Повесть Антона Палыча Чехова «Дуэль» – книга смешная и печальная, простая и непонятная, «очень литературная» и очень жизненная.
Можно читать «Дуэль», как забавную пародию на классические произведения русской литературы.
Прошло несколько десятилетий с тех пор, как лермонтовский Печорин говорил Максиму Максимычу: «…Любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и просторечие одной так же надоедают, как и кокетство другой». И вот чеховский Лаевский жалуется доктору Самойленко: «Что касается любви, то я должен тебе сказать, что жить с женщиной, которая читала Спенсера и пошла для тебя на край света, так же неинтересно, как с любой Анфисой или Акулиной. Так же пахнет утюгом, пудрой и лекарствами…»
В «Братьях Карамазовых» Достоевского говорится, как «русские мальчики» спорят в трактирах о том, «есть ли Бог», а у Чехова в «Дуэли» дьякон Победов, – тоже «русский мальчик», – ведёт «богословский разговор» с татарином Кербалаем:
«– Как по-татарски – бог? – спрашивал дьякон, входя в духан.
– Твой Бог и мой Бог все равно, – сказал Кербалай, не поняв его. – Бог у всех один, а только люди разные. Которые русские, которые турки или которые английски – всяких людей много, а Бог один.
– Хорошо-с. Если все народы поклоняются единому Богу, то почему же вы, мусульмане, смотрите на христиан, как на вековечных врагов своих?
– Зачем сердишься? - сказал Кербалай, хватаясь обеими руками за живот.
– Ты поп, я мусульман, ты говоришь – кушать хочу, я даю... Только богатый разбирает, какой Бог твой, какой мой, а для бедного все равно. Кушай, пожалуйста…»
Не все читатели согласятся с тем, что в последнем отрывке есть элемент пародии на Достоевского, но то, что Чехов иногда подшучивает в «Дуэли» над своими духовными братьями-писателями – очевидно. Больше всех досталось, конечно, Льву Николаевичу Толстому. Тот же Лаевский изрекает:
«И прошлую ночь, например, я утешал себя тем, что все время думал: ах, как прав Толстой, безжалостно прав! И мне было легче от этого. В самом деле, брат, великий писатель! Что ни говори.
Самойленко, никогда не читавший Толстого и каждый день собиравшийся прочесть его, сконфузился и сказал:
– Да, все писатели пишут из воображения, а он прямо с натуры...»
Сосредоточившись на «литературной стороне» повести образованные читатели найдут для себя много смешного и… совершенно не поймут главного. Чехов ведь тоже «прямо с натуры» пишет о том, что лично он видел и понял в жизни, а не выдумал или у других писателей прочитал и чеховский юмор не самоцель, а всего лишь средство, помогающее выжить в жестоком мире…
Почему люди творят зло? Почему издеваются над себе подобными? Люди рождаются злыми или добрыми или становятся таковыми в результате воспитания, под влиянием окружающей среды и общественных нравов? На эти вопросы Чехов дает свои выстраданные ответы.
Большинство персонажей «Дуэли» – люди от природы добрые. Таковы доктор Самойленко, дьякон Победнов, Марья Константиновна, Шешковский… Их доброту не могут уничтожить ни воспитание, ни жизненный опыт, ни забота о личной выгоде. Но они часто не могут отличить добро от зла…
Вот дьякон Победов – персонаж, не избалованный ни судьбой, ни вниманием читателей и критиков. Он излишне смешлив, часто смеётся совсем не к месту и поэтому сам не воспринимается серьёзно. Можно сказать, что Победнов «прячется в тени Самойленко»… А ведь дьякон, хотя он ещё очень молод, не уступает Самойленке в доброте и значительно превосходит доктора умом. Для Самойленко и фон Корен и Лаевский, это «прекраснейшие, величайшего ума люди», что звучит довольно глупо. Дьякон более проницателен. Размышляя о фон Корене он пусть и не находит правильного ответа, зато замечательно формулирует вопрос:
«За что он ненавидит Лаевского, а тот его? За что они будут драться на дуэли? Если бы они с детства знали такую нужду, как дьякон, если бы они воспитывались в среде невежественных, черствых сердцем, алчных до наживы, попрекающих куском хлеба, грубых и неотесанных в обращении, плюющих на пол и отрыгивающих за обедом и во время молитвы, если бы они с детства не были избалованы хорошей обстановкой жизни и избранным кругом людей, то как бы они ухватились друг за друга, как бы охотно прощали взаимно недостатки и ценили бы то, что есть в каждом из них. Ведь даже внешне порядочных людей так мало на свете! Правда, Лаевский шалый, распущенный, странный, но ведь он не украдет, не плюнет громко на пол, не попрекнет жену: "Лопаешь, а работать не хочешь", не станет бить ребенка вожжами или кормить своих слуг вонючей солониной, – неужели этого недостаточно, чтобы относиться к нему снисходительно? К тому же ведь он первый страдает от своих недостатков, как больной от своих ран. Вместо того чтобы от скуки и по какому-то недоразумению искать друг в друге вырождения, вымирания, наследственности и прочего, что мало попятно, не лучше ли им спуститься пониже и направить ненависть и гнев туда, где стоном гудят целые улицы от грубого невежества, алчности, попреков, нечистоты, ругани, женского визга...»
А ведь это не только воспоминания и размышления дьякона Победнова. Здесь сам молодой Чехов говорит о том, о чём болела его душа… Но автор «Дуэли» не так уж и молод. Ему больше тридцати, что для русских писателей уже немалый возраст. И Чехов знает «за что»…
С Лаевским просто. Его ненависть к фон Корену – это ответная ненависть. Как аукнется, так и откликнется. А «направить ненависть и гнев туда, где стоном гудят целые улицы» он не может потому, что и в себе толком разобраться не получается. Но почему фон Корен сконцентрировал свою ненависть именно на Лаевском?
Лаевский утвержает: «Я отлично понимаю фон Корена. Это натура твердая, сильная, деспотическая. (…) Я жалею, что этот человек не на военной службе. Из него вышел бы превосходный, гениальный полководец. Он умел бы топить в реке свою конницу и делать из трупов мосты, а такая смелость на войне нужнее всяких фортификаций и тактик. О, я его отлично понимаю!»
И он действительно понимает больше других, хотя и не совсем «отлично». Врождённое стремление к деспотизму у фон Корена действительно есть, но какой-то особой твердости и силы не наблюдается. Лаевский смотрит на фон Корена, как мышка на кошку, а для мышки «страшнее кошки зверя нет». Поэтому Лаевский и говорит о фон Корене: «Он здесь король и орел; он держит всех жителей в ежах и гнетет их своим авторитетом. Он прибрал к рукам всех, вмешивается в чужие дела, все ему нужно, и все боятся его». А на самом то деле никто зоолога не боится, кроме Лаевского… Но тиранам ведь именно этого и надо. Поэтому Лаевский – самая подходящая мишень для ненависти фон Корена…
Чехов умеет во всём находить комические черты. Не только Лаевский преувеличивает масштаб личности фон Корена, но о фон Корен, перечисляя подлинные и мнимые прегрешения Лаевского, договаривается до того, что «ещё год-два – и он завоюет всё кавказское побережье». (Но здесь тоже может быть элемент пародии: есть в фон Корене что-то этакое… маниловско-ноздревское…)
А каков на самом деле Лаевский?
Если фон Корен – природный подлец, то Лаевский – человек от природы добрый, но слабый и предельно развращённый воспитанием.
А что мы знаем о воспитании Лаевского?
Всё.
Гениальный Чехов сказал всё, что нужно знать читателям, в нескольких фразах:
Накануне смерти надо писать к близким людям. Лаевский помнил об этом. Он взял перо и написал дрожащим почерком:
"Матушка!"
Он хотел написать матери, чтобы она во имя милосердного Бога, в которого она верует, дала бы приют и согрела лаской несчастную, обесчещенную им женщину, одинокую, нищую и слабую, чтобы она забыла и простила все, все, все и жертвою хотя отчасти искупила страшный грех сына; но он вспомнил, как его мать, полная, грузная старуха, в кружевном чепце, выходит утром из дома в сад, а за нею идет приживалка с болонкой, как мать кричит повелительным голосом на садовника и на прислугу и как гордо, надменно ее лицо, – он вспомнил об этом и зачеркнул написанное слово».
Ничего странного в том, что такая мать воспитала единственного сына безвольным, капризным и инфантильным. Но то лучшее, что изначально есть в Лаевском, не убито. В душе Лаевского есть потребность быть нужным людям. А нужен он только Надежде Федоровне, больше никому. Именно поэтому накануне дуэли он «понял, что эта несчастная, порочная женщина для него единственный близкий, родной и незаменимый человек». Лаевский не переродился, он просто стал самим собой…
В финале повести порок не наказан, а добродетель не восторжествовала. Все, и даже Лаевский, готовы считать подлеца фон Корена порядочным человеком, а жизнь Лаевского, обвенчавшегося с Надеждой Федоровной, нелегка: им нужно выплачивать многочисленные долги. Совершать ошибки гораздо проще, чем потом исправлять их…
А разве и сейчас не так?
Но Лаевский и Чехов всё-таки надеются:
«В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямая воля гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды...»