Снова выхожу, а грабли на том же месте. Мне плохо молчать и тяжело говорить. Думаю – нужен цивилизованный развод, но не понимаю, как это возможно при моих обстоятельствах.
Главное, чего не понимаю – кто он, из-за кого собралась разводиться. Если он тот, с фото, то даже не могу наверняка сказать женат ли он - хотя много прочла о нём в интернете. В одном интервью говорилось о каких-то "домашних".
Он, или его интернет-клон, делает всё, чтобы я этого не понимала. Проговаривается иногда, но, в основном, старается поддержать версию о том, что часть информации из профиля была правдивой.
Зачем это надо клону - выгораживать лицо, от которого он упорно открещивается?
Наконец, нахожу про возраст - два месяца разницы с моим мужем. Это соответствует моему ощущению от его вида и от его манеры говорить.
Вот только - один и тот же это человек или двое, не связанных между собой субъекта?
Тот, кто пишет мне, конечно, имеет какое-то отношение к тому, в кабинете которого я была, но какое?
А муж, как мне снова кажется, следит за каждым моим шагом.
Паранойя в расцвете – при этом кажется, что и этот, из интернета, следит за каждым моим шагом и всё про меня знает.
Только муж следит со знаком минус, а этот почему-то кажется – со знаком плюс. Почему так кажется – не понимаю, – не понимаю про плюс и минус.
Зато понимаю – нужна помощь. Мне очень-очень надо с кем-то поговорить – лучше всего с опытным психологом. Психолога пытаюсь найти там же, где находится источник моих бед – в интернете. Пишу письмо в службу психологической поддержки, где, как кажется, предельно ясно излагаю свои проблемы.
На деле - это вопль – бедная я, бедная – живу с мужем, который во всём экономит на мне, но не ценит этого, да ещё повадился сдавать в больничку определённого профиля, а там плохо, там так плохо.
Попутно обращаюсь к своему мучителю – я кое-что написала, можешь почитать, всё равно лазаешь в мою почту, так пусть это будет хотя бы раз с моего разрешения.
Делаю всё это утром, после того, как муж объявляет о намерении завтра пойти со мной в ЗАГС, чтобы подать заявление о разводе.
Итог – ночной заход в четвёртое отделение – увозят от знакомых - где собралась переночевать в ночь перед тем как идти в ЗАГС. Боялась провести эту ночь наедине с мужем.
Это самый дурацкий заход из всех, самый короткий и едва ли не самый страшный. Забирают за то, что кажется – муж следит за мной, а обстоятельства всего дня накануне только убеждают меня в этом.
Его звонок, как только вышла из дома. Его тяжёлый давящий угрожающий тон, его слова, из которых следовало, что он знает, куда я собираюсь идти. Его отказ сообщить, откуда у него эта информация.
Угроза в его голосе заставляет меня реагировать с точностью до наоборот - прямо противоположно тому, чего он пытался добиться, говоря со мной таким образом.
Первым делом, после этого звонка, направляюсь в салон связи и прошу заменить симку - мой телефон с самого начала, как он появился, оформлен на мужа.
К концу дня муж звонит мне на новый номер - я его ему не давала.
Страшная уверенность в том, что мой муж - супершпион наполняет меня.
(Уже совсем не учитываю, что звонила с этого телефона собственной дочери...)
Не могу и не хочу разговаривать с ним и думаю, как дожить до завтрашнего дня и спокойно пойти в этот чёртов ЗАГС.
Сопровождающие в скорой - молодые ребята. С горечью рассказываю им о муже, который сейчас кажется воплощением предательства, вспоминаю хулигана из прошлого, который стоял передо мной на перилах седьмого этажа.
Он стоял на перилах, а я выбрала хорошего мальчика.
Того, что сдаёт и сдаёт меня раз за разом... Ребята молчат.
Молчит и красивый молодой человек с блестящими чёрными глазами - его скорая психиатрическая подобрала во дворе дома, недалеко от того, откуда забрали меня. Нас тут двое - пациентов психушки. Молодой человек сам вызвал себе помощь - у него сильная паническая атака.
Рассказываю анекдот о фрау Мюллер, который недавно сочинила. Ребята молчат.
- Не смешно, - делаю вывод.
Рассказываю о заведующей отделением, куда они меня везут, о её машине, её телефоне.
Это вызывает ответную реакцию - молодые люди не могут такого себе позволить на свою зарплату...
В приёмном отделении говорю, что не хочу лечиться у Ирины Михайловны, потому что она такая и такая-то.
Говорят: Ужас какой, - и назначают другого лечащего врача.
Молодого человека пытаются убедить - не ложиться в отделение, попробовать полечиться амбулаторно. Тот отказывается, он хочет в больницу.
- Там очень страшно и скучно, - тоже пытаюсь убедить его поехать домой и найти другой способ привести нервы в порядок... Но раз уж врачи не авторитет, то что говорить обо мне...
Четвёртое отделение стоит на месте. На месте самая паршивая из медсестёр – толстая кадушка, любимое занятие которой - поиздеваться над какой-нибудь больной, понаблюдав за ней.
Если она всю жизнь она была такой толстой, то, видимо, мстит за детство, в котором её наверняка дразнили.
Матерится при каждом удобном случае: - Явилась, б..., - обычная для неё форма обращения к немного запоздавшей за таблетками пациентке.
Та самая, когти которой я до сих пор ощущаю на своей шее.
Сейчас она так же груба и бесцеремонна - в матерных выражениях приказывает обнажить филейную часть, в то время, как мужчина-санитар, приведший меня в отделение, ещё не ушёл.
Для меня это всё ещё важно - страшное унижение моего человеческого достоинства. У мужика хватает такта отвернуться и быстро уйти.
Видимо, она помнит мою реакцию на свои методы обращения с пациентами - мне сразу ставят укол и привязывают к кушетке, стоящей в коридоре.
Ночь и никому не хочется возиться с койкой, которую надо ещё вдвинуть в какую-нибудь палату.
Привязывают те самые девки - грудастая блондинка, которая теперь тёмно-каштанового цвета, говорит:
- Я знаю, ты хорошая баба, подожди немного, мы тебя скоро отвяжем, как они заснут.
Удивляюсь, что она снова в отделении. Шёпотом интересуюсь, когда она вернулась и где вторая, брюнетка Ася. Оказывается, её мать уговорила вернуться вскоре, но Ася всё ещё в бегах.
Привязывают на совесть - хорошо, что, перед привязыванием, разрешают сбегать в туалет.
Не могу заснуть в этих путах, несмотря на укол. Засыпаю только после того, как Настя, присев около кушетки, чтобы её никто не видел, отвязывает мою правую руку - с левой я справляюсь сама.
Как тут всё до жути знакомо и обрыдло!
Из нового только номер палаты, в которой я оказываюсь утром. Неожиданно, это пятая палата, хотя я была готова к шестой.
Контингент практически нормальный - двое находятся на пороге выписки. И всего одиннадцать человек - сказка, а не палата.
Да ещё и вид - два окна выходят в ту сторону, где видны макушки берёз и часть Реки.
Здесь лежит та самая Оксанка.
У неё койка в самом углу, за выступом, рядом с входом.
Иногда, разозлившись, начинает уборку в своём личном пространстве - отодвигает койку, поднимает свои вещи на кровать, приносит ведро со шваброй.
Чище вокруг, а, главное, время прошло не просто так.
На соседней с ней кровати лежит двадцатилетняя красивая высокая девушка, совершенно нормальная на вид.
Стройная, замечательные густые волосы, тонкая фигура, объёмистая в нужных местах.
Через какое-то время, эта девушка рассказывает мне, на прогулке в коридоре, из-за чего, вернее, из-за кого, она оказалась в четвёртом отделении.
Из-за мальчишки, который её назвал другим именем.
Она не заговаривается, никаких подробностей, кроме этой, не сообщает - интересно, что у неё в диагнозе?
Тоже любит посмеяться - рассказывает короткий и смешной анекдот, где фигурирует ту-152...
В углу, у южного окна палаты, койка кокетливой особы неопределённого возраста (то ли под 40, то ли под 50) - у неё, единственной, есть радиоприёмник. Радиоприёмник вроде бы никто не запрещает, но радости от него никому, кроме владелицы, нет. Та произвольно включает его или выключает,- часто с точностью до наоборот реагируя на просьбы прибавить или убавить звук.
Кокетливость заключается в ежедневно надеваемых огромных бигуди, в которых ходит большую часть суток - это здесь тоже не запрещено.
Окно, рядом с койкой, уставлено маленькими иконками - время от времени она ведёт религиозную пропаганду среди нас. Но настолько глупо, настолько бессвязно...
Напротив моей кровати - койка молодой, жутко неопрятной девицы. Она никак не реагирует на предложения помыться, которые высказываются всей палатой. Когда у неё "эти дни" находиться рядом чрезвычайно неприятно, прежде всего, для обоняния.
Девица молча, тупо выслушивает то, что мы думаем о её чистоплотности, но не сгорает со стыда, и даже не думает двинуться в сторону санузла.
Зато частенько выходит туда из палаты покурить, оставляя без присмотра запас сигарет.
Этим беззастенчиво пользуется Оксанка - частенько выхватывая сигаретки две-три из пачки - знает, что никто не заложит.
Оксанке взять курево негде - разве что санитарки выдадут немного за очередную уборку, а к этой девице часто ходит мама.
Мама ходит часто, но она нудно ноет каждый раз, когда я возвращаюсь со свидания с передачей:
- Угости чем-нибудь! Ну, угости!
Ей плевать, как я реагирую на это попрошайничество - она нудит и нудит, неизбежно получая подачку. Только так можно отделаться от занудно-заупокойного:
- У-у-угости, ну-у-у, у-у-угости!
У неё есть несколько книг - среди них - сборник Бунина. После очередного "Угости" выторговываю у неё эту книгу на неопределённый срок - с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Книгу читать почти невозможно - девица зелёной шариковой ручкой старательно позачёркивала многие строчки.
Зачем ей вообще Бунин? Трудно заподозрить, что она читала его по-настоящему.
Спрашиваю:
- Зачем ты это сделала?
В ответ тупое молчание.
Сквозь бунинскую прозу и так непросто продираться, тем более, когда мозги оглушены этими препаратами.
Зелёные чернила делают этот процесс едва осуществимым, но я, один за другим, проглатываю несколько рассказов, поражаясь густой вязи слов.
Читаю, стоя у самого окна и держа книгу на максимальном от глаз расстоянии - только так могу что-то разобрать.
Палата, в общем-то, почти нормальная - тут есть с кем поболтать, попить чай, хотя и не хочется особо разговаривать.
Я хочу выйти отсюда с первого дня - это невозможная ошибка.
За что меня забрали? За то, что больше не могу верить мужу?
- Киркоров был в психушке, Лолита была,- мы не хуже их, - говорит во время чаепития остроглазая пациентка с короткими тёмными волосами.
У неё голоса - она сама пришла лечиться. Теперь голосов уже не слышно - четвёртый месяц на исходе.
- Как это - голоса? - спрашиваю у неё при удобном случае, наедине.
- А вот так - как будто радио в соседней комнате... А никого нет...
Она мне сочувствует, особенно поначалу:
- Ненавижу мужиков - всех ненавижу, ни одного нормального нет.
Выслушав часть моей истории:
- Ты нормальная, адекватная женщина.
Видит меня, отмеривающую стремительной походкой концы по больничному коридору, улыбается:
- Тигра в клетке.
Она сама послала своего бывшего супруга куда подальше, после того как, при уборке квартиры, обнаружила чужую тушь, завалившуюся под диван.
Дома так гадить нельзя...
Её спрашивают при очередном чаепитии, когда она рассказывает об этом:
- А у тебя любовники были?
- Были...- говорит она удовлетворённым тоном, прищуривая яркие серые глаза в тёмных ресницах.
Чувствую себя наивной маленькой девочкой рядом с ней, пусть она и младше на 3 года...
Она умеет жить здесь, умеет встраиваться - грудастая девица из принудки постоянно приглашает её разделить домашнюю трапезу.
Мама к девице ходит часто и старается побаловать дочку, принося то огромную ёмкость с селёдкой под шубой, то огурчики домашнего соления, то ещё что-то подобное, - чего в больнице, конечно, не получишь ни под каким видом.
Слюна начинает выделяться от одного вида простого солёного огурца.
Я этого не умею - одалживаться не в моей привычке.
Передач, которые приносит муж, мне хватает, но селёдка под шубой - не его конек, как и готовка вообще.
Сам он питается сейчас, похоже, одними покупными пельменями.
Единственное, чем может побаловать-порадовать - какой-нибудь фаст-фуд, который кажется пищей богов после больничного корма.
Едой назвать это язык не поворачивается. Только иногда к обеду бывают яблоки - мелкие - по штуке - крупные - режут на половинки. Их не испортили местные умельцы своей готовкой.
Приготовленное здешними кухарками варево иногда бывает совсем несъедобным на мой вкус. Самая большая загадка - как они умудряются так испортить гречку?
Лишь однажды мы получаем на обед необычно-съедобное - небольшую котлету с картофельным пюре. Котлета даже действительно из мяса.
Должна быть проверка сверху.
Раздающая еду санитарка не раз повторяет-подчёркивает:
- Смотрите, как вас сегодня кормят!
Однажды мне снится, что я не ем, а только вижу что-то зелёное и острое - просыпаюсь от внезапного спазма, невероятного желания сжевать хотя бы перышко зелёного лука, откусить кусочек острого перца...
Никому об этом не рассказываю, но та же грудастая девица подзывает меня чуть ли не на следующий день и спрашивает - не хочу ли я хренодёра? Это такой соус-закуска из прокрученных томатов с чесноком и хреном.
Разумеется, хочу - не верю в такое счастье - сглатываю бутылочку чуть ли не в присест. Помыв, отдаю пустую бутылку девице.
- Так быстро? - удивляется она.
Новому врачу сразу говорю, что всё дело в разводе, и добавляю несколько деталей, говорящих о том, что у нас с мужем большие проблемы. Прохаживаюсь в разговоре с ней насчёт Ирины Михайловны - изображаю её манеру держать сигарету, при курении рядом с машиной – врач подхихикивает.
Видимо, что-то в моих словах ей нравится и не одной мне Ирина Михайловна кажется не соответствующей своей должности.
В отделении ничего не интересно, не интересно – кто и за что здесь. А, кроме выяснения этого, других занятий в сём чудном месте нет. Разве что водить по полу тряпкой, от которой отваливаются ошмётки. Это, в основном, делает всё та же Оксанка. Зачем отбивать чужой хлеб...
Разок вижу женщину с фальшивой улыбочкой и фальшивыми словами – инструктора по физкультуре.
Та, собрав несколько больных в коридоре , изображает что-то вроде физкультминутки. В коридоре для этого нет места, а у неё нет ни грамма желания и способностей.
Наверное, должна быть какая-то проверка...
Поневоле, добрым словом вспоминаю занятия, которые проходили в моей первой больничке с настоящим инструктором в специально оборудованном зале целых 45 минут каждый рабочий день.
Сейчас в отделении есть женщина, играющая на пианино (тоже лежит в нашей пятой палате). Устраивает короткие выступления - энергично бьёт по клавишам - целый хор собирается вокруг.
Дребезжащее пианино, нестройный разнобой голосов: Снова стою одна-а-а, снова курю, мама, снова...
Поют с большим энтузиазмом - каждая думает, что это про неё.
Пианистка сама пришла сюда - из-за бессонницы. Не верю, что только из-за этого можно согласиться на добровольное пребывание здесь. Таблетки пить можно и дома, а от этой обстановки бессонница может только усугубиться: частые крики, свары, ночной свет в глаза...
Во время недолгой совместной прогулки по коридору рассказывает о своей семье - у неё сын, который удачно занимается бизнесом, внук пяти лет. Сын часто ездит на отдых с семьёй за границу.
Мужа у неё нет - ушёл в 90-е.
Она, примерно тогда же, впервые попала в больницу этого профиля, потеряв работу. Сейчас финансово всё благополучно, но бессонница мучает.
Советует мне оформить инвалидность, чтобы были свои деньги. Может быть, это и практично, но, инвалидность по такому профилю - лучше умереть, как кажется мне... Моему мужу такие деньги тоже не кажутся привлекательными, пусть они не были бы лишними...
На вопрос, что же с ней было, когда потеряла работу, на чём её зациклило - говорит, что ничего не помнит.
Отвечаю, что для меня это самое страшное - ничего не помнить. Она оглядывает меня непонимающе и хмыкает:
- Да ну тебя...
(фото автора - на фото - работа автора)
http://www.proza.ru/2017/04/02/269