Юрий лежал на струганом полу в горнице родительской избы и смотрел в окно. Окно было большим, в полстены - квадрат поделенный ,белой рамой на четыре неправильных, забранных двойными стеклами прямоугольника.
В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами - разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом.
В окне медленно сверху вниз летел снег.
Юрий физически ощущал как пол тихонько покачивался под ним, как поскрипывают внизу старые, отогнутые временем доски, как дышат потемневшие от прошедших лет сосновые окатыши сруба, и была полная иллюзия того, что это не снегопад, а избовзлёт.
- Поехали, - подумал он про себя, а потом чуть шевеля губами опробовал слово на вкус и подумал его повторно, теперь уже вслух:
- Поехали!! Ну!
Потомушто было понятно - снег стоит на месте, а изба, печь, сени со сложенными в них дровами, новый золотистый образ, корова Буренка и всё остальное, что существовало в избе и рядом - погреб, там, чердак, мезонин, снегурки притянутые мудреными веревочными узлами к валенкам, детский велик, кукла Вова и прочие стеклопакеты - всё это медленно и равномерно плывет вверх, куда-то туда, где на небесной птицефабрике потрошат белых кур для бульона, который достанется каким-то верхним людям, чье сознание уже пережило хмельной опыт пустоты и они всего этого не видят, а только жируют и поэтому им бульон для сугреву нужен.
А снег стоит.
А дом - летит.
Вверх летит.
Обгоняя замершие в воздухе жирные снежинки 3D.
Красота - прямо по Левкиппу - Демокриту!
Ведь это они сначала сказали, что ничего нет. А потом, позже, теплой, но непривычно снежной олимпийской зимой (глобальное потепление - епть), любуясь порхающими между колонн храма Афины-Воительницы снежинками, подумали ещё и поправились - ничего нет, кроме снега и пустоты. Только снег и пустота. Atomos kai cenon, по ихнему, по древнегречески.
Вощем, когда Юрий встал с пола и пошёл по делам, изба взлетел уже километра на шестьдесят три.
И очень стремно было на крыльце стоять. Голова кружилась от высоты. Зато можно было далеко видеть. К примеру Юрий увидел, что в Париже ночи сырые, темные, что розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее и красное - типо русские национальные флаги.
Зато в Саратове не было нигде ни единого огня, ни одной живой души. Все было немо и просторно, спокойно и печально -- печалью русской степной ночи, спящего степного города. Одни заснеженные сады чуть слышно, осторожно трепетали от ровного тока слабого ветра, который тянул откуда-то с полей.
А снег стоит.
А дом - летит.
Но Юрий на крыльце задерживаться не стал. То есть сначала постоял чутка, окинул планету хозяйским взглядом, отчего левая бровь его как-то странно изогнулась, что придало его внешности дополнительную няшность, а затем вернулся в горницу, снова лег и продолжил лежать и любоваться мирными пейзажами за окном.
А тут ещё походу печь от собственной тяжести сквозь пол провалилась наружу, и стала вращаться по стохастической орбите вокруг избы и, одновременно, вокруг собственной оси, периодически затеняя белеными кирпичными стенками окошко. Она источала в окружающий космос аромат пирогов, конфет, суточных щей и баранов с бараночками.
И от этого аромата у Юрия разыгрался аппетит.
Как верно сказал т. Сталин в статье "О праве наций на самоопределение" - В борьбе между сердцем и головой в конце концов побеждает желудок.
Юрий сильно ударил колотушкой в бронзовый ламаистский гонг, висящий на продольной балясине под потолком, и, дождавшись пока стихнет эхо в горах, крикнул молодым, нестраченым оперным репертуаром голосом
- Захаааар!!
Захар, домовой дядька, дремал на топчане в прихожей, укрывшись овчиной.
Сначала, от неожиданности он всполошился, но потом потер внутренней стороной больших крестьянских ладоней глаза, перекрестив рот, зевнул и только тогда окончательно проснулся. Он ещё какое-то время кряхтел, надевая теплые чувяки, а затем пошел в чулан, где долго и неспешно копошился. Спустя некоторое время со словами "Юрий Алексеевич, съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей же чаю", он вошел в горницу и поставил на стол перед Юрием большой кусок жареной баранины и миску с огурцами, потом ещё на сковороде жареного гуся, немного погодя - варёной свинины с хреном. А ещё через полчаса - самовар, рафинад и чалку баранок. И как всё это благородно, политично!
Юрий ел и перед каждым блюдом выпивал по большому стакану отличной водки, точно генерал какой-нибудь или граф.
А как закончил завтракать, засобирался на двор.
А снег стоит.
А дом - летит.
И на крыльце стремно. Высоко. Спускаться вниз тоже стрёмно. Ступеньки вытянулись до самой земли Вот был бы лифт, было бы не так стремно. Но сила в правде. И у кого правда - тот сильней. И правда была в том, что вместо управляемого безопасного лифта перед Юрием, прямо от его ног, там где заканчивалась площадка рундука с резными перильцами, сразу за ними, почти отвесно начиналась шестидесятитрехкилометровая лестница со стоптанными ступеньками уходящими в неизвестность. Чувствовалось, что внизу её что-то крепко держит и не пускает.
- Прадед крыльцо на сваи ставил, - Вспомнил Юрий и восхитился невольно - Вот раньше люди лестницы делали. Навека. Не то что сейчас.
Сама же лестница вытянулась, и теперь гудела от натяжения как скрипичная струна. А ещё она растянулась и стала такой узкой, что напоминала не лестницу, а канат Филиппа Пети.
Очень стремно было спускаться. Узко и опасно. И то - если без рюкзака и без куртки.Только скафандр и шлем. А полежал бы еще полчаса глядя на эту прекрасную красоту - вообще бы не спустился.
А так ничего. Обошлось. Правда вместо солнечного Казахстана Юрий оказался в Саратовской области прямо на колхозном поле, напугав колхозников своим оранжевым костюмом. Это всё из-за кривизны планеты. Мог бы вообще промазать мимо Светского Союза и сойти к нам в Гималаи или даже, страшно подумать - в океан.