Сиреневый Ангел

Александр Шухгалтер-Гринблатт
Сиреневый Ангел
               
       Второй день город захлёбывался в нескончаемом потоке воды. Хмурое небо нависало над землёй непроницаемой завесой. Казалось, солнце исчезло навсегда, оставив жизни лишь мрачные оттенки серого и промозглую сырость. Густой,  секущий дождь cрывался потоками с крыш, и они нёслись урчащими волнами по земле. Под мостом, мчавшаяся по спуску вода  вырывалась из сводчатых туннелей и в бликах оконных огней продолжала безумный бег до самого порта.
       Из примыкавшего к мосту дома выбежал лохматый пёс. Секунду постоял в растерянности, вытянул вверх морду с прикрытыми веками и завыл.
       До неё отчётливо донесся собачий вой. Она повернула голову в сторону улицы и вздрогнула – в столбе сиреневого света плавно спускался Ангел. Чуть приподнятые крылья недвижны... голова задумчиво повёрнута вбок... руки сложены на груди... 
       Настороженно она  следила, как Ангел, не коснувшись  земли,  проплыл  над тротуаром  и остановился перед парадным входом... Она ринулась к нему навстречу. Ей хотелось разглядеть  его лицо, уловить выражение глаз, но, сколько она ни всматривалась, ничего, кроме слабых отблесков, различить не могла. Она повернула голову - его крыло прикрывало её плечо.
       Они миновали оторванную ржавую дверь лифта и молча поднимались по разбитым мраморным ступеням, единственным освещением которых были тусклые блики  уличных огней. Их не отвлекали ни грязь, ни запахи, ни осколки разбитого стекла, рассыпанные по лестнице. На площадке между вторым и третьим  этажами Ангел задержался перед изувеченной фреской. Бесстрастно поглядел вслед убегающим нимфам и перевёл глаза на разгорячённого фавна. Руки его медленно поднялись, словно приготовились дирижировать, и прочертили в воздухе замысловатый знак. Она зажмурилась от яркого света, а когда открыла глаза, на стене более не было непристойных надписей и дорисовок. Ангел воспарил над ступенью, и она поспешно сделал следующий шаг ему вслед.   
       Они приблизились к бордовой двери на третьем этаже и тихо прошли сквозь неё. В тёмном коридоре скользнули мимо двух соседских сундуков и подвешенного над ними жестяного корыта, замерли и прислушались: из глубины квартиры донесся пьяный женский  крик  «Отдай, падло!» Потом звон разбитой бутылки... и всё затихло... Ангел оглядел желтую дверь и ступил в её комнату.
       На никелированной кровати лежало маленькое ссохшееся  тело. Ангел терпеливо ждал... Она знала, что надо... надо открыть глаза, но не было сил...          Щёлкнул проигрыватель... или ей показалось... Нет-нет, она явственно различила шершавый бег пластинки и услыхала, как полилась музыка её любимого Брамса. Веки разомкнулись, и глаза встретили грустный взгляд Ангела в  сиреневом   свечении.
-  Ты здесь?- прошептала она и повторила: - Ты здесь...
-  Не бойся, Лидия,- заговорил Ангел, но она покачала головой.
-  Я не боюсь...  Чего мне бояться? Я  знаю...
-  Ты знаешь...- мягко вторил он ей,- ты всё знаешь...
-  Сядь возле меня,- старая женщина выпростала руку из-под одеяла и разгладила складки.
       Ангел сел на кровать, положил ладонь поверх её ладони, и они молча смотрели друг на друга.
-  У тебя тёплая рука. Как странно! Я  знала, ангелы бесплотны...
-  Лидия, это твоё тепло...   
       После затянувшегося молчания он перевёл взгляд на противоположную стену, увешанную фотографиями.
-  Какое благородное лицо! 
-  На какую ты смотришь?
-  На молодого мужчину во фраке...
-  С белой гвоздикой в петлице? Это мой брат. Ему было 19, а мне 22. Он ушёл добровольцем в армию Деникина. 
-  Но на этой фотографии...
-  Он прислал её в 28-ом году из Бразилии. Больше они ничего от него не пропустили...
-  А этот генерал, твой дед?
-  Нет, генерал - мой свёкор. Его расстреляли в 19-ом, в Киеве, в подвале военного училища, которым он командовал. Ему было 64. После жестоких побоев он плохо соображал, что с ним делали. В следующую ночь его тело выкрали бывшие курсанты и тайком похоронили в саду его дома.   
-  Твой муж был старше тебя?
-  Жорж? Да, на тринадцать лет... Жорж навсегда остался молодым и сильным. Мой далёкий Жорж...
-  Чем он занимался?
-  Он был хирургом... От Бога... Но это его не спасло... Видишь мужчину с усами и бородой? Это его  последняя  фотография в мае 37-го. Он читает лекцию студентам...
-   Мужчина в камзоле и шляпе с перьями, кто он?
-   В зелёной раме? Мой дед. Он был дипломатом. Всё договаривался с японцами и китайцами... В 21-ом году восемь соотечественников из комдомбеда  вынесли из квартиры мебель, ковры, картины, посуду, даже постельное бельё... и дипломатия его оказалась бессильной... Он взывал к их разуму, а они заперли его в кладовке и громко смеялись...
    Ангел поднялся с кровати и приблизился к большой фотографии в зелёной раме. Он долго смотрел на неё, а, когда обернулся, спросил:
-  Что такое ком-дом-бед?
- Комитет... домовой... бедноты, - чуть слышно выговорила она. - Через три недели они вернулись и заставили деда расписаться в получении дюжины обувных пуговиц, лампы, одного подсвечника и свечи... “чтобы всё по-честному...» Так он получил свою долю после их «справедливого раздела» его имущества. Кажется, ещё отдали резную вешалку... а, может, она из  дома моих родителей... Не помню...
-  Его расстреляли?- Ангел вернулся к кровати и снова сел.
-  Нет. Он умер в этой комнате, на этой кровати. У него случился инсульт на следующий день после ареста брата. А три или четыре дня спустя брата  выпустили: он когда-то в царском суде спас от виселицы одного из новых вождей.
-  Ты  жила с дедом?
-  Сначала мы с Жоржем снимали квартиру в том же доме, что мои родители. Новой власти понадобилось помещение для какого-то штаба. Нас выселили, и мы переехали к деду. Успели до уплотнения...
-  Это было в году 23-ем?
-  Наверно. Сначала у деда отобрали дом, а потом из семи комнат нам оставили две и подселили в каждую отобранную комнату по семье. Дед после сидения в кладовке относился философски к переменам. Он убеждал нас, что ни одно безумие не может длиться вечно...  Славный, наивный дед...
-  Ты любила его?
-  Деда все любили. Он был необыкновенный... Мама так и не смогла прийти в себя после его смерти.
-  Её портрет есть на стене?
-  Да, женщина в кимоно под фотографией деда. Это мама...  моя прекрасная мама...
      Ангел поднял глаза и кивнул: - Красивая... Очень! А почему она одета в кимоно?
- Дед  привёз его маме в подарок, чтобы она в нём пела Чио-Чио-сан. Она была оперной певицей. Эту фотографию сделал Наппельбаум в театре, кажется, в 1916...
-  У тебя её глаза... такие же лучистые,  и тот же разрез... У неё они тоже были  зелёные?
-  Да. И у сына моего были такие же... и тоже лучились. Только это было давно, так давно... - она медленно покачала головой. Я всех пережила… хоть умирала смертью каждого...  Жоржу повезло. Он скончался на второй день после ареста. Инфаркт прямо на допросе... Его не мучили голодом в лагерях, не  насиловали надзиратели, не выгоняли в мороз на работу... Такая жизнь  выпала мне... У меня было крепкое сердце... и безумная тоска... 
-  Может, лучше послушаем музыку? Тебе больно думать о прошлом...
-  Теперь это не имеет значения. Мне больно было жить в мерзости. Ты не пришёл за мной тогда...
-  Тогда, Лидия, было не время, но я не оставлял тебя. Я  знал, как ты страдала. Испытания выпали нам обоим...
     Ангел умолк и опять прикоснулся  к  её руке. Ладонь его была невесомой и холодной.
- Что ты знаешь? Тебе не дано чувствовать... Тебе не понять, что значит потерять сына... Растить, обожать каждый завиток волос... и лишится его улыбки навсегда... Ему было всего 23. Он сгорел в танке в конце войны. Я прочла похоронную через девять лет, когда вернулась... из лагеря...
-  Я знаю, Лидия... После войны твоя невестка снова вышла замуж... Ты с опаской появилась в доме, ставшим чужим... но тебя приняли как родную. Её дети называют тебя бабушкой. Я потому пришел, чтобы ты обо всём вспомнила...
-  Вспомнила? Я никогда не забывала... Разве возможно забыть? Мне пора прощаться?
-  Может быть... пожалуй... У тебя есть желание? Скажи мне, я постараюсь исполнить...
-  Желание? У меня..? Я отвыкла... Мне только хочется спросить, почему ты сиреневый, а не белый...
      Ангел склонился над Лидией, и ей показалось, что он улыбнулся:
-  Сиреневый – твой любимый цвет... Теперь понимаешь?
-  Сиреневый,- шевелила она губами,- мой сиреневый ангел... 
     Из смежной комнаты отворилась дверь: появилась сиделка с полотенцем и губкой в руках. Вслед за ней вошла молодая женщина с тазом, наполненным тёплой водой.
-  С кем это вы, Лидия Аполлинарьевна? - спросила сиделка.
-  С Ангелом, дружок... С моим сиреневым...- рот её остался приоткрытым, а глаза под приспущенными веками замерли.
-  Кажется, у неё бред,- озабоченно проговорила молодая женщина. Она поставила таз на постель, туда, где было разглажено одеяло.
    Сиделка прикоснулась ко лбу больной, поспешно взяла её за запястье и через минуту опустила руку на кровать. Обе женщины тихо кивали. В одно мгновение обеим почудилось, что над телом умершей задрожал воздух, и какая-то бесплотная масса потянулась к фотографиям, пронеслась вдоль стены, покружила над сиреневой лампой Галле и растворилась в её дивном свете.
    Где-то играли Брамса... Сквозь музыку всё отчётливее доносился протяжный  вой собаки. Молодая женщина выглянула в окно и обхватила руками заплаканное лицо. Посередине моста, у фонарного столба, задравши морду, стоял Посметюха.         
– Господи, неужели..? Бабушка всегда опекала эту дворнягу...
    Дождь, выхваченный светом из темноты, без устали сыпал на землю. Промокшая собака опустила голову, медленно отошла в сторону, но вдруг остановилась и с ещё большим надрывом завыла в пустоту  ночи.