Без фаст-фуда, но не без Фауста
Как мы любили тебя, Европа!
Мне мало надо - корку хлеба,
да каплю молока,
да это небо, да эти облака.
Велемир Хлебников.
Мне бы кусочек Парижика –
Сладкого пирожка,
Да кружку теплого, рыженького
Небесного молока.
Мне бы флакончик Ниццы,
Повергавшей поклонников ниц.
Нимфа ее дразнится
Стрелами из-под ресниц.
Во Флоренции Флора
Обольстила все зеркала.
Кожу прозрачней фарфора
Я бы гладила до утра.
В Венеции тронула Венус,
Васильки на груди Весны.
Я никуда не денусь,
В синий атлас оденусь,
Вот она вся, возьми.
Я бы в Мадридские ночи
С мудрецами рассорилась всласть.
Всех варшавянок ножки
Мне б навеяли вальс.
(Слишком уж он мудрит,
Старый, как мир Мадрид).
А солнечным днем в Шампани
Шампанского бьет фонтан,
И за плечами пена
Летела бы, как фата.
Целую руки Равенны,
Рубины ее и вены.
Мне бы над каждой дорогой
Синей звездой сиять,
Мне б на плече у Бога
Беглой кометой стоять.
Мне бы невестой Марка
Ехать верхом на льве.
Или – почтовой маркой
У ветра дрожать в рукаве.
Язык – живое существо.
Обло, озорно, стозевно и лаяй.
Чудище ненасытное, вечно алчущее.
Сколько не дай ему, сожрет.
Не бойтесь, не лопнет.
Годное усвоит, а ненужное выплюнет.
А то покатает словечко во рту, за зубами, как леденец, оближет, обсосет и приспособит к употреблению: вместо галльского "шер ами" нате вам шаромыжника, а вместо китайского "пиль нянь" - вареное ухо, пельмень.
И смешны мне вопли языковых пуристов, что надо бы оградить нашу святыню от иноплеменной агрессии, запретить к чертям собачьим все эти компьютерные политические англицизмы, а общение на уличном жаргоне вообще объявить уголовно наказуемым деянием.
Сколь не убеждай широкие массы трудящихся слово, скажем, "интернет", торжественно проклясть, забыть, заменить его на выражение русское, исконно-посконное, что-нибудь, вроде "паутина людская", они не внемлют.
И интернет, хоть ап стену убейся, будут называть тырнетом.
Имэйл — емелей и мылом.
Клавиатуру - клавой.
А не – "паутина, чертом плетенная".
Не – "ячея понарошная".
Не – "американский невод".
Не – "ярус с крючками, с наживкой, для улавливания человеков".
И-и-и, нет!
Инет.
Хоть штрафуй нас за это.
Хоть сажай по уголовной статье.
Никогда хорошилище не потащится по русскому гульбищу из ристалища на позорище, в мокроступах и с растопыркой.
А потащится франт, петиметр, крутой модник, из салона в театр, в калошах и с зонтиком.
Запреты в лексической сфере не просто бессмысленны, но опасны чрезвычайно.
Сами по себе они в России являются непреложными предвестниками беды, и соотнесимы лишь с запретами на водку.
Свидетельствую, как специалист, и просто как человек, живущий тут долго: отменяя те или иные слова, и даже отдельные буквы, мы получаем, как следствие, пугачевский бунт, дворцовый переворот, декабристское восстание, кровавое воскресенье, Август, Февраль, Октябрь.
Войну.
Революцию.
Госпереворот.
Коллапс.
Звезду Полынь.
Гуляй-Поле.
Вот, на Украине вздумали на русский язык наехать.
И что?
И чо, и шо, и што, и що?
Шта-а-а?!
Наше чудище себя в обиду не даст.
Чудное, чарое, чуть-что, очумелое, чу...
Или возьмите замечательное словосочетание: "Нас выкинут из Свифта".
Фистула софиста.
В свете софита.
Обойдемся без вашего свиста.
Без вашего фаст-фуда.
Без ваших фашистов.
Фетишистов.
Но не без Фауста.
Вот если б нас "Путешествия Гуливера" лишили, то это да, это месть.
Но Гуливеру лилипуты не указ.
Джонатану Свифту, с любовью
Нам на руки повяжут путы,
Как Гуливеру, лилипуты.
Нам перепутают расчеты,
Все нечеты и четы.
Нас мимо денег пронесут.
Куда, дружок?
На Страшный Суд.
И пустят по миру,
Как фантик по ветру.
Под вой пурги, под свист софиста,
Под хохот йеху:
Россию исключат из Свифта! –
Вещает «Эхо».
Нас выбросят из Ойумены,
Рыдайте же, Камены!
Промчится ль мимо нас свинец
Смертельный, хрюкнувши: конец?
Мы обойдемся, знай наверно,
Европа, без эльфийских евро.
Без ваших чипсов, ваших кексов,
Без сэконд-хэндов, хэппи-эндов,
Без пипифаксов и твин-пиксов,
Всех трендов-брендов.
Мы обойдемся без фаст-фуда,
Но не без Фауста.
Без чуда?!
Нам без Гамлета – как без лета.
Как без Лаур прожить, без лир?
Все Дездемоны, Маргариты
Не будут нами позабыты.
Ведь Сольвейг – солнце,
Вертер – ветер,
Мими – ведь это: миг и мир.
Манон, Русалочка, Джульетта –
Бессмертны в ореоле света.
Нам Беатриче – рая весть,
А Сирано – сирени ветвь.
В снегу фиалка – Виолетта.
Вы, Уленшпигель, Манфред, Швейк –
С Россией венчаны навек.
Не парадайс, не дольче-вита –
Суровый русский сказ.
Но нас не исключить из Свифта.
Его не исключить из нас.
В английском-то слов не то в два раза, не то на треть больше, чем в русском
(британские ученые доказали).
Где взяли, сыновья-дочери Альбиона?
А, набрали слов со всего мира, из всех своих колоний.
Аннексировали.
Экспроприировали.
Узурпировали.
Вывезли кораблями.
Что там, в трюме?
Алмазная корона, зерна кардамона.
Батист, аметист, александрийский лист.
Голубая глина, перья павлина.
Мандарины от Мандарина.
Апельсины от Асасина.
Авокадо из тропического ада.
Тюльпаны, кальяны.
Руды, изумруды.
И слова.
Из Монсеррата и Тринидада.
Уганды и Руанды.
Бутана и Лабуана.
Пенсильвании и Океании.
Австралии и Бенгалии.
Техаса и Гондураса.
Катара и Гибралтара.
Исландии и Зелландии.
Ньюфаундленда, Квинсленда, Фолкленда, Мэриленда, Диксиленда, Диснейленда и Зулу-ленда.
И вот, пожалуйте - самые богатые.
Каждое словечко иностранное, это, доложу я вам, сограждане, перебежчик из их армии в нашу.
Приглашенный особо ценный специалист.
В крайнем случае, честный гастарбайтер.
Поработает, покрутится среди нас - и досвидос.
На паровоз.
На шайтан-арбу, поменять судьбу.
Или обрусеет.
Эй вы там, в Брюсселе, еще не обрусели?
Женится на русской, семью заведет.
Русская женщина, она кого хочешь охомутает.
Отчего же одно слово в языке чахнет и глохнет, а другое приживается?
Это – отвергает язык, а то – присваивает?
Никто не знает.
Даже я, Большой академический словарь, не знаю.
Тайна сие велика есть.
Несколько похожая, правда, на ответ армянского радио слушателю.
- Почему аист на одной ноге стоит?
- Потому что он так хочет.
...Чудо, да.