Черное на белом

Декоратор2
Стая аистов была  вымотана долгим перелетом. Под крыльями упорных птиц спеклись мозолистые уплотнения, выстреливающие болью при каждом взмахе крыльев. Но близость конечного пункта многодневного путешествия подпитывала птиц силами. За жидким перелеском уже просматривались белые стены домов, к которым стремилась  уставшая стая.

Неожиданно, хлесткие выстрелы с земли разметали стаю по небу, нарушив ее ранжир. Ветер разнес по окрестностям тревожный клекот, наполненный болью, страхом, смертью. Белоснежное оперение некоторых птиц расцветилось пурпуром. Аистиха-трехлетка, прочертив по воздуху траурную дугу черной окантовкой крыльев, обреченно устремилась вниз, к лесной опушке. Ее возлюбленный, не обращая внимания на колючую боль в крыле, попытался замедлить падение подруги. Он поднырнул в воздухе под аистихой, обнял ее простреленным крылом и, смягчив падение любимой, опустился с ней на оттаявшую землю. Затуманенным взором глянула аистиха на далекое небо, на преданного друга, на пушистые комочки вербы и, вздрогнув распластанными по земле крыльями, затихла навсегда.
 
К ночи пошел дождь, мелкий, холодный, нудный. Срываясь на визг, заныл недовольный ветер. Его дурное настроение объяснялось неблагодарной работой гонять по небу низкие, весенние  тучи. Они, эти тучи, самые тяжелые, в них накоплена злость уходящей зимы, чернота сползающего снега, обилие выпаренной влаги. Надрывался обиженный ветер, выцеживая дождевые струи из мрачных туч, пытаясь распотрошить их, как перьевую подушку. Вымокший и продрогший аист стойко выдерживал порывы ветра. Куполом раскрытого здорового крыла он заботливо укрывал от дождя уснувшую навеки подругу. Стоя рядом с неподвижной птахой, раненый аист пытался принять горькую неизбежность, оттягивая расставание до утра.

К утру натешился, наигрался  ветер с тучами. Выжал из них все дождевые соки, очистил небеса и утихомирился. Прогуливаясь по вершинам деревьев, теребя набухшие почки, рассмотрел ветер редкую птицу, светившуюся одиноким снежным комом на темной земле. Подобрался поближе, увидел алое пятно на опущенном до сырой земли крыле, поиграл с ним легонько, заставив черной бахромой перьев погладить нежные всходы лесного разнотравья, а потом затих из жалости. Больным клекотом отозвался аист на заигрывания ветра, безуспешно пытаясь подтянуть пробитое крыло к сильной спине.

От вида погибшей аистихи, поубавил ветер беззаботной игривости, пропитываясь жалостью к раненой, обездоленной птице. Ему, ветреному скитальцу, как никому другому, хорошо была понятна тщета горького одиночества. Порой от жалости к своей холостяцкой гордыне, ныл ветер расстроенной скрипкой, безуспешно ожидая встречи с нежной половинкой. Но встреча оттягивалась. В гордом одиночестве продолжал выполнять ветер свои святые пастушьи обязанности над облачными стадами.

Раздумья ветра прервали тщетные попытки аиста взлететь. Даже разогнавшись, крупная птица не могла оторваться от земли. Здоровое крыло не удерживало мощного тела в полете. Все усилия приподняться над землей, неизбежно заканчивались неуклюжим падением на сильные ноги. Спохватился ветер, подобрался поближе и стал подталкивать однокрылого инвалида, облегчая ему низкое парение в чередовании с перебежками. К вечеру добрался аист до родного подворья, оповестив его приветственной песней.

На птичий зов из дома выбежала женщина. Увидела гостя долгожданного, но увечного гостя, запричитала, заохала, сопереживая одинокому горемыке. Понимая, что в фамильное гнездо бедняге не попасть, сердобольная баба бросила у сеней старую телогрейку. Аист обследовал новое гнездо, переливчато одобрил, привычно склевал из рук хозяйки горсть зерна и улегся, удобно уложив простреленное крыло. Во сне аиста навестила нежная подруга. Она ловко утепляла гнездо для будущей малышни, а в минуты отдыха обнимала своего избранника крылами с черной оторочкой по краю, тихо напевая песню любви и верности.

- « -

Улетая со двора, зацепился ветер за странный колючий шар, одиноко торчавший из цветочного горшка на подоконнике. Длинные шипы диковинного растения болезненно царапнули созерцателя внешним видом, отметая желание дотронуться.

- Вот оно, уродливое одиночество… Такой же изгой, как и я… -  прошуршал ветер, вороша нагретые пласты воздуха над птичьим лежбищем и хлопотавшей поблизости хозяйкой.

- « -

К началу лета боль в крыле слегка поутихла, но я, аист-одиночка, оставался пернатым пешеходом. Я подолгу отдыхал на старой телогрейке в тени калины. Иногда дремота одолевала, и я уплывал в сладкие дали. Однажды, в колею сновидения вплелись трубные звуки радостного гимна. Разгоняя остатки сна, я увидел за хозяйским домом сказочное существо, скачущее  по заливному лугу. Оно было ослепительно белого цвета с черными подпалинами по бокам. Существо звонкоголосо мычало, захлебываясь от восторга в резвых забегах по пробивающейся нежной траве. Волшебное видение околдовало меня, заставило преодолеть боль, подняться на длинные ноги, перемахнуть через забор и подобраться ближе к бело-черному игривому диву. А диво о четырех ногах, со смешным хвостом-канатом, задорно выдавало  причудливые танцевальные кренделя. При этом баловница томно прикрывала гречишно-медовые глаза пушистыми ресницами, смачно облизывала трогательный розовый нос шершавым языком, призывно трубила, явно красуясь передо мной. 

А у меня перехватило дыхание от чудного видения. Жизнь еще ни разу не сталкивала меня с такой обольстительницей. Она имела явное сходство с погибшей аистихой, и в тоже время выгодно отличалась от нее. Она была выше аистихи, раскованней, артистичней и ярче. Кроме того, она была сильной и вполне могла развить приличную скорость для взлета. Наверняка эта прелестница была выносливой. Рельеф мышц выразительно проступал именно там, где у аистов начинаются крылья. С такой мощью  можно и к звездам взлететь. Но проверить эту способность юной чаровницы мешала веревка-ограничитель, протянувшаяся от белоснежной шеи кокетки до столбика в земле.

Неожиданно заплакала холодным дождем тучка, нависшая над нами. Моя подруга остановилась и замерла, вздрагивая от холодных струй. Я подошел поближе, распустил здоровое крыло плащ-палаткой и укрыл ею удивительное создание. Мое белоснежное диво не сделало даже попытки отойти. Оно стояло рядом, доверчиво прижавшись ко мне теплым боком и нежно всхрапывая. От милой подруги аппетитно пахло парным молоком и свежестью весенних трав. Я тонул в незнакомых ароматах, не имея малейшего желания выплывать на поверхность. Я растворялся в этих пленительных запахах, пропитываясь ими. Они латали больное сердце, вытесняя тяжкий груз одиночества. Мы зачарованно стояли, прижавшись друг к другу, до самого вечера. Мы не заметили, как закончился дождь, как сумеречный туман затянул лужайку, как первые звезды проклюнулись на небесах. Из сладкого забытья нас вывел канат, болезненно дернувший шею моей подруги. За веревку тянул крепкий мужик, уговаривая мою белоснежку вернуться в теплый хлев. С трудом оторвавшись от меня, подруга покорно побрела домой. По дороге она оглядывалась на меня, обнимая бархатной поволокой глаз и прощаясь до скорого свидания. А я стоял, как вкопанный, ощущая сладостное желание свить уютное гнездо с новой подругой, нежной, томной и пленительной.

Утренние лучи еще толком не прорезали ночную тьму, а я уже долбил сильным клювом дверь соседского хлева. Сквозь испуганное куриное кудахтанье, я услышал трубный отклик возлюбленной. В нем слышался призыв, симпатия и желание общения. Заспанный хозяин, чертыхаясь, вывел бело-черное диво на лужок, ограничил свободу малышки канатом, и исчез за забором своего дома. Мы немного подурачились в забегах и замысловатых танцах, а затем, счастливо прильнув друг к другу, принялись  откровенничать. Я рассказывал о далекой, жаркой Африке, о тяжелом и горестном перелете, о погибшей супруге, о своем увечье. Моя чаровница поведала мне историю своего сиротства, о добром хозяине, о желании летать, о женихе из соседнего села, о скуке, заедающей девичий век.

Вот так мы, два черно-белых одиночества, невероятно схожих по масти и абсолютно разных по природе, сошлись как две противоположности, как два антипода, как  небо и земля, как вода и камень. Всю неизрасходованную нежность я выплескивал на предмет своего обожания. Я угадывал пожелания своей подруги, предупреждал ее капризы, оберегал от напастей мощными крыльями и сильным клювом. Я готов был выхлестать крылом глаза любому зверю, способному обидеть мою любовь. Я в состоянии был истерзать и истоптать сильными ногами каждого ползучего гада, осмелившегося приблизиться к моей возлюбленной. Я любил страстно, преданно, нежно, готовый к любому сумасбродству ради своей единственной дамы сердца. А дама отвечала взаимностью, томно принимая знаки внимания, прикрывая бездонный мед глаз бахромой роскошных ресниц и трубно напевая песню бесконечной нежности.

Лето незаметно пролетело. Мое крыло окрепло. Но я не допускал мыслей о перелете в теплые края. Я не мог расстаться со своей волоокой принцессой. Не видеть ее, не ощущать ее тепло, не прикасаться к ней, было выше моих сил. Оставить ее одну, значит вырвать свое зажившее сердце и выбросить его на съедение бездомной собачьей своре. Вопреки всем птичьим инстинктам, я решил зимовать в доме своей хозяйки. Хозяйка не возражала, ведь мое присутствие слегка разбавляло и скрашивало ее одиночество.

Дрожа от непривычного мороза и обжигая лапы снежным настом, я ежедневно навещал свое бело-черное диво. Я приносил ей в клюве кисточки замерзшей калины, рассказывал о певчих красногрудых птичках, о красивых узорах на окнах хозяйского дома, о скользкой поверхности пруда, в котором доводилось плавать летом. Возлюбленная внимала каждому моему слову, каждому жесту, иногда составляя компанию в прогулках. Взрослея, моя нежная подруга становилась степеннее и сдержанней. Она быстро прибавляла в росте, и в конце зимы уже возвышалась надо мной снежным сугробом. Но разница в  габаритах меня не смущала, ведь моя нежность не имела дна, а любовь была бесконечной до небес.

По весне соседский хлев опустел. Моя чаровница исчезла. Наверное, она и впрямь улетела в соседнее село к жениху. Я метался по нашему лугу, исступленно долбил клювом столбик, к которому привязывали мою принцессу, вглядывался в небо, высматривая свое черно-белое диво и проклиная навалившееся, горькое вдовство. А ветер, играя с моими перьями, травил мне душу рассказами о своем затянувшемся одиночестве, о безуспешных попытках отыскать достойную пару, о страстном желании улететь в далекие страны и попытать счастья там.

В противное нытье ветра вклинился клекот. Он приближался, оглушал, настораживал. Минутой позже на лужайку приземлилась юная аистиха. Разминая лапы, она брела ко мне, отчаявшемуся бедолаге. Я смотрел на приближение роскошной птицы с полным безразличием. Юная прелестница попыталась исполнить танец страсти, но мое любящее сердечко было занято. В нем не оставалось и малой щели для любовных игр, в нем жило одно большое ожидание встречи с бело-черным чудом. Когда завистливый ветер пригнал дождевое облако и орошил наши спины холодным душем, крылья мои даже не вздрогнули от желания укрыть и согреть молодую аистиху, а душа моя не откликнулась на призыв свить семейное гнездо.

Встав на крыло, я полетел за капризным ветром к болоту. Там, на болоте, я отобедаю лягушками и посмотрю, как мой приятель по несчастью будет потрошить свою ветреную злость, расшвыривая ее клочья по замшелым кочкам.

По дороге мы с ветром привычно глянули на неприглядный, колючий шар, стоявший на хозяйском подоконнике. Странно, но шар не процарапал нас своим колючим видом. Он умудрился украсить себя кармином роскошного соцветия. Причудливый цветок с нежным ароматом первоцветов убедительно подтверждал черно-белую закономерность бытия, вселяя надежду на исполнение желаний каждого отчаявшегося изгоя-обывателя.

- " -

К зиме аист-бобыль перебрался жить в теплый хлев бывшей подруги. Он терпеливо ждет ее возвращения. Иногда, под однообразное кудахтанье кур, в чуткие сны одинокой птицы вплетается призывное мычание бело-черной прелестницы. При этом дивно пахнет парным молоком, а изболевшееся сердце трепещет от счастья.