Великой нежностью апрель обременяет...

               

Нынешний март начудил своею переменчивостью. То ясно и тепло, как будто всё это украдено у апреля, то  дожди, промозглые, свинцовые, какие бывают только в ноябре, то снежная круговерть на целую неделю, каких и в феврале не всегда узришь.

 Апрель тоже с чудинкой. Но он какую-нибудь недельку почудит и перестанет. Солнечная теплынь прорвется и все обласкает кругом. «Великой нежностью апрель обременяет…», -  заметила как-то Юнна Мориц.

 Голубым фарфором светится небесная чашка. Чистят её верхушки березовых веток с набухшими почками, с отяжелевшими сережками.  От этого бледно-эмалевым хрусталем сквозит березовая чаща. Она как будто тонко нанесена неведомым художником на фарфоровое блюдце. Поэт Мандельштам  увидел это поразительно верно: «На бледно-голубой эмали, /Какая мыслима в апреле,/ Березы ветви поднимали / И незаметно вечерели…».

Мы с утра в деревне. Веет свежестью от талых лужиц. У кустов крыжовника и смородины, где треснули от тепла и влаги почки, гулко жужжат шмели. Порхают бабочки – желтые лимонницы. Еще ни листика. Но зеленый налет повсюду: на лугу, ракитах, лозняке…

В такое время возникает неистребимое желание сделать что-нибудь  полезное. Например, посадить дерево. И непременно березку.

Беру тележку, лопату, пса Жорку  и двигаюсь по чавкающей стежке к самосевному мелколесью. Оно зеленым туманом дымится по заброшенным полям да лугам. Бражным духом отдают налитые соком клены. Хмельно и запашисто дышит их кора.
Идешь и в такт шагам шепчешь  стихи Луговского: «Там березы стоят на юру голубом,/ Там несется весна на ветру голубом, /Там в лесу голубом, голубой бурелом, Голубая река громыхает, как гром…».

Но вот и лес. В нем тихо и светло. Эту тишину нарушает Жорка. Он восторженно, заливисто лает. Никого. Ни одной живой души, а пес лает. Видно, и он чует прелести голубого апреля, делится со мной охватившим  его весенним восторгом.
 Березок молодых много - уже рослых и ясных. В чаще от берез  уютно, просторно, светозарно. Будто в старинной светлице. Вспомнил, что апрель называли в далекую старину березозарником. Не зря называли! Если буквально, то «озаренный солнцем березняк». 

Ищем с Жоркой самую изящную и маленькую березку:  чтобы прижилась лучше на новом месте и чтобы была застенчива, как русская девушка-подросток. 
«Березка тонкая, подросток меж берез, /В апрельский день любуется собою, / Глядясь в размытый след больших колес,  / Где отразилось небо голубое…», - шепчу строчки С.Маршака. Они наводят на мысль, что непременно вот эту березку, что притаилась у кроны дикого боярышника, и надо осторожно, как молодую невестушку, брать собою и везти, не потеряв ни крошки дерна у  корней. Жорка согласно виляет  рыжим веником и одобрительно лает. Дескать, что раздумываешь, когда такая красавица перед тобой? Бери и вези!

Напоследок обозреваю березовую чащу. Такая ясная светлынь! Не чуешь ветра. Но гибкие березовые ветки с сережками плавно, почти незаметно глазу раскачиваются от легких струй  сонного воздуха. На вздутых почках виснут огневые капли: «Ещё весною не одета / В наряд из молодой листвы, / Берёзка капельками света / Сверкала с ног до головы».

Веют сочные ароматы апреля. Даже Жорка слышит непонятные медовые запахи желтых цветов мать-и-мачехи, жадно нюхает их, нервно выцарапывая возле них то, что чуется ему, и от бессилия понять непонятное заливисто лает ввысь, где приветствует заздравным кликом родную землю очередной клин журавлей.

В такие минуты совершенно естественно принимаешь собственной душой простое и искреннее  признание Льва Толстого: «Счастье – это быть с природой, видеть её, говорить с ней».