Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/04/03/1076
ОСТРОЖОК НА ВОЛОКЕ
Тукта, сидя верхом на олене, поддал животному под бока пятками и выехал вперед шамана.
– Князя! Я привел шамана и его селькупов! Эти люди жаждут ведать, кто разорила стойбище. Шамана с миром пришел! – крикнул Тукта, сложив лодочкой ладони.
Алексей обернулся к сотнику:
– Не хитрят ли самоеды? На вал выйдешь, а они стрелами снимут.
– Похоже, нет, Лексей Семеныч, оне народ хоть и дикий, но честный, коль обещают, то слово свое держат. Выдадим им связанных татей да и разойдемся. Пущай с ними что хотят, то и деют. Провизии и так мало, не кормить же лиходеев до самого Тобольска.
– Верно, верно, Макар Савватеевич. И я о том же помыслил. Отдадим-ка мы воров на суд самоеди, да и дело с концом.
– А что выпытаем пред этим, все на грамотке и изложим. Да так опишем, что государь тобе великую милость окажет. Но грамоту сию надобно мимо Мангазеи и Тобольска отправить с нарочным.
– Зачем же поверх голов прыгать? – не понял замысел сотника Алексей.
– Молод ты ашо, Алеша. Славу твою мигом собе большие воеводы присвоят, а тобя и не упомянут в доносе государю. Вот я по просьбе-то батюшки твого покойного и пестую тобя. И радость мне, старику, будет, коли сам государь тя приметит. А хвалить тобя естьм за что. Не каждому дано измену пресечь. Главарь-то у них шляхтич. Про то освобожденный купец Никишка сказывал. Он-то смуту и затеял на краю земли. Коль грамотно допросить, многое выяснится. Ведьм не сам же Казимир это задумал. Вот и естьм нашему государю чем упрекнуть короля польского. Дабы Деулинское перемирие надобно соблюдать, а не строить козни за спиной нашей. Так что великое дело мы под твоим началом, Алексей Семенович, сделали. И преподать эту весть царю надобно прямо в белы рученьки.
– А вот главаря-то мы упустили. Эко как неладно вышло, – сокрушенно посетовал князь, стегнув себя по сапогу ольховой веткой.
– Ну, это еще не ясно. Ванюшка тоже не промах. Сообразит, как поступить со шляхтичем.
Тем временем Тукта и шаман, подъехав к самому валу, остановились. Молодой князь, спустившись к ним, представился:
– Я холоп государя, младший воевода князь Кольцов. Споймал тех, кто под личиной царских слуг содеял зло вашему народу. После допроса я отдам их вам. Поступайте с ними как пожелаете.
Шаман, сидя на олене, с каменным лицом слушал Тукту, который переводил слова Алексея. После того, как речь князя была переведена, шаман кивнул головой и, развернув оленя, поехал к своему войску.
Тукта чуть помялся и тихо произнес:
– Шаман пошел говорить с селькупами. Как решат, так и будет.
– Езжай, уши грей, да гляди помни, кто тобя от кола спас, – прикрикнул Макар Савватеевич на самоеда из-за спины воеводы.
ЗАВОДЬ МОРЯ МАНГАЗЕЙСКОГО
Никита, Паршук и Гаджи, выведя второй струг в море, тщетно пытались разглядеть в сумерках мачту второго судна. Кругом были только гребни волн. К тому же снегопад уменьшал видимость. Ведун, не желая верить в гибель своего любимца, заставлял Паршука, сидевшего за потесью, вновь и вновь разворачивать струг и кружить по морю. Но когда и вовсе стемнело, пришлось направить лодку к берегу.
Никитий был в отчаянье. Он казнил себя за то, что подготовил струг к затоплению, не ведая, что в нем окажется и Ваня.
Струг уткнулся в береговой песок. Паршук спрыгнул с носа на берег и закрепил фал за куст низкорослого дерева.
– Никита, прыгай на берег. Будет утро, вновь искать будем, – крикнул он старцу. Но тот даже не покачнулся. Ведун, накрывшись дерюжкой, сгорбившись, отрешенно смотрел в холодную темноту.
– Только огонь и воду не в силах победить мы. Огонь – это путь в мир пращуров, вода – в тартар, потому и топили в Днепре волхвов, дабы сгинула вера предков наших, – вспомнил он наставления Гостомысла.
– Не уберег я, не уберег, – обхватив голову руками и качаясь со стороны в сторону, отчаянно шептал Никитий, – в такой волне и темени, коли за борт вывалишься, и берег-то не разглядеть. Не учел я, что на ночь глядючи в море выйдете. Ой, горе-то какое!
РЕКА ПЫЖМА
Яна, выбившись из сил, опустилась на снег.
Уже второй день она, вырубив две лаги и смастерив из них волокушу, тащила на ней совсем ослабевшего сына.
Перейти с такой ношей обмелевшие к осени многочисленные ручьи, впадающие в реку, она еще могла. Но впереди пред глазами атаманши предстал вид широкой притоки, которую без лодки преодолеть было невозможно.
Прислонившись спиной к стволу дерева, женщина мысленно искала выход из положения. Не раз ей приходилось бороться со смертью, не раз она обходила стороной казнь или погибель.
– Надобно ждать морозов, – решила она. – Токмо по льду можно доржать путь далее, – прошептали ее обветренные губы. – Прости, сыночка, погубила тобя маманька неразумная. Шурпы бы тобе мясной, да где же взять ее. Последних двух короедов доели. Да и много ли проку от них. Так, на один зубок. Коль ты помрешь, и мне жить незачем. На сучке, как векша, вздернусь, – осмотрев ствол соседнего дерева, отчаянно вздохнула ворожея. Ей вдруг захотелось завыть волчицей, но остерегаясь напугать и так полуживого сына, Яна сдержалась.
Взгляд ее опустился ниже и остановился на зарубке. Она не поверила своим глазам. Протерла их платком и вновь посмотрела на ствол сосны. Видение не исчезло. На стволе виднелась покрытая плесенью еле приметная зарубка.
Яна знала, что зарубки ставят обычно на хвойных деревьях, чтоб и в сумерки можно было видеть блеск смолы. Ворожея, наступая коленями на подол юбки, подползла ближе. Засек был выполнен человеком, так как еще имелось несколько линий, обозначающих юрту и рыбу. Тут явно были родовые угодья одного из таежных жителей. Внимательно осмотревшись кругом, Яна разглядела присыпанный снегом истлевший каркас рыбацкой лодки-плоскодонки. Но у селькупов и ненцев были долбленки. Значит, тут ранее находилась стоянка или жилье отшельника или охочих людей. Спустившись к берегу, атаманша осмотрелась.
Еле заметная заросшая полынью тропа вела вдоль яра к расщелине между валунов.
Откинув полусгнившую частокольную дверцу, женщина вгляделась в темноту брошенного жилища. Внутри находился чувал, сложенный из камней. Перекрытие оказалось выполненным из стволов листвянки, поверх которых чьими-то умелыми руками был уложен дерн.
Небольшая лежанка из тесаных бревен, покрытая слоем тины, свидетельствовала о затоплении жилища в паводковый период.
Осмотрев жилище, Яна вернулась к сыну, лежащему на волокуше.
– Емелюшка, сынок, очнись, родненький. Не смогу я тобя с яра спустить. Сил моих нет, – хлопая по щекам парубка, взмолилась ворожея, – вставай, кровинушка, ползи за мамкой. Я подсоблю тобе. Ты ножками, ножками-то толкайся хоть. Шевелись, отродье расстрижное! А ну, вставай, гаденыш ты этакий. Подымайся, кому говорю! Очнись, ирод!
Емелька от тряски пришел в себя. То ли угрозы, то ли мольбы матери привели его на некоторое время в чувство. Он, поддерживаемый Яной, спустился с яра на берег.
Ворожея, уложив сына на лежанку, принялась суетиться над розжигом огня в чувале.
– Погодь, погодь, мой хороший, мамка мигом огонь разведет. Лучины разожжем да пошарим по сусекам и по уступам. Глядишь, и съестного чего мож найдем. У нас ремешки есть на ножнах, отварим в ермачке, будет нам навар купеческий.
МОСКВА
Поднесли перепелов. Федор Никитич, взяв с подноса тушку и переложив себе, улыбнулся званому гостю:
– Ты, Афанасий, не робей. Двумя руками бери. Перепела ныне упитанные, засухи-то не было, жирок добрый нагуляли к морозам.
– Войны ныне нет, большой государь, поля ратями не потоптаны, вот урожай добрый и собрали. Все недоимки покрыли с лихвой. Мир даже Божьим тварям впрок. А уж народ-то как вельми рад, многие лета такое спокойствие не спускалось на нашу землю православную, – принимая перепела, уважительно поклонился губской староста города Курска.
– Коль винца сам подашь, не покичишься путем своим, то давай-ка мы с тобой тогда и служку отпустим, – предложил патриарх Московский и всея Руси и добавил: – Разговор у меня к тобе уж больно сурьезен.
– Да я, ведьм, холоп твой, Федор Никитич, и молодого государя нашего холоп. Мне тобе за великую радость услужить, – поднялся с лавки Афанасий и, приняв у уходившего служки кувшин, прошел к патриарху.
– Собе налей, Афанасий, – распорядился отец государя, – фряжское, сам король Сигизмунд пожаловал. За каждый год заточения по бочонку выдал. Три воза и получилось, – горько рассмеялся Федор Никитич.
– Лучше бы Псков отдал, больше пользы сталось, – отставив кубок, вздохнул Афанасий Мезенцев и, поняв что пришло время серьезного разговора, спросил: – Пошто честь мне оказал, Федор Никитич? Повелевай, исполню что надобно. Костьми лягу, но выполню волю твою.
– Намерен я вызвать из Тобольска молодого князя Кольцова. Государь наш, Михаил, воеводу желает под рукой иметь сибирского, да такого, чтоб по годам вровень был с ним. Курдас , стало быть. К тому же, и князь Пожарский за него печется.
Федор Никитич поднялся, прошел к столу и, взяв приготовленный загодя свиток, вручил Афанасию.
– Тут грамота. В Тобольск дьяком приказным поедешь за князем. Но соль тут иная. У князя в шуринах некий Иван Сотников. Тот-то нам и нужон. Постарайся, Афанасий Иванович, выведать про бубен шаманский, на тыльной стороне коего вся страна Шыбыр списана. Нет цены тому списку. Там и серебро, и злато указано. А самое главное – соляные озера, запасы которых превосходят крымские во сто крат. Разведаем свои, не нужно будет хана ублажать. Да и соль в разы дешевле станет. Пора нам книгу великого чертежу переписать. А ты на это дело дюже ловок и прилежен. Тобе ее и править, по нашему указу.
– Так, прям, нынче и выступать прикажешь?
– Ступай пока в Курск. Обоз поздней осенью токмо пойдет, с ним и выйдешь. Да пока не бахвалься о том, что со мной чаевничал, и тем паче о деле нашем. Дело сие государственной важности.
– Внял я, большой государь. Чай не зря был правой рукой воеводы столько лет в Курске, чтоб болтать о сём с первым встречным. Мои уста, Федор Никитич, могила.
– Ну, с Богом, – подав руку для поцелуя, отпустил старосту отец государя всея Руси, – ступай с миром. К осени вызову.
МОРЕ МАНГАЗЕЙСКОЕ
Последним видением был Хвома, который теплым языком лизнул мокрое лицо Ванюшки…
Каким чутьем медведь нашел в холодном темном водовороте своего друга, ведомо, наверное, только зверю.
Хвома, схватив пастью за ворот рубахи утопающего, медленно поплыл к невидимому берегу.
Иван, находясь в полусознании, все-таки смог замершими пальцами развязать бечеву на поясе. И мокрые порты сползли с ног, вскоре исчезнув в пучине вместе с Казимиром, вцепившимся мертвой хваткой в одну из штанин.
А медведь, почувствовав, что освободился от лишней ноши, фыркая, довольно ходко поплыл к заводи.
*-курдас- ровесник. (тюрск.)
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/04/20/1015