Из бухты Диомид вышел красивый танкер после тщательного ремонта в Японии. Сорок лет назад японцы хорошо ремонтировали русские суда, так хорошо, что ледокол во льдах давал SOS. Форштевень оказался не на заклёпках, а на болтах. Болты конечно вылетали. Та к же в то время начинали трудиться поляки для русских… Вместо трубы после проверки системы вваривали лом, а судно уже в СССР – всё остальное героическое поведение механиков, найти хитрый лом, сменить его на трубу и всё это происходит уже за проливом Вилькицкого. Там на горизонте ЗФИ, лёд, караван и этот самый ледокол. Смеху подобно, много смеху, но не смешно.
Ну, вот, танкер вышел на ходовые. Большой ещё чистый, ещё без тараканов, браги в огнетушителях, с боцманом, у которого всего много и ничего нет. Кроме каски, которая на голове не может удержаться по принципу и конструкции. И ещё – голова боцмана – три объёма головы среднего японца. Торжественное шествие канистры привлекало привычный морской люд. Из иллюминаторов, мостиков, палуб завидовали команде. Этак только годика через три танкер станет мятой жёванной плавединицей, грязь, крысы, тараканы захватят то, что ещё осталось от людей. Из Дальзавода выполз краболов, случайно пережившее военные конвои судно. В кубриках на тридцать человек пятьдесят людей. Так маялись добытчики, обработчики деликатесов моря. На корме и баке, и верхних палубах ещё стояли барбеты универсальных орудий. Сторожилы хорошо помнили как они бежали к пушкам со снарядами. «Юнкерсы» и подводные лодки как-то особенно и не боялись тихоходных старых уродов. Многие тонули за счёт немцев, но случалось и по своей вине, а получалось тоже за счёт немцев. После войны стало не страшнее, а пострашнее любого конвоя –конвой прошёл сотни часов страха, а путина сотни суток лишений. Вышел краболов и вышел пустой звонкий танкер на пустынный рейд. Службы бдят, пароходы едут. Вдруг получается пересечение курсов. Говорили, видели, но разгильдяй случай вмешался, а разгильдяях на мостике и в машине не вмешались. Задний ход, а хода нет. Рейка какая-то не там, а тут, машинёры не здесь и не там и не на своих двоих, а на бутылочно-портвейных ногах. Зубило-краболов не постеснялся японского ремонта и ударил в пятый пустой танк русским ремонтом. Боженька всё же имеется. Рейка сработала, «зубило» вышло из разруба и пошла назад как раньше вперёд. Опять река и неумеха около и растяпы вокруг в галстуках и зарплатах… Ожил танкер и дал ход назад.
- Стой, стой!
Кричал кэп с мостика на танкер. Забыл кэп команды, забыл конвой. Он там не был, он вылупился из партячейки. Вырубили машину. Тишина. Вылетели все на палубу, схватились за шлюпки и за головы. Зубило – краболов ушёл в завод за рейкой. На танкере не дышат. Ведь лопнет сволочь. Рубка булькнет, а нос пустой уйдёт в ЗПВ. По радио крики на пяти каналах. Авария! Стали слетаться комиссии, балбесы на катерах, галунах, автомобилях. Танкер дрейфует по глади Рога. Простор на рейде. Все в морях и у стенок. Плыви! Плывёт.
- Танкер. Разрушения большие. На краболове повреждений нет. Приём!
Что может быть у зубила? У пьяного Васи-слесаря зубило уцелело. У Васи с мостика тоже самое. Ведь зубилом бьют и по нему не попадают.
- У нас пробоина. Сами не можем дать ход. Переломимся, приём.
- Замерьте дыру, приём.
- Как? Она вдоль и поперёк, ВРД зайдёт, приём.
- А развернуться может? Приём.
- Где развернуться? Приём.
- Там у вас в дыре. Приём.
- Ну, может. Буксир нам! «Декабрист» нам! Колька там. Он умеет подходить. Приём.
- «Декабрист» занят, на рейд людей повезёт, приём.
- Пусть другой везёт, Кольку сюда. Мы сейчас лопнем. Приём.
- На обратном пути к вам зайдёт и дыру посмотрит. Приём.
Умный Коля, Николаша услышал, людей и забулдыг выгнал. Груз на пирсе бросил. Водка и макароны не протухнут. Пошёл к танкеру. Диспетчер в крик и визг.
- «Декабрист», почему не выполняете распоряжение? Продукты в судовой магазин доставить необходимо. База через месяц в рейс уходит. Экипаж не полный.
Чтобы экипаж был полный нужно всё доставить в магазин на судне. С берега вернуться гонцы и экипаж пополнится своими, чужими и пьяными.
- «Декабрист» вам выговор, без премии. Я… док…
- Пошёл ты. Конец связи.
Коля вышел к танкеру и мы вышли на ВРД и зашли в танк, замерили дыру, развернулись, чтобы замерить другую сторону и ещё дырку нашли. Якорь краболова.
- На краболове, приём. У вас якорь есть? Приём.
- Да. В клюзах, а что, у вас новые есть? Приём.
- Ваш якорь на танкере, в танкере. Приём.
- Наш на палубе, цепь в заводе на очистке, ещё не в ящике, приём.
- У нас на танкере ваш якорь. Приём.
- Как? А мы причём? Приём.
- У нас ваш якорь. Приём.
- Как наш? Эй, кто-нибудь гляньте, что у нас в клюзах. Щас глянем и скажем наш или нет. Будьте на связи.
- На танкере! Якорь там наш, отдавайте, нам в рейс. Регистр и за водку в рейс без якоря не пустит. Простой у нас и встречные обязательства…
ВРД вышел из дыры. Подошёл Коля. Подал концы. Нервные по концам на буксир – помполит, матросы, механики, старпом и ещё спрыгнули на буксир. Коля орёт.
- Куда? Пошли обормоты по местам. Кто швартовать будет? Сволочи, сбежали. Не потонет танкер, я утону.
Умелец Коля как-то сумел всё, что нужно сделать.
- Тихо, тихо, не стучать, не стукайся.
По Диомиду носилось начальство, много! А береговых матросов нет. Они в «белом магазине», там портвейн забросили. Место танкеру освободить некому. Начальство, автомобили, шофёры элитной кучкой курят. Места аварийщику нет. Место то есть, но освободить надо-ть. Диспетчер скандалит о топливе для базы. Что ему дырка в пустом судне. Вот если б полное, ну тогда… Коля пароход тянет ловко и живьём, правильно поставил, чтобы дырой сразу заняться можно было. Временные усиления по свежему металлу ставить. Бегут, плывут, идут - развлечение начальству, ответственность делить и кого то жрать без соли и без лука. Не скучно стало по кабинетам и пирсам. Я не крайний, найдём, за гениталии и по коврам ногами. Жизнь и рейсы в Певек, а остальное с занесением. Слова такие как топор над плахой. Экскурсии торжественно с посиделками у капитана. Помполит вернулся, тихо прошмыгнул, гордо вышмыгнул. Он здесь на аварийном судне, ну спрыгнул на буксир, дал указания, утихомирил буяна Колю. Ишь, дело сделал, судно с рейда вывел, рядовая операция, не тонет, партия на месте уже, матросы на базе. Там вербота новая, бабьё сухопутье. Окают, но не ахают, а окают. Говорят они так.
- На базе. Команду танкера на судно. Кто не вернётся премия здесь останется за безаварийный перегон.
- Чего? Премия? Нет премий, а только дырка от бублика и ещё одна в танкере. Мы что ли её сделали? Море чистое, видимость сорок миль, а боднулись от души. Премия! Так она только начальству и то втихаря.
Слух пролетел – танкер принимают в Дальзавод. Не хоронить, а быстро сделать. Всего –то в два раза дороже, чем у японцев. Не свой карман. Это потом всё уйдёт и олигархи появятся. Вот тогда другой коленкор и другой вой – давай назад, партия наш рулевой. А партия зарулила, отвалила и дырку от бублика после себя оставила.
Пришёл буксир с Дальзавода, ударился в танкер. Забегали. Затрещало что-то, перекосилось и не выпрямилось. Опять закричали.
- Не надо этого, не умеет. Лопнем, растрясёт. Колю, Колю, диспетчер, Колю.
Клин на Коле клином сошёлся. Обиделся диспетчер, расправил галуны, надулся.
- Что у нас Коля – пьянь единственный профессионал, а мы… Да ему на каждом собрании, в каждом приказе втык. То побил кого за водку, то распоряжение диспетчера не выполнил как сегодня. Любой пусть везёт.
- На любого не согласны. Колю нам.
- Николай, «Декабрист». На связь со мной, понял. Приём.
Колин лихой голос по диспетчерской.
- На связи «Декабрист». Дима, Дмитрий Иванович, понял. Приём.
- «Декабрист», танкер за ухо и в Дальзавод, док готов. Займись постановкой. Посмотри клетки перед заводкой, второй номер должен быть, понял. Приём.
- Ясно, понял. Конец связи. Приём.
- Диспетчер, на связь со мной, приём.
- На связи диспетчерская. Приём.
- Я сказал диспетчер. Я мать твою не ошибаюсь. Ко мне этого, у вас который. Валя побудь за всех, приём.
Унылый ответ из недр диспетчерской.
- Поняли, конец связи.
В тишине и громе кабинетов элитных сытых этажей разделали диспетчера в лоск. Сеяли гриву и копыта, рыжий, нашли рыжего. Аварийный танкер задержал. Ура! Нашёлся рыжий, а не найдём, так изобретём. Затих флот по верхам. Затихла диспетчерская. Плаха и топор премий в приказах взвились над головами. У нас что, парусный флот? Честь моряка - офицера. У нас круговая оборона. Тьфу, порука. Ну, растяпа, не предусмотрел. Тот на краболове, сняли со свежей бабы, но ведь и тот свой, Кработрест. Рыбаки, а рыбак рыбака видит издаля. Нет, замнём. Рядовая авария без потери людей. Через неделю уже ВРД в дырку не заплывал. Капитан ладошкой прикрыл, и судно аварийное привёл и в порт и в ремонт. Диспетчер обстановку не разобрал, накажем. Аварийное судно не обеспечил проводкой, волынку устроил. Гнать? Зачем? Тоже из своих. Выговор устный, порицание. Опоздал буксир подать. Что горючее из танкера в море ухнуло? Да новый он и пустой. Опять ремонт? Ремонт не похороны. В этом году ещё всё повезёт. Танкер и экипаж докажет и оправдает. Доверие наше партийное вес имеет. Давайте по стакану и на краболов. Вопрос исперчен. На краболове всё свежее из-за Урала. И как это они смогли? Комсомол сработал. Вы уже побывали? А мы? Ну что-нибудь придумаем. Во! Аварийная проверка после аварии. Идёт? Идём. Приказ готовим. Закапывать начнём, но не закончим, раскопаем. Рейка эта у кого? Механики, сволочи что-то там не довели, они заводские? На кого свалить быстрее? На кого умнее? На своих быстрее, на чужих умнее. Стармех пусть родит рапорт, даём ему ход. У заводских кто-нибудь за механизмы отвечает, деньгу получает, а чем отвечает? И пупой и головой. Что выберем? Если старый – голову, если молодой – жопку. Всегда навсегда наш будет. А если ещё к верхам просунуть, воще… Решено! Заводской брак главной силовой установки. Звучит? Совместная комиссия. Этот из парткома от нас туда брошен ещё там? На берег с моря, с баб в пролёте. Должен понять и отработать. Сам на берегу, а оклад-то как на море, авто японское, а дача наша. Пусть рожки острит по своим, партдело – дело общее. Ну, что, товарищи, по второму и на краболов. Так что решили, последние рыжие, это заводские? Пусть бюро это учтёт. А теперь можно и на краболов, на свежее, а то знаешь и дома и здесь надоели все. Секретаршу всё никак не сменю, а там капитан подберёт, помполит проверит. Им что, без рейса остаться и в кадрах ждать? Они что, там одни? Спрашивать ведь начнут за что и как на берегу, приказы, чёрным по белому и наоборот.
Авария танкера и серьёзная задержка краболова стала мелким эпизодом и в сводках в верха не ушла. Несколько девчонок с наивной верой в свою комсомольскую значимость, с хорошей фигурой и лицом лишились одного и приобрели другое. Теперь они знали как выглядит партийный феодал в галунах и шитых крабах. Запомнят перегар и пот плохо вымытого или вообще не мытого самца.
«…Все заповеди Ветхого завета
Забыты нами раз и навсегда…»
Краболов ушёл в моря. Танкер получил свежую за плату, сотни квадратных метров тяп-ляп и такой чуток однобокий пошёл возить по экспедициям топливо рыбакам. Старики встречали махину и вспоминали события забубённой давности. Стариков было мало, табу партийных времён работало. Многократно сделав своё дело, краболов упокоился на гвозди в чужой стране. Сменились суда, традиции комсомола остались. Комсомольско-молодёжный экипаж… Было такое. На фоне белой рубки чудесные женские фигурки в толстых свитерах из верблюжьей шерсти безразмерно и впопыхах выдернутых из недр запасливых кладовщиков. Забыли бирки снять! Над палубой июль. Палуба плюс сорок. В тени над палубой плюс двадцать пять. Свитер всеми колючками в тело. Стой! Терпи для газеты. Мы им вправим. Фото обошло газеты и исчезло. Вырезка из газеты где-то упокоилась в альбоме старушки раньше времени с опухшими ногами лихой рыбообработчицы шестидесятых.
Традиции того времени живут в современные одичавшие моменты рыбацкого бытия. Изменилась только зарплата на конвейерах рыбодобывающих плавбаз ДМП – она стала скуднее. Её можно годами не получить после рейса, хотя рыба продана и консервы тоже. А где валюта? А где и сынки, родственники – за рубежом. Я встречаю ветеранов рыбного флота. Я уходил, они приходили. На своей шкуре они испытали тот же произвол, что и в шестидесятые. Среди фокусников и прохиндеев новой волны взлетела чёрная звезда Промингера и других «творцов» новой партии, со старыми приёмами обмана и очковтирательства. Всё куда-то ухитрилось исчезнуть суда, запасы, бухты, люди. Закон стал как столб, его обтекает жидкий субстат морских рыбных прохиндеев. Море на горизонте осталось старым, море вдоль берега без огней посёлков. Унылый бурьян разрухи.
У нас что-то там где-то есть, но уж точно не про нас.
«… стальной гигант качался и дрожал…»
Великий Шевкунов работал с нами уже в третьей экспедиции. Если дело касалось берега, мы имели блестящего консультанта, знающего древность. На воде было сложнее, и у нас появился Гена. Спец по стеклу, возраст и здоровье вполне позволяли ему начать работать под водой. Учёбу с подводной техникой Гена воспринял как игру в водолазы и добавил к ней возню в детском саде в старшей группе, когда уже знают, что горшки надо ставить в разные углы. Пусть бы так. Но нам нужен был действительно консультант, знающий и подводное дело. Как лидер он ничего не стоил. Иногда много говорил, суетился, ошибался, запинался, но возраст позволял ему пройти ступени и ступеньки, занозы первой водолазной практики. Выводы человек делает в воде по-другому – раз и навсегда. Через это многие прошли удачно, ещё больше не удачно. Неудачно закончил и Гена. Всё было просто и скучно. Он где-то раскопал американцев. Чету. Художник она, он археолог. Мы отправились к Русскому в бухту Рында. Там в одном месте на дне есть сразу неолит, средние века и раннее железо. Гена лихо прошёлся перед робкой четой кабинетчиков, рисовальщиков черепков и вдумчивых учёных дилетантов. Он что-то небрежно на себя напялил, было тепло, схватил «Украину». Я и кто-то из стариков поглядели друг на друга – пущай макается. Но Гена полез не макаться, а хвастаться. Археолог-подводник, кусок Кусто в ластах, с лысиной в треть арбуза из Казахстана, дурак в начале пути к гробу. Он решил добыть морепродукт! Пущай добывает. Гена двинул на глазах потрясённой четы, которая на трёх языках – русском, английском и никаком восхищалась маэстро из Владивостока из тёмного угла в медведях и икре. Под нами была стоянка палеолита. Сенсационное место, неизвестное археологии востока. Всякие там сколы, тёрочники, отщепы, грубейшая керамика. Всё лежало плотно и много. Не надо рыть. Но Генуха взял питомзу и вместо артефактов решил подсобрать другие дары дна. О, Всевышний, прости! Перед этим он похвастался, пообещал изготовить форменный фирменный деликатес для янки, дорогих перспективных гостей для русской местной науки, уже совсем голодной. Опять тройное гуканье, в ответ взмах руки нового Остапа. Вместо антилопы Гну – акваланг, а так всё одинаковое. Ну, ушёл, ну не по делу, но потом пойдёт и по своим делам. Эх, Гена! И Гена начал тонуть. От жадности, тупости, неумения, хвастовства он нагрёб питомзу чудовищного веса. Добавил камни с мидиями, звёзды, чтобы показать красоты дна. Рванулся кверху, а оно не всплывает. Дно есть, верха нет. Как сказать, сообщить и пукнуть? Питомзу намотал на руку, на секунду показался над водой, снял маску, выплюнул загубник, улыбнулся катеру, американцам… Глаза полезли на лоб. Вскрик и он исчез. Загубник в рот не вошёл. Обучением в этом плане он в своё время пренебрёг, тоже самое с маской. Она осталась на широком лбу, а сам опять на дне. Петля затянулась на руке. Ещё одним усилием он вылетел на поверхность и понял – его конец, кончина явственно обозначились. Какие гости, Кусто и археологи? Я тону, меня уже нет. Крик, бульканье, рёв огласили бухту. Потрясённые археологи увидели растяпу-неумеху, мы идиота. Крюк с тонким концом полетел в воду, поймал питомзу. Мы дружно навалились и Гена выпал на поверхность. Кисть руки поймал огромный мешок по его собственной вине. Мешок над водой, Гена почти над водой. Боль, судорожный вдох с водой. Опостол Пётр добычу в рай просмотрел. Сила у Гена появилась экскаваторная. Он подтянулся на одной руке с аквалангом на спине, в грузах вдвое больше чем ему было нужно. Буксировка к трапу прошла в доли секунды. Гена посерел, позеленел и яростно заблевал. Америка прижалась друг к другу, дружно побелела и хором рыгнула в ответ. Пловец болтун вылупился и состоялся, забыл о своём назначении, своём значении. Перед нами был просто трус, когда то самоуверенный, получивший жестокий урок от природы. Наши уроки и советы он не считал для себя необходимостью. Мешалась вода, которой совершенно всё - равно кто в неё идёт, возвращается или нет. Это другая среда, среда обитания других живых и других мёртвых. Гена лежал, стонал, просил попить. Янки суетились, растерянно переговаривались. На их глазах почти погиб человек. А для нас он действительно погиб. Дай Бог ему хорошей жизни на всю жизнь, но без нас и в стороне от нас. Янки потускнели, уменьшились в объёмах, хотели домой, на берег от страшного места под названием вода. Лысое трепло стонало и корчилось. Я разобрал питомзу с добычей, разложил в пластиковые ящики живое с морского дна. Стал на латыни объяснять американцам, что и кто перед ними лежало под несколькими сантиметрами чистой воды. Янки понимали, появился альбом. Напряжение уходило, мадам рисовала. Я махнул Андрею, он понял, быстро оделся и ушёл в воду. Американец с холёной бородой и лицом удивился.
- Вы что, можете нырять? А Гена говорил, он один может, а мы обеспечиваем его над водой.
Гена прятал глаза и смотрел на хребты далёкого Китая. Он знал о себе и своём будущем всё. Я объяснил американцу, что будет делать Андрей.
- Мы сейчас вам достанем со дна орудие труда палеолита. Под нами стоянка трёхслойка древнего человека. Всего три метра глубина, около десяти футов.
- О! Это интересно, вот так нырнуть и достать предмет того времени.
- Андрей всё точно выполнит, всё будет только из палеолита.
- А Гена? Он говорил, он этим занимается. Показывал методику обучения и технику подводных раскопок. Им это хорошо освоено, используется, но мы наблюдали другое. Он совершенно не знаком с работой в воде!
Английский комментарий между собой, грустные улыбки. Гена страдал от не прошедшего страха, пил воздух ртом, душой и ел глазами, оценивая надводные запасы кислорода – хватит ли ему одному. Помнить о других он ещё не мог. Андрей вернулся, разложил перед холёной бородой камни и глину. У янки с бородой появился хороший русский.
- О! Действительно это с древних местов. Это есть не подделать. Как самочувствий уважаемого Гена?
- Дышит Гена, дышит.
То, что поднял Андрей, оказалось очень интересным для янки и для науки. Такое открытие и таким рядовым образом произошло. Два русских парня держали в руках следы человеческого труда махровой древности. Они не были кандидатами наук, но специалисты были отличные. Третий страдал на диване. Это должен быть его триумф. Мы об этом не знали, а он знал. Янки для этого и появились. Нужны были авторитетные свидетели со стороны.
Всё удобно разложили, фото – панорама, фото артифактов, беглые и точные наброски хорошего художника, просто хорошего. Я взял карандаш у удивлённой мадам Америки, сделал набросок и точный рисунок топорика с дырочкой. Этот набросок не получался у спеца, получился у меня. Чёткие фотоконтуры, нужные тени дали объём и оживили камень. Янки хором залопотали, предложили трудный предмет – крупный тёрочник и устрицу на нём. Я понял, что мой уровень рисунка им интересен. Я сделал набросок второй, с одного положения, не трогая предмет сделал наброски с трёх сторон. Приятная работа шикарным рисовальным карандашом, всё подправил пальцем. Ван Гог! Подтёр тени, подчеркнул особенности тёрочника и скола. Обломался – выкинули за землянку в кучу хлама в десять тысяч лет возрастом.
- О! Мастэр. Ви долго учился?
- Случайно получилось. Был нездоров, вот время и нашлось, и карандаш был.
Понял янки. Он прекрасно знал, что на это уходят годы.
Ребята занимались своим делом, готовили акваланги. Я показал, какой район нужно осмотреть. Кивнули дружно и улетели за борт. Полоса пузырей показала движение пловцов. Гена с дивана ещё не слез, но зелень на лице улеглась. Всё вставало на свои места. На катере только я и янки. Пора отбеливаться и отрабатывать. По тону и вежливой твёрдости у янки я понял, Гена укрепился в разряде русской шестёрки и воспринимать его в другом обличии никто не будет. Необратимая ситуация. У нас нет консультанта, а есть лысеющая сопля. Грустная констатация события, грустного несмешного в корне – живой труп перед нами. В общем люди живы, а в общем их нет. Они ходят, писают, говорят, естество есть, а остального нет. Вот с Геной не стало и остального. Трёхязычное мяуканье стихало у разочарованных инородцев. Я почистил гребешки добытчика-утопленника, добавил мидий и сварганил утешительный обед с признаками расставания. Вернулись ребята. Я нарисовал схему участка. Янки заинтересованно воззрились на работу. Парни уверенно указали места находок. Что-то вякнул и Генок в пустоту, но к трупам нет внимания, есть соболезновение и проводы в последний путь. Венки, цветы на крест и на дорогу.
Обед потряс янки и пробудил интерес к русской самодеятельной кухне, уплетали, хвалили мастерство повара. Кто это? Пальцы упёрлись в меня. Рты были заняты, а пальцы можно оторвать от ложки.
- Мы так не могём, мы только едим.
Опять сенсация, опять местная или открытие нового в знакомом событии.
- О! И здесь ви мастер. Как учились? Опять болезнь?
Умный янки и хитрый. Юмор выползал от приятной сытости, уменьшал главное разочарование встречи. Менялись планы. Треск на английском американском сленге был мне слегка понятен. Дело не зашло ещё никуда, оно не начиналось. Разведка, сбор информации. Моё имя называлось с одобрением, имя Гена без одобрения.
Гена пытался вернуться в руководящие кадры, давал указания. Парни насмешливо смотрели и уже не видели в нём товарища по увлечению. Просто ещё один появился и завтра не появится. Гена понял, гонор взыграл, мозоль заныла, дурь вспотела на лице и лысине.
- Что я такое совершил? Что вы меня так игнорируете. Я кандидат наук, а вы?
- Ты не пришёл из воды, Генок. Тебя вынули с мешком и в мешке. Ты решил уйти к апостолу и не вернуться.
- Я?
- А что, мы? Скажи спасибо шефу. Он тебя вынул. Трупов нам ещё не хватало в экспедициях. Сколько с тобой шеф носился. Нам ты был нужен. Тебя можно было научить, но трусость в тебе победила тебя. Прости, мы пошли на работу. Шеф досмотрим район пока погода. А что эти хотели, узнай. Этого Генок нам так и не сказал. Ведь так, Гена?
- Я консультант Клуба. Совет всё решает, а не вы.
- Мы что, против? Сиди в Совете, но с нами не пойдёшь. Фролов, Дьяченко, Нина, славянские узнают, по умирают со смеху. Иди к Горохову. Там не ныряют. Там в рюмку окунаются. Там Фурикова. Будешь по ящику гундеть не вылезая, но с нами не пойдёшь.
Янки сидели вокруг находок. Много писали, фото, рисунки, спешили. Понимали, повтора не случится, выжать нужно всё сейчас.
- Мы понимаем, Гена оказался мало готов. У нас были планы с ним по большой работа. Мы хотели сравнивать два континента по времени. Я правильно сказаль?
- Да, понятно всё. У вас хороший русский. Работа с Гена у нас приостановится. Нужно техническую подготовку довести до необходимого уровня. Лет через пятнадцать мы его пригласим.
- Так много! Он будет не по форме, возраст!
- Верно. Возрастные и национальные особенности начнутся.
- Это у вас юмор?
- Да. Наш национальный живой и тонкий юмор.
Ребята ушли под воду. Гена ещё взбрыкивал. Натянутые лица вежливых практичных янки говорили сами за себя. Кандидат пытался вернуть репутацию лидера, указывал на рисунки, предметы, пытался что-то изобразить, но всё выходило неумело, поспешно и коряво. Лист с его каракулями вынули из альбома. Я его взял. Американка подала мне один из своих роскошных карандашей. Мы уже понимали друг друга, всё-таки каждый по – своему обладали умением отображать на бумаге крик души и своё видение мира. Я сделал три наброска фигур на борту, панораму берега. Катер вид со стороны, катер вид из-под воды. Лист взяли обратно. Я подошёл к бороде из США. Глянул, усмехнулся и нарисовал силуэт «Энтерпрайза». Угловая палуба, самолёт, пар катапульт, характерный профиль острова. Янки ошарашено всмотрелся в рисунок, кивнул, понял – очень похоже. Я изобразил «Минск». Такой силуэт янки не знал. Тогда я нарисовал ПЛК «Октябрьский». Янки закивал. Ясно. Спецура не удосужилась его снабдить новыми данными. Ну, Генок, растяпа. Они точно археологи, факт. Но военный интеллект бросается в глаза. Небрежно по-американски сработано, но хорошо организовано. Имя археологов в науке имеется. Труды солидные по индийской тематике. Фото подлинное на фолиантах. Крыша у них идеальная. «Борода» как раз и прикрытие. Баба главная. Русский язык хорошо знает. Мастерски умеет скрывать. Тренировка солидная. Проявилась только по ньюансам. Я сказал «штрих и тень». По английски термин другого звучания. Рисовальщик классный. В научных экспедициях работала много и интересом. В спецучёбе разведки так не натаскают. Нужна практика боевого плана в глубоком тылу супостата, то есть у нас. Знать всю терминологию русского рисунка сложнейшая задача. Ихние учителя и инструктора до такого не дошли. Две задачи у господ из-за кордона – одна сверху, одна снизу. А если перевернуть? Дать намёк тонкий как телеграфный столб. Мы занимаемся чем угодно, а им этого уже нельзя. Как хорошо будет подсвечиваться Гена – губошлёп. С какой скоростью начнут исчезать? С фронта разведки на фронт археологии и в свои тылы. Посмотрим.
С профессором японским Какимурой здорово вышло. Профессор великий японский знаток русской словесности по «Слову о полку Игореве» диссертацию накропал под себя. Беглый русский с вежливой улыбкой и непробиваемой стеной бдительности. В огромном зале универа никто не обратил внимания на техническую мелочёвку, но по ней выходило, что Ярославна плакала на контрафорсе. Конечно, переводы бывают разные. Но профессор работал над переводами из европейской спецслужбы. Нет у нас контрафорсов на древних крепостных стенах. Они есть только в крепостях и замках Европы. Такое слово на Руси не знали в древности, во времена Игоря. Пролетели инструктора и закопали профессора, но откуда им знать тонкости европейских современных и средневековых крепостей. Там лохи на медведях живут, к ним можно и в сапогах прийти. Дорогие ошибки, кровью пахнут, отсидкой и обменом. Скромный тихий профессор, книжный червячок из недр кабинетной науки, а консульство и ним носится как с министром иностранных дел. Хитрая охрана, аж два автомобиля, помощников консула как комаров. Рядом две серенькие фигурки нашей контрразведки неприметные парнишки уж точно не лыком шитые. А какая проверка желающих пообщаться со светилом русско-ведения. Какие шишки появились около мелкого профессора и такая шумная возня. Нужно хорошо отвести глаза куда-то в сторону.
Вот и эти мирные янки аж тройной защитой обзавелись. «Ваню» им показали ещё в штатах. Катитесь туда, там всё путём. Приехали. Так и есть. Гена! Вот он. Наш бобик на подхвате и побегушках. Зелёных много не надо. Но он, извините, утонул. И его свои отправили в деревню, за хребты, а им туда и нам туда не надо. Выходит Гена дурак дважды. Что они хотели только они и знают. С нами Генуха больше не пойдёт, в Совете покрутиться и исчезнет или на время, или навсегда. Где-нибудь пристроится. Нам без куратора страдать. И здесь радость! Аплодисменты. Со слюнями на Ирину пупу к нам занесло настоящее светило. Имя, авторитет как у положенца Костена, но только в классической археологии и научном мирке корифеев. Компания ещё та. Споена, спаяна, забронирована.
С Шевкуновым всё просто. Верста коломенская вверх, неприхотлив как ёжик, спит стоя, сидя и на любом боку. Свой, но стар и под воду ни ногой, ни другими частями. Надводный мир истории в земле и её полостях открылся нам как клык кабарги в ожерелье пещерного человека. Вопросы, головоломки открылись как баночки с горчицей, ударили нам в нюх бодрым духом будущих открытий. Чай стал ароматен, ночные часы в спорах мимолётны, мы не замечали время. Ещё бы! Он рыл ещё с Окладниковым. Ни один дирижбандель и немецкий «Цеппелин» не летали так высоко и так медленно… Мечтательная эпоха научных экспедиций началась! Закончится через много лет и закончилась только со смертью нашего великого мэтра востока. Земля тебе пухом великий Эрнест.
С Геной мы встречались пару-тройку раз за пятнадцать лет. Разнесло чуток, а так тот же апостольский кандидат. Как наш Члява – герой спецкомпьютеров. Слава мог рассчитать форму крыла к роялю и не мог сварить лапшу. На попытку изготовить ведро лапши он сжёг полугодовой запас дров и ящики с лапшой… У него хватало ума подорваться на пропановом баллоне и путать север с югом. Такие кандидатские уровни хорошо знакомы российской науке. Они заселяют как тараканы уголки и щели в убогих институтах страны.
Елена, моя дочь, заканчивала уже четвёртый или пятый курс института, было у неё уже преддипломное время. Вот просто так открылась дверь, и вошло чудо – профессор, звезда кафедр с набором русских, но непонятных слов. Во время лекции в раскованном порыве ностальгического хвастовства чудо призналось, что бывало в экспедициях знаменитого «Востока». Яростный высокохудожественный рассказ о дебрях и водах, и героях. У него в помощниках, знаменитые пловцы «Востока». Мелькнуло редкое легендарное прозвище «чёрный ихтиандр». В шторма и веси выводил рассказчик ослабевшую массу из диковинных приключений. Взгляд блуждал по лицам прекрасных слушательниц студенток кафедры туризма и замолк голос, затих и потускнел. Елена сидела перед ним. Улыбалась взрослой улыбкой взрослому, но не выросшему в себя человека, старого знакомого отца. В морях они действительно встречались. В помощь отцу Елена часто стояла на руле, удерживая в шторм катер на нужном курсе по пути в укрытие или на переходе. Учёный консультант это делать не умел. Он не научился ещё и многому другому, ушёл из мира, где уважали смелость, упорство и скромную возможность поддержать друга в беде, понять и разделить его радости. В том мире деньги не рвали лёгкие в страхе, что тебя обойдёт соперник и захватит твою долю.
У Покровского дышат горячим кислородом, дышать мокрым воздухом, почти водой, в общем тоже не смешное дело. Урод АВМ имел шланги – брезентовые пожарные рукава с резиной пополам. Когда из Франции украли первые «Мистрали» и сравнили их с русским детищем тупых конструкторов, выяснилось, что эти два прибора делал один и тот же идиот только в разных концах Европы. На одних механизмах было больше хрома, на других в другом месте больше плохой краски и зачем-то пенопласт. Любая деталь могла самопроизвольно занять любое место в конструкции. Густая водяная пыль разбивалась редуктором. Всё это возникало уже в процессе работы на глубине, а работу нужно было сделать, всплыть и возможно иметь шанс вернуться. Все условия могли быть против, и только ты сам за себя. Вода, аппарат, суть задачи имели одну цель – попытаться тебя убить. Добавлялись ещё дикости «они вставали плотно в ряд». Аппарат с дефектами я получил из рук поддонка. Ему захотелось посмотреть как пришлый будет работать. Пришлый оказался с этим хорошо знаком. Сейчас закончится воздух. Диск на манометре уполз за красную черту, давно щёлкнул урод указатель. Я и аппарат выйдем на поверхность к удивлению всех, а не выбросимся в испуге суматошных движениях сосунка. Это все так мечтали увидеть. На трапе я вылил из загубника воду, не суетливо откинул назад шлём гидрокостюма, сбросил ласты и груза.
- Всё нормально. Работа сделана. Подготовьте аппарат снова. Следующий идёт с моей машинкой. Нужно подтянуть всего пару болтов на решётке. Давайте вы. Вы готовили мой аппарат и ваша очередь в воду. Вы готовите другой аппарат? А этот чем по-вашему плох? Я полный объём проработал. Глубина всего семь метров. Бортовая решётка, видимость два с половиной метра и вода не зимней температуры. Вы с другим? Со своим? А этот почему плох? Идите, снаряжение я проверил. Работать вполне можно.
Группа вокруг засуетилась. Моего мокрого урода не потащили на зарядку. Оказывается с этим аппаратом под воду давно не ходят. В нём проверяют подготовку новичков и пришлых, но я уже не пришлый. Надеялись, что под общий смех я в этом аппарате выскочу из воды, едва опустив загубник и маску в воду. Мокрый воздух или вода с небольшим количеством воздуха.
Передо мной стояла водолазная станция, четыре поддонка. За их плечами маячили ещё фигуры – экипаж, прямые участники местного смертельного шоу. Но ситуация резко изменилась. Пришлый сделал работу быстро и точно и сейчас как лидер требует провести окончание работ уже водолазам катера. Куску металла времён Кусто предстояло ещё раз поглумиться над человеком, именно тем, кто придумал подлейший и оригинальный способ убирать слабых и конкурентов в будущем. Поплыла гулкая тишина. Из-за спин поплыл голос.
- А чё это он должен идти? Он в таком и не работает. У него три болта и всё.
- А вы, милый, кто? Представьтесь.
- Я капитан, катер на работу вожу, диспетчер командует, мы идём. Работу с решётками у нас не выполняют. У нас постель. С решётками АСПТР возится, а у нас таких нету.
Всё закрепилось и встало на свои места.
- Вы, уверяю вас, уже не капитан, а вечный ходок по кадрам. Радость метлы вам уже предназначена. Экипажу и станции не помешает аттестация. Вы, уважаемые, много лет её не проходили.
- Мы от партии сюда. Нас партия сюда….
- И вы вместе с партией глумитесь над людьми? Это что, партийная инициатива?
- Мы экипаж, мы к водолазам отношения не имеем. Толян спирт иногда даёт, закуску из пайка. Работаем вместе, план у нас.
- Я что, про план спрашивал? Я уточнял местные традиции. О чём мы говорили, вы поняли? Займитесь своими делами. Ещё раз напоминаю – согласно очерёдности спусков на подводную работу идёт Толян. А на самом деле водолаз первого класса со стажем в двадцать лет и семь тысяч часов. Я на двадцать минут старшина водолазной станции. Под воду Толя, пусть тебе вода, не земля станет пухом, и ты туда пойдёшь в том, в чём я ходил.
- Вы человека губите.
Вот это уже ясненько. Здесь уже случалось рисковать чужой жизнью вместо своей под видом неисправного снаряжения. Не умел товарищ пользоваться техникой, ну почти утонул, в инвалидах мог оказаться.
- А мы уволимся.
- Согласен. Заявление сейчас и через две недели с заменой и записью в водолазной книжке в графе особые отметки о вашей непригодности к подводно-технической деятельности. Толик бензорезом резать умеет, второй разряд. Зарплата правда чуток другая, но приспособится. Пенсион чуток другой и чуть побольше по годам. Привыкнет. А вы что умеете после сержанта в армии? Сапоги на плацу плющить?
- Мы не хотели. Это Толя. Он шланги растянет и бензином «калоши» внутри протрёт. На заклёпки мембраны тоже самое, хомуты не дожмёт. Если в тяжёлом идут болты на манишке не затягивает, концы на бахилах вяжет сухими, брас не подожмут. Ребята и уходят.
Толя из светло-русого, коренастого уверенно стал бурым, лохматым и маленьким. Лицо свело, злость и страх мололи друг друга. Сейчас он был готов на всё и на большую подлость тоже. Отступать нельзя. Он обязательно должен сходить в своём дерьме под воду сам. Свои изобретения опробовать на себе. Ведь заметен хороший опыт спеца.
- Под воду, Толик, а вы на обеспечение. Закончить работу. Весь инструмент поднять, а я потом диспетчеру доложу. Капитан, радио работает?
- А то как же. Всё у нас в работе. На диспетчера выход. Он в партбюро, от прорабов заявки и мы идём.
- Ничего не отменяется. Готовьтесь!
- Дак понял я всё. Мы больше не будем.
- Хорошо, идёт любой из вас.
- Нет. Пусть Толян идёт. Его очередь. Мы в этом не ходим.
- Представьте, другого снаряжения у нас нет и другой работы у нас нет. В журнале запись - проверка снаряжения сделана, годен и ваши подписи. Там стоит номер дыхательного прибора. Всё, готовьтесь.
Мелко подвывая и громко матерясь, Толик стал влезать в неудобное и непривычное для него снаряжение. Суетились, помогали, бестолково мешали. Я стоял в сторонке, команда исчезла, из машины не раздавались никакие технические шумы. Тишина. Последние секунды и Толик побрёл к трапу. Я подошёл, щёлкнул карабином, спасительный страхующий конец упал на палубу.
- Извини Толик, для меня у тебя верёвки не нашлось, и у меня для тебя нет. Давай по подкильному к месту работы. За телефон вытащим после работы.
Последние балясины трапа, шлём над водой, но гофры уже пропустили водяную пыль в загубник. Перейти на автомат Толик никак не мог. Тонкие перчатки изопрена стали больше боксёрских. Кран коробки клапанов исчез за горизонтом. В стекло маски бились большие белые глаза нутряного страха. Так вот почему уходили молодые нормальные ребята. Здесь командовал водолаз и глумился над ними, а сам боялся воды и снаряжения. Я с таким парадоксом встречался. На знаменитые трепанголовы Попова все поголовно не умели плавать. Под водой такой человек бывал редко, часы липа. Авторитет, партийный стук в грудь о себе… Родной любимый, дорогой Леонид Ильич… Что делать? Семь классов за душой и господин случай один раз повернулся лицом к тебе от твоей задницы. В Москве, проезд ДОСФЛОТа 6, есть бочка с водой. Туда суют руку в рукавке трёхболтовки до плеча и работают электросваркой в воде до локтя. Специалист стоит на сухом бетоне подвала злой и трезвый. Вакульчик, добрый, пьяный Вакульчик и аттестация. Для него хоть кто, но чтобы была бутылка на столе.
- Тебе старик работать, а не мне. Сам научишься или сам подохнешь.
Хохотал сам Вакульчик над такой аттестацией. Пропойца был знатный, но великий мастер в своём деле. На него молилась сборная страны по подводному спорту. Он из русского дерьма, попавшего под руку создавал шедевры для рекордов мира. На меня он только посмотрел. Нехорошев, Громадский, старики Минрыбхоза хорошо меня знали. Вакульчик видел меня с Кусто. Кусто любил смотреть как плавают русские. На всех подхватах в опаснейших ситуациях, рекламных роликах без страховки за мизерную плату работали русские парни за большую славу Ива.
Толик плыть не мог. Судорожные движения, бесформенно раздутый воздухом костюм. Три метра инерции и мёртвая хватка за подкильный конец. Оранжевая резина шлёма под воду не ушла. Палач попал на место жертвы. Первый раз за много лет мелкий самодур вкусил уровень прежних унижений своих жертв. Жертвы ни о чём не подозревали. Они прошли хорошую водолазную школу, хорошо знали правила. Опытные инструктора им говорили.
- Водолазная группа это обязательная дисциплина, товарищество, умение помочь. Там не может быть подлости.
И мы, кто это говорил, обманывали людей и себя. Подлость была. Я с ней встретился. Она повисла у меня на плечах, и водолазы наверху прекрасно понимали, что моё возвращение было практически невозможным. Это сейчас повисло над Толяном.
Димка Истомин, старшина и мастер мог правильно и честно помочь любому, кто умел меньше его. Терпение мастера уважалось. Мастер переходил новую ступень, становился наставником. Это уже мудрость и великое уважение. Работа с таким мастером большая честь и большие требования к себе. В знаменитом при Попове В.А Су-406 был только один такой человек. И после и перед ним равных ему не было.
Но здесь не СУ. Здесь другой наклон и перекос. Кингстонная решётка, которую три лентяя ставили третий день. Я двадцать минут. А был бы ещё легендарный Агапов Серёга или Витюля Володько, Крысин – всё было бы сделано изящно и быстро. Каждый считал делом чести, выполнить свою работу демонстрируя своё умение безоговорочно и полно. К несчастью рядом со мной было другое стадо. «Бычок» висел на подкильном конце, судорожно сжимал верёвку. С парохода свесился боцман.
- Чё там? Подкильный набить или перенести?
- Нормально всё, дракон. Понадобится, скажем.
Когда вдруг возникает такая ситуация, а она возникнуть не имеет права, поведение водолаза зависит от школы. То есть от уровня практической подготовки. В разделах учебника и тренировках учебных спусков под воду подробно указаны все мельчайшие случаи неисправностей и действий водолаза при их возникновении. Водолаз осваивает сложную технику выхода на поверхность в неисправном снаряжении. Этому посвящены целые главы и отделы учебника и практические программы, но нет раздела для идиота типа Толян, Вован. Отправлять под воду в заведомо неисправном снаряжении малоопытного бедолагу. Я привычно проработал в полностью непригодном для спуска снаряжении. Практик должен хорошо себя держать в руках, работать и пить мокрый воздух. Водяная пыль, особенно солёной воды, вызывает приступы рефлекторного кашля. Особенно если ты работаешь в респираторе, а не в загубнике. Поддувом костюма пользоваться невозможно. С этим я имел дело и раньше, час назад всё повторилось. Автор подлости сейчас был в моём положении. Надо мной было семь метров воды, и работу я сделал. А этот даже не опустил голову в шлёме в воду. Телефон хрипел и дышал. Все ньюансы стонов передавало радио над катером. С борта свесилось несколько голов.
- Эй, катер, что у вас? Не поймём. Поёт что ли? Работает с песней?
- Радость труда у него. Большая радость большого труда. Скоро всё закончим под такую песню. Сейчас ещё один сходит и снимайтесь.
- Добро, а то диспетчер заволновался, как и что.
- Всё будет тип-топ, парни.
Головы с бортов исчезли. Толян бился о канат, хорошо слышал себя в матюгальник сверху. Он ведь для меня включил громкую связь чтобы на бортах слышали крики новичка и прибавляли смеху в компании на ВРД. Пусть ещё чуток повесит, побьётся. Потом я поёду по подкильному к решётке. Всё доделаю. Но перед этим там побывает вся шушера. Все попьют из общего ковша океана.
Зелёная вода. Густая пыль идёт в лёгкие. Спокойные полудвижения, полувдохи. Отпустил ремни на респираторе, тяжёлой трещоткой поджал последние болты на совесть. Телефон тихо шипит. Инструмент весь со мной. Страхующего конца нет. Зачем мне петля на столбе чужого гонора? Конец мотанёт случайно в провёрнутый винт сдуру. Механик может потом объяснить это почти чем угодно, но трупу живым не стать от сопливых объяснений, от разборок с прокурором и отделом техники безопасности. Сейчас для престижа Толяна выгоднее всего несчастный случай со мной. Ведь я пошёл в заведомо неисправном снаряжении, а эмоции здесь значения не имеют. Я осмотрел решётку. Всё надёжно. Инструмент привязал к подкильному концу, подобрал полностью кабель телефона и пошёл к урезу воды. Прикинул направление на трап, остановил дыхание, максимально равнодушно тусклым чётким голосом выдал одно слово: выхожу. Быстро натянул кольца кабеля, подошёл к трапу, рывком встал на первую балясину, прижался к поручням. Людей наверху не было. Винт ударил задний ход, шланги телефона полетели под корму и оборвались. Вот так выглядел мой конец. Удар о лопасть и беготня по палубе.
- Механик, что у тебя? Сам включился? ЭМУ неисправно? Стоп машина. Жив? Какое! Такой удар, а он в лёгком. Если бы в трёх болтах, шанс был бы.
Я стоял на трапе, переключив аппарат на атмосферу. По палубе топали и матерились.
- Под кормой кабель, на винте. Всё намотал. Поймал парниша приключений и никто не виноват. Ты механик возился с ЭМУ и не видел что и как, а тут сработало. А он в это время, не предупредив, пошёл к трапу. Снаряга то не проверена, хвастануть решил. Только так и говори, а то один сядешь, а мы свидетели. Кто тебе разрешил машину запускать во время спуска?
- А ведь мы человека убили, Толян.
- А он как нас жучил и всё по Правилам.
- Но мы же не могли сработать как он и ты не смог, убили, понимаешь, убили. А он работать умел. Это с тебя от страху лилось.
- Кто сказал, что убили? Несчастный случай. Подождём чуток и доставать начнём. Ты капитан очком не дёргай. Два года назад помнишь, вот так над московским подшутили. Комиссия какая была. Выпили сколько, а этот местный. Два выпивона и всего делов. Ещё на памятник сбросимся. Без шары бы жили. С Дальзавода на вывоз очередь.
Группа стояла за кормовой тамбучиной водолазного кубрика. Открытая дверь полностью закрывала меня от глаз экипажа, отпетого сборища подонков с круговой порукой чьей-то недавней смерти. Слышал что-то стороной, в газетах мелькало. Меня тогда больше интересовала нелепая гибель знаменитого Алика Свининникова на девяностометровой глубине у мыса Гамова.
- Кто пойдёт снимать? Акваланг нужно сменить. Комиссии про акваланг спросят. Дураки там. По рюмкам правда спецы Подождём ещё, вдруг шланги не сорвало. А дышать эта сука действительно умела. Что работа? Ну, умел, ну лихой, а теперь как вернуть к маме? Двух там оставили и третий сам ушёл без сигнала.
- Ну, на сигнале Толя ты б его ещё раньше задавил. Он умнее сделал, а телефон со снаряги не снять. Парень был не из трусливых, я бы с ним работать остался. Пьянки твои, воровство, вась-вась с прорабами, с диспетчером, приписки вот всё где. Ты ведь помнишь, я тогда в отпусках был, когда вы этих давили. Я пришёл, меня таскали, но ведь я и не знал. Отпуск и выезд на отдых проверяли.
- Запел, а сейчас ты здесь, в группе. В групповухе добавляют. Так что или с нами, или за ним. Вот и пойдёшь его доставать. Сколько он на подкильном у решётки пробыл второй раз? Минут тридцать? Пузырей нет.
- Эй, на ВРД, как работа? Отход требуют. Машину провернуть можно? Кэп спрашивает.
Я развёл молнию, сдёрнул жгуты, отбросил шлём на спину, снял груза и ласты, сел на ящик. Зацепил рукавку за угол и вывернул руку наружу из гидрокостюма. Сбросил мокрую резину, ушёл в кубрик, быстро снял бельё, гарнитуру и влез в робу. Я готов и к бою и походу. И на подонков посмотреть тоже готов. Капитан стонет, рука на сердце. Он в главном ответе. Старшина изобретатель и молодые, смятые обстоятельствами. Мальчиши-плохиши, посмотрим друг на друга через варенье-печенье. Сунул в карман плоский грузик.
- Андрей, сходи на винт, сними телефон. Двигаться ВРД не сможет. Судно на отход готово. Эй, наверху.
- Есть наверху. Что, всё сделали?
- Да. Снимите «альфу». Андрей, возьми нормальный акваланг и сними телефон. Тебе Толян велел и меня заодно снять.
Столбы впаялись в палубу. Механик осел и захрипел. Матросы шарахнулись на бак. Капитан что-то мяукал и белый палец тыкался в Толяна.
- Он, он, не мы. Он!
- Толя, как москвича утопил, я слышал, а остальных я не слышал. Как сработали? Схема та же? Знаменитый у нас акваланг.
Белое перекошенное лицо, дикие глаза, судороги, пена. А кто Андрей? Два послеармейских одинаковых, зелёных в душе и на лицах. Механик хрипит, осел на капот машинного отделения. Капитан пятится по следам сорокотов матросов, а я один. Свидетелей много. Несчастный случай прошёл бы. Всем хорошо. На показателях не отразилось бы, рядовое дело. Или плитой у прораба придавило – много знал и много говорил, или под водой что-то не то. Семье матпомощь, как начальство и профком решат. Столбы не падали, тишина не звенела, механик хрипел. Кэп зацепился за порожек рубки, упал и дёргал ногой.
Что столбы замёрзли, верблюды пустыни? Вонь в штанах не высохла? Размотать винт. Кто Андрей? Работать.
Я вернулся на кормовую площадку, бросил за борт ведро, поднял на борт вонючий субстат с нефтью, от души полной струёй окатил механика. Задышал. Я добавил оплеуху.
- Я сказал работать, гнида маслопупая.
Кэп ещё дёргался в проходе борта, вывернув ногу. А ведь больно, сволочь. Страх мозги отбил от ума. Мокрело под мужиком.
- Помочь?
Я поднял за шиворот никчёмное создание. По глазам понял, что за спиной что-то изменилось. Удар пойдёт по линии того момента, как я поднимал кэпа. Я откинулся на кап машины. Пожарный лом с визгом влетел в пожарный ящик, смял его и застрял. Что-то заверещал капитан. Толян падал на меня и рвал лом из ящика. Грузик и рука вылезли из кармана куртки, дождались встречи с подбородком. Громкий хруст, тихий крик, падение тугого мешка, перегарный дух. Писк и гуканье капитана, уползающего на бак. Ещё бы! Во-первых, мертвец встал. Во-вторых, Толян с ломом лёг. Лом кэпа задел. Уползать в трудностях приходится. Толян упал, споткнулся о что-то при ударе. Крепко так упал. Лежит. Мертвец стоит, руки в карманах.
- Андрюша, на винт. А второго как зовут в промежутках между убийствами? Коля звать? А величать? Петя? Ну вот, Коля – Петя, а у нас был Миша-Яша. Акваланг этого Толика в дело и винт размотать. Дерьмо ходячее, жаба двуногая, быстро всё. Толика я потом приручать буду. Повезло ему, вам, други, не повезло, сокамерники, блин. Быстро в снарягу, без телефона обойдётесь. Что сигналы по верёвке забыл? Да хрен с ними, итак сойдёт. Эй, капитан, подними задницу, механика сюда.
Механик охал и всхлипывал, растирал по лицу набор из масла и соплей.
- Что маслопупик, убивать можешь, а срать разучился? Сейчас научишься. Дай на вал коротко малый вперёд. Ослабь намотку, стальные жилы в телефоне, понял. Пшёл и быстро. Остальное потом – валидол, медали, билет и партком. Что там ещё у тебя? Работа без аварий? Значок как у Джамбулатова – двадцать пять лет безаварийного мореплавания. Все двадцать пять лет на цепях в натяжку, одна на берег, другая на мертвяк.
Винт мягко провернули. Парни всё быстро сделали. Кабель превратился в мешанину изоляции и металла. Убрали снаряжение. Зашевелился Толян. Я зацепил ведром густой водички и ударил струёй в открытый окровавленный рот. Кашель, подвывание, шамканье. Второе ведро ухнуло следом. Толян догадался, нужно встать. Лицо осунулось, глаза исчезли, пот и вода сбегали на одежду.
- Толик, подними попик и двигай в носовой кубрик. Иди молча и двигай ногами быстро.
Толян, качаясь, пошёл на бак в свою и капитана каюту. Уютная тишина места. Склад и для пьянки. Люк не открывался. Мозги забыли о теле, руки об умении, страх и боль осели на душе. Я рванул клинкет, отбросил люк. Отправил Толю задницей по трапу вниз, захлопнул крышку. Замок и связка ключей висели на крючке у фальшборта. Замок щёлкнул, ключи в карман. В рубке мелькнул кэп. Я помахал ему пальчиком. Он кивнул и подполз. За дверью рулевой рубки на старых ВРД ещё два отсека – гальюн и радиорубка, военная посуда. Капитан влетел туда, забился в угол под робы и что-то из катерного обихода. Конец верёвке мотался на петле двери. Для удобства испражнений дверь держали на верёвке. Я подал капитану верёвку и показал на крюк над головой. Загремела дверь, всё защёлкнулось. Я выдернул ручки. Тонкий вой пробивался через тонкую сталь двери. На корме стояли два убитых событиями отброса. Один ещё в гидрокостюме. Телефон горкой мятых проводов валялся на площадке.
- Механик, запускай. Матросня, концы убрать, трап поднять. Снимаемся.
- А кэп, а Толян?
- Без сопливых погребём. По местам. Всё убрать, идём на базу. Механик, в рубке всё в работе? Я спрашиваю.
- Да, да всё из рубки, на мостике не работаем.
- Во, лентяи. На мостике не работают. Марш в яму и сидеть пока не скажу и не пукать пока не разрешу. Ну, пошли, герои.
- А где капитан и старшина?
Диспетчер стоял на пирсе и мял записку в трясущихся руках. Смотрел на мою швартовку. Матросы бегали молодыми бобиками, водолазы убирали снаряжение по ящикам и вешалам.
- Новенький? Управляешь хорошо, пойдёшь в завод. Прораб погрузит доски для дачи себе и мне.
Привезёшь, по счёту сдашь. Охрану спиртом задобрили, смело кати. Машиной не вышла, у них там новые и старых не уговоришь. Документ на всё давай. Опосля подпишу смену по твоим часам как ты скажешь, иди.
- Вы и есть знаменитый Вася Толмачёв?
- Я.
Диспетчер подбоченился.
- Я Вася. Без меня никто и никуда. Иначе зарплата тю-тю. Все знают, с Васей не поспоришь, действуй.
Я повернулся к тёмным силуэтам экипажа.
- Эй! Вот ручка, кэпа выпустите.
Метнулись, открыли, задвигались. Почему – то перед диспетчером стоят трое, а двух не видно и не слышно. Новость для меня и новость для диспетчера. Посмотрели на меня.
- Отстранён капитан, у нас… ава…
- Кто?
- Вот они, из водолазов. Работу сделали сами. Капитана сюда за дверь. Сами размотали винт и пришли, пришвартовались чин-чинарём, без ударов. Механик в машине, сказали не выходить.
- Что за самоуправство, Степаныч? Как ты допустил? Я ж без штакетника останусь, прораб тоже. Суббота завтра.
- Суббота начинается сегодня, а без дров вы остались полностью и навсегда. Капитан и старшина решили сменить работу. Механику понравилась метла, матросам берег в кадрах. Толяну ещё захотелось из жизни в крапинку перейти на жизнь в клеточку. Катер из личных апартаментов диспетчера и замов изымается. Чья вахта? Ну, вот, согласно вахт приступить к несению и помнить о занесении. Утром полный состав экипажа и водолазов собраться здесь, где я стою, а диспетчер пусть стоит там, где у него стоит. Вы, товарищ капитан, стойте там, где стоит диспетчер с очень подробным рапортом о событиях дня текущего. Роман, Роман нужон, «давай подробности».
Ударился в матюки диспетчер, загукал, кары небесные стал призывать, грозить громом и молнией. Были тёмные лихие времена Андропова. За белые ручки брали как в тридцать седьмом и похлеще. Кино с кином путали. В чью пользу это было неизвестно до сих пор. Но случайный выстрел откачнул страну в объятья меченых дураков.
Усталый начальник из газика смотрел на меня.
- Стряхнул вшей, а теперь всё сам расхлёбывай.
Толян исчез. Два его подельника дотянули до пенсиона. Торжественно с подарками вернулись на катер, сменили прежних палубных бойцов. Куда-то исчезли в тумане разрухи, грабежей люди того времени. Как-то на Ленинской я встретил престижный Лэнд, а за рулём туша диспетчера. Мы стояли у Первого Мая и разговаривали. Знаменитый гидрограф, писатель. Мы говорили обо всём сразу, так как очень редко встречались, а новостей накопилось множество. Он был не старше меня, но болезнь его всё верней добивала. Землистое лицо, сухие глаза и губы, седая лёгкая голова. Прежний блеск померк в глазах и движениях. Бесцеремонно открылась дверца роскошного авто. Верхняя часть туши воззрилась на нас.
- Меня помнишь, водолазный спец?
- Конечно. Как же не помнить, недалёкие времена. Раздобрел ты мужичок. У руля с брюхом места нет, отваливай, диспетчер. Пошли маэстро, это чудо деревянных восьмидесятых испортило воздух своим появлением.
- Я у мэра сейчас, я тебе вспомню почём фунт изюма.
- Минуточку, маэстро, я сейчас.
Я подошёл к машине, вытащил визитку и протянул тушке-диспетчеру. Щель в стекле машины увеличилась, в авто он был один. Я поймал его пальцем за ноздрю глубоко и жёстко. Ещё детдомовский приём в борьбе за пайку. Хороший приём, контрприема нет. А больно блин, очень, проверено.
- В нашем мире мальчик с брюхом всё по тем же правилам, единым раз и навсегда.
Со стороны мирная беседа, один опёрся о дверцу, второй к нему дружески повернулся приватно и приятно.
- Уползёшь? Или сможешь уехать к мэру в мэрию и к … х …, понял? Вас спрашивают, понял? Кивни.
Гукнул, кивнул, захлюпал. Я вытащил мокрые пальцы, аккуратно вытер их о галстук, похлопал по плечу.
- Свободен. Ход аллюр и в мэрию.
- Он хорошо вас знал?
- Да работали при совках на поприще строительства объектов промгидроназначения.
- На конференции по бохаю будете?
- Непременно и с интересом. Шевкунов приболел.
- Что вы говорите!
- Наш куратор и друг. Звонил ему домой, справлялся.
- И что?
- Плохо.
Мы расстались. Я побрёл на тридцать шестой причал. Тогда ещё днём на Чуркин ходили катера – «рабочие находки». Большие быстрые катера с портретами пролетариев строителей. Люмпенов по большому счёту.
Я уходил из мэрии рано утром. Самодур экстрасенс зачем-то извалял людей тревожить по ночам. Новый НКВД местячкового заскока. Приходилось долго ждать. Охрана дышала в затылок и пыхтела у плеча. Вставать было нельзя, к креслу правда не пристёгивали, но к этому шло. Маленький слабенький лысенький и трусливый мэр изобретал сам себе нападения на себя. Или обнаруживал глобальную подготовку к злому свержению избранника, выживших из ума старух с красной глиной на губах. Я сидел почти у стола секретаря и ждал, когда меня выдернут за двойные двери тамбура. Вплыла тушка диспетчера, вальяжно оглядела головы и кресла. Налилась синевой и блеском радости, хрюкнула, подтянула брюхо, шагнула к секретарю.
- А он что здесь?
Палец поплыл к моему лицу и упёрся почти в бровь, толстый, мясистый, слабый с полированным ноготком, белёсый, волосатый. Я плотоядно прикинул как он сейчас присядет, захрипит, коленками стукнется о ковёр, а лобиком о мой локоть у своего глаза. Ротик с треском упрётся в подлокотник. Палец как дверная ручка удобно висел у моего плеча. Приготовились и … Звонок ударил по ушам в приёмной. Тушка отскочила. Звонок это сигнал, выйдет сам. Секретарша вскочила, следом охрана – кобели-стойка, случка. Расползлись двери тамбура вышло оно из тепла бани в холод предбанника. Стёкла очков побелели, лысина сверкнула матовым шаром. Чудо было в шортиках. Чудо обвело слепыми глазами приёмную и издало звук.
- Вы должны выполнять свои обязанности…
И застыло, упёршись в тушку.
- Вы почему здесь?
Тушка волной колыхнула себя от пяток через зад. Волна дошла до шеи, крутнула голову. Вот это финт! У него что, пластическая операция? Кости и мозги вынули, а изопрен вшили. Я мысленно прикинул почерк движения. Чемпионка по художественной гимнастики мира не в состоянии отработать такой трюк, какой может отработать диляга чинуша. Задница и голова сменили свои места. Экстрасенс любитель сбился с мысли, опустил на грудь голову и ушёл в тамбур. Тишина на изготовку, но мэр не повторил выход.
- Он что здесь?
Голос стал тянуться к звону металла. Жизнь запищала и зашелестела, пошла гофрами.
- Что этот здесь делает?
Секретарша посмотрела на тушку с жалостью. В её глазах немо и вежливо стояло.
- А что ты тут делаешь? Сбил великого и доморощенного кап раза с мысли. А она была только великой. Громко сказала, небрежно и длинно поведя глазами на дверь к самому.
- По его личному распоряжению. У вас вопрос к мэру по этому поводу?
- Да нет, что вы.
- А вы помните, что он вам сказал? Что вы здесь делаете? Какие у вас срочные предложения? Вы здесь столько времени уже толкётесь, я всё запишу.
Закатилось тусклое светило короткой дугой сентябрьского метеорита, загустела ночь. Секретарь вежливо ждала, потом вздохнула, отодвинула тетрадь, сверкнула идеальным маникюром. Охрана хором почесалась и сменила позы. Тушка скользнула к дверям в ломанный коридор. Навстречу утреннему стуку швабр и сопению коридорных баб. Тренькнул телефон, ударила тишина. Дама двумя пальчиками взяла трубку. Её голосок запорхал на нежных нотках мастера мимики и слова. Никто не сможет передать тембр голоса сторожевой болонки предбанников мэрии.
- Слушаю, Виктор Иванович. Перенести приём по старому списку? Да, конечно, Виктор Иванович.
Посмотрела над креслами и головами.
- Вам сообщат о новом вызове. До свидания.
И вдруг стала усталой, обычной, серенькой и грустной. Блеснули человеческие слёзы.
- Простите.
Сказать больше ей было нельзя.
Нас, ночных уже встречала новая смена и вертелась тушка. Я подал на вахте пропуск и паспорт. Свежий весёлый сержант наколол бумажку на штырёк. Тушка потянулась к моему паспорту. Сержант отвёл холёную руку.
- Гражданин!
- Его нельзя пускать в мэрию, вызовете охрану, пусть они…
- А мы и есть охрана. У него личное приглашение к мэру. Я ясно объясняю, гражданин? Витя, лейтенант, тут ходит какой-то, проверь.
Лейтенант Витя – малыш высокого роста, вяло жуя подошёл.
- А, этот? Этот из хоз. Веники или там что-то такое. Гражданин, очистите проход.
Веники и Крузёр. Я засмеялся, повернулся к тушке, поднёс руку к носу. Особь шарахнулась в этажи и всё стихло. Ночное бдение мэра было дикой и дурацкой системой. Дёргать людей, когда хотел и как хотел, мог только один из пяти предшественников. Я работал с тремя и четвёртым – он бдел по ночам, а днём или спал, или боялся…
Толян пристроился у мяса уже на пенсионе. Седой, зыркающий, криво бредёт с сумкой, что-то видимо спёр.
Мы ехали на дачу и остановились в Артёме на придорожном базаре. Девчонки захотели в туалет. Беспардонные синие хачики вились у женской половины сортира. Стена в известке заведения имела надписи на русском языке, как и в Париже. Один что-то сказал моим красавицам. Я подошёл и ударил самого тяжёлого в длинный и удобный для удара нос. Он ударился задницей о землю, перевернулся.
- Хорошо срезал. Редко им достаётся по делу. Сейчас прибегут с десяток, не отобьёшься.
- Эти не побегут, замёрзнут, застынут, заледенеют. Вкопаются в землю и взлетят на горы Кавказа или дубы Приморья.
Мой «бульдог» чистейший фонарь, но серьёзный вес и батарея в ручке, барабан, щёлкает предохранитель и курок хищно говорит «клукс». Я прижал палец к губам, откинул полу куртки, положил руку на рукоять. Ствол и цилиндр глушитель выпрыгнули и упёрлись в лобик хачика. Я показал стволом и глазами на кусты. Кивнули, пошли.
- Я стреляю только в коленку, редко в лоб. Штаны на землю, руки на голову, поза ишак с воронкой. Замереть! Чихнёшь и сразу на костыли.
Девчонки вышли, нашли меня глазами, кивнули и ушли к машине.
- Это ты спец?
Я посмотрел и еле узнал Андрея.
- Привет убийца. Что, на пенсии?
- Вышел. Здесь работаю. Больше негде – таскаю и катаю.
- Круглое катишь, плоское тащишь.
- Да вроде так.
- Ушёл как водолаз?
- Да.
- Рад. Пока. Живи.
- По ящику вас вижу, газеты опять же пишут. Острова там и всё такое, завидую.
- Не надо старик завидовать.
Один хачик поднялся. Андрей подошёл к группе, что-то сказал. Все встрепенулись и встали в прежние позы. Я поднял руку с водолазным сигналом. Андрей продублировал привычно и точно. Шумел базар. Торговки и торгаши навяливали и нахваливали товар. Китайцы суетились у контейнеров. Кореянки русского производства на прекрасном русском предлагали корейскую острую еду. Сновали дачники, что-то тащили, грузили, жевали и пили. Придорожная суета пыльного восточного базара.
- Папа, что ты сказал этим, хачикам кажется?
- Аромат жасмина приятен запахов сортира.
- И всё?
- И всё.
Если шутят у Пуще. Одесса становится иностранным городом. Сюда просто приезжают посмеяться, Муся у Дюка на лестнице. Но Владивосток! Там не смешно. Туда едут за машиной с правым рулём. У нас даже авто Муся у рулём слева, всё налево и руль … А из Владивостоку едут с правым через всю Сибирь или в Сибирь. Там не до смеху. У Додика две машины. Одна с правым рулём. Он только на ней ездит на Перевоз, а на двух сразу не может даже Мотя. Мотя увиливает от любых долгов и его ещё ни разу не переехали даже с правым рулём. Когда брэешь такого человика и смотришь на его портфиль, Муся, уже становится смешно. Как туда входит столько смеха? Такая жизнь пошла… покушал и спишь. Поспал и покушал. Но ведь ещё нужно чтобы было на что покушать и где поспать. Тётя Соня имеет где поспать и очень где покушать. Додику прислали машину из Владивостоку. Он не кушал, он так её ждал. Не ходил даже на Перевоз. Додя не был на Перевозе, Муся! Теперь он хочет на всякий случай иметь машину с рулём у середине!