XXII
Она проснулась намного раньше него - с первыми отблесками лучиков раннего июльского рассвета. Посмотрела, как он эмоционально посапывает под утро - должно быть, переживая новый занимательный сон. Накинув лёгкий халат на нагое тело, вышла на веранду и вскоре замёрзла - но вовсе не от первых признаков уже ощущающейся предосенней прохлады, которой не было ещё совсем недавно, в июне.
4 месяца спустя после своей депортации и за 2 месяца до его появления в новом веке она встретила визит Благодетеля в новом, только что отстроенном волонтёрами жилище. Это был второй и итоговый разговор перед принятием гражданства Общества Нового Века и эликсира нестарения.
Президент был - нет, не мрачен, не насторожен, а как-то бесконечно устал. И ещё - было очевидно, что ему самому тяжёл предстоящий разговор.
- Ты должна знать, на что идёшь. Потому что сейчас ещё есть возможность вернуться в тот день 3 января 2017 года. Тогда мы не станем трогать в своём веке и его. А вот принятие гражданства и эликсира - это Рубикон.
- Я понимаю.
- Всё ли? До конца?
Она впервые увидела его, умного и понимающего с полуслова, столь смущённым.
- Я знаю, что в жизни прошлого века у вас с мужем не было детей. Конечно, это совсем не моё дело, будь я хоть трижды президент Общества Семейного Уюта - отчего так произошло. Личные причины, медицинские, или - по совокупности. Но, должен сказать тебе совершенно прямо и безжалостно: детей у вас не будет и в новом веке. Никогда...
Она - если и дрогнула внутренне - то на несколько секунд, не более.
- Наверное, принятие эликсира нестарения имеет побочный эффект. Отсутствие чадородия - догадалась она.
- И это - тоже. Но, не стану ничего скрывать: даже если бы всё обстояло не так - переселенцам из других веков (в отличие от ровесников своего времени) дети запрещены законом.
- Я не осуждаю и не выношу никаких оценок. Скажите только - почему?! (на последнем слове её голос, всё же, дрогнул).
- В самих переселенцах мы не сомневаемся. Эти люди прошли тяжкие испытания в своих веках ради общей любви и будут честно служить новому Обществу. Совсем иное дело - их дети...
Благодетель с трудом подбирал слова, но его речь не утратила твёрдости.
- Прости, это не какое-то моё чрезмерное любопытство, а профессиональная обязанность - знать почти всё о союзах нового века. Вы созданы друг для друга. Подходите во всех смыслах - это очевидно даже со стороны. Если сравнивать с иными парами разных веков - у вас будет, вероятно, самый демократичный, взаимодополняющий союз без формального главенства. Скажу даже, что я (в сравнении с вами обоими) - жуткий консерватор: в моей собственной семье - умеренный, но патриархат. Как и в подавляющем большинстве пар Общества Нового Века.
- Вы считаете... предвидите (?!)... что дети разрушат наши отношения?
- Никоим образом. Не отношения. А (со временем) наше Общество. Судите сами, включив только логику и отбросив женскую эмоциональность. Дети... Изумительный плод взаимной любви... Охотно верю, что вы с мужем с радостью пожертвуете всем на свете - лишь бы им было хорошо. Вы оба начнёте сходить с ума, если ваш ребёнок кашлянет или чихнёт. Дарить подарки по малейшим детским прихотям. Бесконечно любоваться и окружать гиперзаботой. Всякий средний психолог и педагог легко предскажет - кого вы вырастите. Избалованных тунеядцев нового века - простите за прямоту.
- В моём детстве никогда не было особых излишеств - только всё насущно необходимое. Папа и мама воспитывали меня в строгости, ничем особо не балуя. Он... да, был очень многого лишён, включая прямых родителей - оттого и склонен излишне потакать детям. Но если я ему скажу, что не стоит чрезмерно сюсюкаться - думаю, он поймёт и меня послушается.
- Не сомневаюсь. Ты, вероятно, единственная - кого он послушается - в этом и множестве других вопросов. Но это ничего не меняет. Dura lex sed lex - для всех. Без исключений...
Благодетель взглянул на неё, словно отец на дочь, несмотря на то, что они являлись практически ровесниками.
- Знаешь, как называется подобное в демократических системах США и Западной Европы вашего века? Прямое нарушение прав человека. Как им является и ограничение доступа аборигенов к местам жительства переселенцев разных веков. Но я нигде и никогда не утверждал, что в Обществе Нового Века - классическая демократия западного образца твоего времени. Это - прекрасно, идеалистично, справедливо, но человек и три тысячелетия спустя не дотягивается до столь высокой планки. Поэтому, реальная демократия существует только на Совете Президентов Сообществ - и то, с оговорками...
Она почти не слушала его слова о политическом обустройстве ОНВ. Через пару минут подняла голову и тихо, но твёрдо произнесла:
- Моё решение - не меняется. Я принимаю гражданство и жду его депортации.
- Хорошо - с явным облегчением откликнулся президент. - Только... О детях и прочих ограничениях скажешь ему сама. Тогда, когда почувствуешь, что настал идеальный момент...
Только сейчас она ощутила абсолютное опустошение. Тихо распрощалась с Благодетелем и дала команду автотакси отвезти её к любимому мосту. Любуясь медленным закатом, успокаивала душу, но слух и сердце по-прежнему резали слова президента, будто бы они произнесены только что:
- Не кори себя. Твоей прямой вины во всей этой личной истории - нет. А вот ему, как мужчине, следовало просто подойти к тебе и заговорить - безразлично, о чём. Всё остальное произошло бы само собой...
- Господи - подумала она. - Какая разница - кто более виновен. Если счастья - во всей его человеческой полноте - уже не случится. Никогда...
***
Сегодня днём - их совместная встреча с Благодетелем, принятие им гражданства и эликсира нестарения. А она так и не набралась духа сказать обо всём - до конца. Всё время находила причины отсрочить разговор, откладывая его "на потом". Но тянуть дальше было уже некуда. Руки её задрожали, наполовину налитый чайник показался безумно тяжёлым и с грохотом опрокинулся на стол. Она заплакала, и это было единственное, что она могла сделать, сдерживая себя - чтобы не зареветь во весь голос, нарушая гармонию июльского утра.
Он мигом проснулся и подлетел к ней.
- Что?! Господи, что случилось?! Я тебя обидел вчера?!
- У нас никогда, слышишь - НИ-КОГ-ДА - не будет детей. Я не могла - вот так, запросто - сказать об этом. А ты - надеялся, я же вижу...
- Успокойся - он взял её на руки, облегчённо выдохнул и усадил на колени. - Мало ли кто и на что надеется. И ты прекрасно знаешь... Я не считаю детей единственным смыслом брака. И никогда не считал. Даже хотел сказать во избежание неловкостей: если нельзя рожать по медицинским причинам, это ничего не меняет в моём отношении к тебе. Абсолютно - ничего!
Реакция оказалась для него совершенно непредсказуемой. Она стукнула женским кулачком в его грудь, а потом с размаху залепила увесистую пощёчину.
- Ты... Это ты во всём виноват! Бестолочь и сухарь! Как можно было за все эти годы ни разу не подойти, не заговорить - о чём угодно... как ты мог... - и она бессильно уткнулась лицом в его плечо, теперь уже разревевшись во весь голос. Он никогда не видел её такой - и онемел, будучи не в силах выдавить из себя даже банальное "прости"...
***
Спустя несколько минут личный шторм совершенно затих. Он отнёс её в спальню и час тихонько сидел у постели, крепко держа за руку, становившуюся теплее. Наконец, она приоткрыла глаза и слабо улыбнулась:
- Прости меня. На самом деле, я страшно боюсь, что ты не захочешь остаться...
- Какая ерунда, успокойся! (Он уже окончательно взял себя в руки). - Я принимаю гражданство. Более того, мне не терпится поскорее завершить все бюрократические процедуры. Но тебе плохо. Я выйду на связь с президентом, извинившись, что мы не сможем приехать к нему сегодня. Он поймёт...
- Нет, так нехорошо. Просто, дай мне ещё час, чтобы собраться...
- Тогда слушай меня. И послушайся, прошу. Тебе надо отдохнуть. Я поеду один. Пулей - туда и обратно, без пространных бесед с президентом. Тем более, главное мы с ним уже обсудили. А как вернусь - отметим законное вступление в наш союз.
- Хорошо - едва слышно промолвила она. - За меня не волнуйся. Я отлежусь и встану. Мне уже лучше... слабость только.
Он поцеловал её в слегка горячий лоб и ещё минут 10 беззвучно сидел рядом, крепко держа за руку. Потом неестественно резко встал и пошёл к такси...
Спустя пару часов из резиденции Благодетеля вышел совершенно осунувшийся человек с бледно-восковым, неподвижным лицом с печатью бесконечного горя. Он механистично брёл по узким улочкам городка, не обращая никакого внимания на приветственные жесты встреченных на пути аборигенов. На автомате сел в такси и глухо скомандовал домашний адрес...
***
- Я уже почти выздоровела! - едва услышав лёгкий шум авто на лужайке, она буквально рванула к нему с веранды и повисла на шее. - И даже успела кое-что сготовить. А ты - явно уставший. Прости и не бери в голову. Всё самое дурное уже позади. С гражданством вопрос решён?
- Да - соврал он, проваливаясь от стыда.
- Вот и всё... (В своём искреннем восторге она впервые не замечала его реального состояния). - Господи, всё закончилось... Пойдём ужинать. Я заказала твоё любимое шампанское в честь начала новой жизни.
- Тогда только шампанское с лёгкой закуской...
Он малодушно захотел напиться, но вскоре почувствовал, что совсем не пьянеет. Только на второй бутыли слегка повеселел и раскрепостился. Потом - с каким-то внутренним надломом и отчаянием - молча сгрёб её в охапку, бесцеремонно сорвал платье, рухнул сверху и засыпал поцелуями - как в последний раз. Она не сопротивлялась. Через несколько минут измождённо уткнулся в подушку, незаметно пустив слезу и провалившись в тревожно-невнятный, чёрно-белый сон. Под утро грубо разбудил её и повторил всё снова. Когда она вновь заснула, тихонько снял с себя её тёплые руки, заботливо укрыл светлым одеялом и трепетно поцеловал прядь распущенных волос. Затем, шатаясь, вышел на веранду. Ну, вот и всё - неслышно промолвил он сухими губами и так же беззвучно заплакал...
***
- Милая, Любимая, Единственная...
Прости меня - пускай, я и не заслуживаю никакого прощения. И этим письмом неловко пытаюсь исправить всё то, что натворил. Ты только не "придумывай спасительную ложь" обо мне - как в Сонете Шекспира. Я - виновен. И беру всё на себя пред тем самым Судом, надеясь лишь на одно: с тобою навсегда останется лучшее во мне, и "ты, потеряв меня, утратишь мало"...
Я карябую эти строки по одной причине: у меня просто не хватит духа сказать тебе обо всём в лицо, попрощаться и уйти. Мы снова уткнёмся друг в друга и не оторвёмся, невзирая на всю сумму внешних обстоятельств...
Я даже согласен с тем, что мы оба уже не заслуживаем своих детей. Более того, всегда считал полной ересью венчание во втором браке. Вот это (а вовсе не здоровая сентиментальность) и есть подлинное человекоугодничество с целью успокоить совесть церковным ритуалом. У Бога возможно просить о чём-то только в первом браке. Во втором - надейтесь и пеняйте только друг на друга. Да, я помню - и никогда не забуду все твои слова, в том числе о том, что нет никаких "номерных браков", а есть только Отношения. Или они отсутствуют - даже в браке. Я внутренне полностью созвучен с тобой, но...
Вчера я вышел от Благодетеля не то что раздавленным - живым трупом. Он, конечно, веско убеждал меня, что чувство долга уже ничто не изменит в нынешней ситуации, да и сама измена глубинно произошла в наших жизнях гораздо раньше того незабываемого июньского вечера, когда мы впервые встретились уже в этом веке. Это, действительно, - так. Он прав. Меня ведь можно было даже и не спрашивать о личном согласии на депортацию к тебе в 3017-й год. И, тем не менее...
Президент был абсолютно честен со мною - до конца. Я узнал из Книги Судеб XXI века, что у тебя ещё есть возможность вернуться и родить ребёнка от мужа. Пускай даже, это кардинально не изменит ваших отношений в лучшую сторону, но ты ведь всю жизнь мечтала о детях...
А у меня... Моя смерть, как выяснилось, подкосит ближних. Супруга резко состарится и переживёт меня всего на 7 лет, пока я буду наслаждаться маленьким раем нового века. При всём этом, оставаясь с ней, я уже знаю из той же Книги Судеб заранее: ни простого сочувствия, ни (тем более) - человеческого понимания с её стороны ко мне не прибавится...
Я не считаю себя "жертвой", но моя жизненная ситуация - какое-то патовое проклятие. Ближние никогда не поймут меня по-настоящему, едва ли вырастут и изменятся к лучшему, и всех моих личных усилий им самим вечно будет недостаточно. И, тем не менее, в случае моего ухода, они сами начнут чахнуть на глазах. Господи, как разорвать этот круг?! У меня нет ответа...
Я не могу долго писать, меня рвут на части эти строки. Сама видишь - какой у меня почерк. Но сказать лично - совсем невыносимо. Я иногда думаю, что просто умру от этого у тебя на руках...
Я жил по-настоящему только эти два летних месяца - пускай даже, Прошлое периодически возвращалось и мучило нас обоих. Но так счастлив и переполнен самою жизнью я не был никогда. И уже - не буду...
Глупо, бестолково - но я попытаюсь тебя утешить. Я ведь живу всё там же, рядом с твоим бывшим домом. Как прежде, вижу наш общий дворик и твоё окно на девятом этаже. А твоя мама периодически ходит по утрам в соседний магазин. Когда я её вижу, всегда здороваюсь и вспоминаю тебя. Пускай, она совсем и не знает - кто я...
Я и сейчас не прощаюсь. Это выше моих сил. Я оставляю это письмо и ухожу на речку, на наше любимое место. Буду сидеть там до полудня. Ты проснёшься, прочтёшь, и... Если придёшь ко мне - я остаюсь. Навсегда. Да. Решено. Пусть будет так. Прости, я не могу более ничего писать. И спасибо тебе...
Он неслышно встал и кинул взгляд на неё, досматривающую утренние сновидения. Медленным шагом дошёл до любимой Реки и до полудня просидел, как овощ на грядке - в отрешённой прострации без единой мысли. Переждал отведённое время почти на полчаса. Она так и не пришла. Тогда он дрожащими руками достал ампулу перемещения, которую ему вчера вручил Благодетель в конце беседы, умоляя крепко подумать...
Он ещё не знал, что утомленная событиями вчерашнего дня и бурной ночью, она проснулась аккурат к полудню в леденящей душу тишине. Позвала его и похолодела, не услышав ответа. Потом, по диагонали, прочла письмо и прямо в ночной сорочке, босиком, спотыкаясь и задыхаясь на бегу, рванула к Реке. Его уже не было. Тогда она бессильно рухнула на траву с оборванным сердцем...
(окончание следует)