиропом, газету "Советский Спорт", журнал "Спортивные Игры", а потом - махнуть на Арбат, в Лужники...
Он присел на пенёк в тени и очень жёстко одёрнул сам себя. Потом достал из светло-серого советского костюма фасона начала 80-х её фотокарточку. Вспоминал, как впервые увидел её - именно такой - 1 сентября 1989 года в школьном актовом зале на каком-то бестолково-пафосном мероприятии для 9-11 классов. Встретился глазами и ахнул; в долю секунды все окружающие звуки умолкли, лица иных старшеклассников превратились в одинаковые картонные манекены, сердце сладостно заныло и рухнуло вниз. Мигом отвёл взгляд и... более не мог воспроизвести в памяти тот день - совсем. Но безошибочно помнил внутренние ощущения - восторженности и нокдауна одновременно.
- Простите - произнёс он, прекрасно зная, что его видят и слышат в 3017 году - мне нужно, хотя бы, полчасика - чтобы частично адаптироваться в этой реальности. Ответа не последовало. Это значило: никаких замечаний нет, совершенно естественные ощущения.
Спустя неполный час крайне неспешной ходьбы с частыми остановками он, наконец, подошёл к табличке с названием Антоновка. Где-то вдалеке залаял пёс, близ продовольственного магазина в ста метрах от него притормозила мечта советского человека - пятёрка "Жигулей" тёмно-синего цвета, но вокруг не было ни души. Ровно в 15 часов 17 минут (о чём он прекрасно знал заранее) бывший доцент НИИ Александр Дмитриевич Соболев, отстояв небольшую (по советским меркам) очередь за свежим хлебом и двумя бутылочками кефира, вышел из продмага и направился к дачному домику неспешно-рассеянной, явно неспортивной походкой полноватого мужчины средних лет...
***
Александр Дмитриевич шёл - в мятых штанах, потёртой куртке и серой кепке - абсолютно погружённый в собственные мысли настолько, что это было очевидно уже издали и со спины. Даже если в наглую, а не тонко и деликатно уцепиться за ним хвостом, он всё равно бы ничего не заметил. Подобная "неотмирность" Соболева его успокаивала и настораживала одновременно. Вряд ли он станет вызывать милицию. Но - как построить беседу, с чего начать разговор? Решения по-прежнему не было...
Уже рядом с калиткой скромного домика доцента он резко ускорил шаг и легко догнал неспортивного Соболева.
- Александр Дмитриевич! Простите за столь бесцеремонное знакомство, но иначе не вышло.
Соболев слегка вздрогнул, развернул грузноватое тело и окинул его вопросительным взглядом, попутно досадуя, что непрошенный гость отвлёк от собственных мыслей.
- Судя по всему, Вы из моего бывшего НИИ - устало произнёс он. - Зачем? Не утруждайтесь! Только на днях уже звонил младший научный сотрудник... запамятовал имя-фамилию. Я же сказал: пока лабораторией и кафедрой руководит Сафронович, ноги моей там не будет. Этот человек гробит науку...
- Я из другого НИИ... в некотором смысле. Послушайте: всё, о чём я Вас сейчас прошу - несколько минут личного времени. Речь не о возвращении в лабораторию или на кафедру, где (я прекрасно знаю) у Вас нет ни единого шанса на разработку своих перспективных идей. А совсем об ином - это то, чего Вы не в силах и вообразить. Только, умоляю, спокойно выслушайте меня...
Соболев уже хотел решительно и бесцеремонно захлопнуть калитку, но его остановил искренний тон нежданного гостя. И ещё - было очевидно: этот "проситель" просто так не уйдёт. Поэтому, он слабо кивнул без всякого энтузиазма:
- Что же, проходите. Но имейте в виду: мне работать. У Вас есть полчаса, не более.
В дачном домике профессора прямо с порога наблюдался полный бардак, вызвавший его негласное осуждение. Но на рабочем столе царили идеальные порядок и чистота - как у хирурга в операционной: ничего лишнего и всё под рукой. Он вспомнил её слова о том, что каждый человек добровольно выбирает свою долю, сознательно идя на плату (да и плаху) в виде неизбежных издержек. Похоже, Александра Дмитриевича ничего на свете, кроме науки, по-настоящему не интересовало.
- Присаживайтесь - Соболев вежливо, но холодновато кивнул на табурет на неухоженной веранде, явно требующей вмешательства крепкой хозяйственной руки. - Итак, кто Вы? И чем обязан?
Откровенность. Абсолютная откровенность. А еще - верные акценты и точное построение фраз. Это единственное, что может спасти беседу и дать хоть малый шанс на взаимопонимание - осознал он.
- Видите ли, Александр Дмитриевич... Я не из НИИ. Не учёный. Не физик. И, откровенно говоря, уже убедился, что у нас с вами почти ничего общего в человеческом плане. Кроме, пожалуй, одного: самоотречения в призвании. Вот это мне хорошо знакомо.
- Простите, но в таком случае я совершенно не понимаю смысл вашего...
- Простите и Вы - что перебиваю, но я не договорил. Вы хотели бы иметь наилучшие (какие можно только себе вообразить) условия для максимальной научной самореализации? Не думать о банальном куске хлеба. Общаться не с мелкими, меркантильными завистниками и самодурами сафроновичами, а подлинными коллегами, обмениваясь идеями?
- Я понял... (Соболев взглянул на него с любопытством и насмешкой одновременно). - Вы из Америки. Хоть и не верю, что мои скромные труды могли бы вас заинтересовать. Они ведь практически не публиковались. Многие разработки - не завершены. Да, есть диссертация, но она известна в узком кругу. И, потом, там много недоработок, и я не успел ещё...
- Александр Дмитриевич - вновь перебил он Соболева - Вы вправе считать меня американским агентом, провокатором из КГБ, а то и сумасшедшим. Но я - ни тот, ни другой, ни третий. Я - из Будущего. Бесконечно далёкого отсюда; того Будущего, реальность которого совершенно невозможно представить в 1983 году. И я пришёл пригласить Вас в Сообщество ученых и изобретателей, что умнее и полезнее для государства, чем сотни НИИ по всей стране, ибо оно объединяет лучших людей трёх тысячелетий. Просто... (он сделал паузу и совершил давно продуманный ход) - взгляните на меня. Я - вполне здоров и нормален.
Соболев - если и медлил с ответом - то всего несколько секунд. Его тон впервые сменился на чуть более доброжелательный:
- Нет, на сумасшедшего или афериста Вы пока не слишком похожи. Видите ли, я (как Вы выразились) - "физик". А все физики - логики и прагматики. Моя логика ясно свидетельствует, что конечные выводы о возможном решении в этой задаче явно преждевременны. И то, что Вы - филолог. Это видно сразу - по тому, как Вы строите речь.
- Совершенно верно. Уж простите мой недостаток - едва заметно улыбнулся он. - То, что я принёс Вам из своего нового века, для меня самого - набор каракулей, которые я не пойму, прожив и сто жизней. А для Вас может представлять огромный практический интерес - он вытащил из дипломата папку с формулами и чертежами.
- Что это?
- Это - краткое изложение многовековых разработок лучших учёных умов о нелинейности времён, обобщенные в третьем тысячелетии вашим гениальным коллегой Полом Ньюджентом. Есть ещё эликсир нестарения, но Вы не медик...
Почти на час, даже не извинившись за собственную увлечённость, Соболев погрузился в "каракули", периодически бормоча обрывки фраз: да, но синус... над этим работал и я, но амплитуда изменений... как он вывел этот интеграл... нет, это не аксиома...
Он понял, что можно не церемониться. Налил сам себе в чашку советский кефир из толстой стеклянной бутылочки и вышел в сад. По крайней мере, промежуточный результат (говоря языком не гуманитариев) уже есть. Меня не выставили вон - усмехнулся он про себя, пока Соболев продолжал своё погружение в науку третьего тысячелетия, начисто отключившись от реальности. Час спустя он деликатно кашлянул прямо под ухом учёного. Тот слегка очнулся.
- Помимо этих документов, я могу сказать Вам вещи, знать которые невозможно. О том, во что будет одета и как ответит Вам продавщица дачного магазина сегодня вечером. Зачем завтра с утра к Вам пожалует соседка по даче Анна Ильинична. Кто первый позвонит Вам по возвращению в город. И так далее. Сопоставьте - как логик. Знать это, являясь вашим современником - невозможно. Подстроить - тоже. Если я блефую - это выяснится достаточно скоро. Каков практический смысл этого блефа? И какова вероятность?
- Ноль целых одна десятая процента - совсем иным - уже уважительным голосом откликнулся Соболев.
- Тем не менее, дополню. Простите за спойлер - как выражались уже в нашем веке. Вы любите смотреть интеллектуальную игру Что, Где, Когда? Сегодня вечером раунд с телезрителями одной из моих любимых команд - Александра Бялко. Знатоки провалят начало игры - 0:2. Но затем возьмут себя в руки и разгромят телезрителей - 6:2. И это еще не всё... В 23 часа 17 минут под Алма-Атой разобьётся ТУ-154 в результате столкновения с горой Долан в 36-ти километрах от аэропорта при заходе на повторную посадку. Как обычно, советское телевидение умолчит о катастрофе. К несчастью, у меня абсолютно нет прав, возможностей и полномочий вмешаться и предотвратить трагедию. Я здесь не для этого...
Соболев вновь замолчал - и надолго. Он ожидал этого и терпеливо-отрешённо созерал августовский пейзаж Подмосковья. Наконец, учёный поднял голову.
- Вот что... Мне необходимо время до утра - подумать как следует над Вашим предложением. Как я понимаю, решиться на депортацию возможно лишь до тех пор, пока Вы здесь... в этом измерении, я хотел сказать.
- Не только. Но без меня это будет намного сложнее.
- Понимаю. Будьте моим гостем до завтра, если возможно. Но я не подготовился к визиту. Вы правы, мне придётся повторно сходить в магазин. Пойдёмте со мной, если Вы мне не доверяете - произнёс он и взглянул в глаза уже без всякой рассеянной отрешённости.
- Вы неглупый человек. И уже прекрасно осознали: если я попал сюда благодаря временному континиуму, сделать со мной что-либо в этой реальности почти невозможно.
- Понимаю - повторился Соболев. - Я пойду. У меня ещё есть один вопрос... впрочем, позже, за ужином.
- Вам дать денег? И купите, прошу, консервы "Завтрак туриста" - разрядил он обстановку. - Давно их не ел. В 1983 году мне было 10 лет...
- Денег не надо - благородно соврал Соболев. - Хорошо, я принесу. Этого хлама даже в эпоху дефицита полно.
- Эх, Александр Дмитриевич - внезапно вдохновился он, и забывшись, увлёкся. - "Эпоха дефицита" - как Вы выразились - закончится. Уже через пару лет наступит время перемен и светлого идеализма. Подует ласковый бриз Оттепели. Мои любимые, неповторимые годы - вторая половина 80-х. Годы разрушения отживших догм, свободы от искусственных шор, открытости к многообразию этого Мира. И первая любовь, которая согревает меня всю жизнь. Но потом придёт куда более страшный дефицит, нежели продовольственный. Дефицит совести, добра и человечности. Дефицит разумной умеренности. Вкупе с нетерпимо-остервенелой, агрессивной внешней религиозностью...
Соболев лишь пожал плечами.
- Возможно. Точнее - Вы, конечно, знаете - наверняка. Но произносите в терминологии глобализма, обобщений, патетики. У Вас - не обессудьте (!) - смешаны первая любовь, религия и политический климат в стране. А мне, знаете ли, всё это малоинтересно, кроме одного: возможности полноценно и плодотворно заниматься наукой. Если честно - не сразу вспомню фамилию нынешнего генсека. Я пойду. Вернусь через полчасика, располагайтесь...
***
Ужинали неспешно и почти молча. Соболев постоянно размышлял о чём-то бесконечно важном, но вслух не озвучивал. Он не стал его подталкивать и получил слышное ему одному одобрение от советника президента. Наконец, учёный прервал молчание:
- Сын... У меня есть сын, Андрюша. Послезавтра идёт в шестой класс. Уже почти взрослый. Как я могу его покинуть - даже если мы не живём вместе, и сама наука (что скрывать) - для меня важнее семьи. И всегда была таковой. О чём я совершенно не жалею...
Теперь уже замолчал он, откинувшись на стуле. Только вчера он горячо заступался и адвокатствовал о "несчастной доле" никому не нужного учёного, брошенного на непонимание и презрение всем глухим Миром. А человек... по-своему, но тоже счастлив. И отнюдь, как выяснилось, не носит очки беспросветного трагизма. Она это знала - как и проблему осознанности выбора приоритетов. И плату за них. Поправила его. Но вслух произнёс:
- Александр Дмитриевич... Я с Вами откровенен, и не стану скрывать: очень хочу побыстрее вернуться в свой нынешний век. Уже соскучился, невзирая на Ваше гостеприимство. Но я понимаю, что Вам необходимо всё взвесить, как минимум, до завтрашнего утра. Я подожду. Если есть вопросы - расскажу то, что знаю об устройстве Общества Нового Века...
Но Соболев молчал весь вечер, бросая лишь нейтральные реплики. Он понял, что решение созреет не раньше, чем к утру. Потом долго ворочался и не мог заснуть на предоставленном хозяином дачи стареньком диване. В конце-концов, решил бодрствовать до рассвета и тихонько вышел в дачный сад, присев на деревянную скамейку. Заснуть без неё оказалось невозможным. Даже если у него и были какие-то опасения за себя самого в 1983 году - главным образом, сквозь призму её возможного разочарования и боли. Ностальгия, частая подверженность которой так часто мучила его в жизни, совершенно умерла. Его более не тянуло в Москву детства. Мысль была одна: скорее бы - назад. Домой...
Конечно, он мог сформулировать природу своего состояния и проблему разницы восприятий. "Лирики" (как обобщённо именовали гуманитариев и людей творческого склада) всегда воспринимали Мир тоньше, чувствительнее - и оттого неизбежно трагичнее. А теперь он личным опытом выяснил: быт, уклад, политический строй, страна, да и сами времена - совершенно неважны. А важна лишь та Единственная, которая есть рядом в любой эпохе. А "физики" меньше глобалили, демонстрируя отсутствие внешних привязанностей, тем более - зависимостей, с головой погружаясь в призвание и (подчас) полностью игнорируя холодным умом внешний Мир вокруг. Это "сознательное неведение" делало их счастливее.
Но понимание и точность формулировок никак не облегчали текущих страданий. Наконец, мелькнул спасительный лучик рассвета, предвещающий скорую развязку его "миссии". Он вернулся в домик и проверил в чемодане ампулу перемещения. Представить даже минимальную задержку в данном отрезке времени он был не в силах...
(продолжение следует)