Команда на построение батальона. Я лежу в нашей палатке, только что придя с кухни, где дал разрешение на выдачу пищи, Построением на обед, командует дежурный офицер батальона , молодой лейтенант, меня эта команда не касается, я подчиняюсь только комбату, а его нет, уехал в гарнизон, но лейтенанту надо выпендриться и показать свою власть. Посылает дневального, чтобы он поднял меня и заставил встать в строй. Я, естественно, посылаю его подальше. Весь строй слышит нашу перепалку, слышит и лейтенант, заскакивает в палатку и достаёт из кобуры пистолет, Я спрашиваю у него: ты хоть стрелять умеешь и он делает выстрел в воздух, а это уже скрыть нельзя. Ребята стоят, выпучив глаза, я выхожу, застёгиваю ремень и становлюсь в конце строя. Батальон идёт на обед, а я возвращаюсь в палатку. На следующий день приезжает комбат, ему докладывают об инциденте, он делает выговор лейтенанту за неправомерное применение оружия,
а меня отправляет на семь суток простого ареста на гауптвахту.
Поскольку я на сержантской должности, меня не берут на работы и мы с ещё одним
сержантом из другого подразделения целый день лупимся в карты в камере с перерывом на обед и ужин. Через три дня мне это надоело и я сам попросился на работу, чтоб не сидеть в душной камере. Работа была в тени, вшестером грузили речной гравий на ГАЗ-63 для посыпания дорожек - готовились к смотру.
В компании веселей - анекдоты, байки – совсем не то, что я пережил в строгой одиночке. Я уже служу второй год, старик, третий арест, умею «травить», как говорят моряки, т.е. рассказывать. В общем, отсидел – не заметил.
Поскольку я был вне штата в сан.части и юридически не имел начальника, то мой арест в Тоцком прошёл без следа. В конце июля батальон вернулся в Бузулук и я прибыл в летний лагерь в родную сан.часть. Пилипчуку даже не доложили о моём нарушении дисциплины и аресте, а, может, и доложили, но он никак не дал мне
этого понять и служба покатилась по накатанному пути.
В конце июля весь личный состав выстроили на плацу и полковник зачитал приказ Хрущёва о сокращении Вооружённых Сил на 1 200 000 человек и о реорганизации в нашей дивизии. Подробностей не огласили. Казалось, что все об этом забыли, но среди офицеров пошли слухи, что многих отправят в запас раньше срока и они пострадают в пенсиях. Солдат срочной службы это не касалось – все должны будут дослужить установленные сроки.
Как-то в один погожий субботний день меня и нескольких ребят пригласила к себе в общежитие компания хорошо нам знакомых девущек со швейной фабрики, с коллективом которой у нас были общественные связи по линии художественной самодеятельности. Мы неплохо посидели с гитарой, баяном, танцами и начали расходиться. Нашей узкой компанией мы решили зайти в дом, в котором жили подруги двух моих приятелей, где меня познакомили с местной девушкой, которая училась на последнем курсе Бузулукского Библиотечного техникума Шепелевой Любой. Мне она понравилась и я ей тоже и мы в продолжение вечеринки танцевали друг с другом. Я был слегка навеселе и пошёл провожать её домой. Она жила рядом с местной танцплощадкой, недалеко от приснопамятного дивизионного лазарета.
Площадка ещё работала, оттуда неслись звуки Рио-Риты и мы зашли туда ещё немного потанцевать. Я, засунув пилотку за погон, вывел её на центр площадки и мы
успели сделать несколько па, как появился патруль – лейтенант и два солдатика и остановили меня, потребовав увольнительную и сделав замечание о нарушении формы. Увольнительных я никогда не брал, ибо мои погоны с чашей со змеёй давали мне возможность заявить любому патрулю, что я нахожусь при исполнении и иду к капитану Синицыну на дом ставить банки его тёше. В данной обстановке такой ответ не прокатывал – я был с девушкой, рядом лазарет, которому мои услуги ни к чему.
В общем Люба пошла домой сама, а меня повели в комендатуру. По дороге я распинался, что меня задержали невежды, опозорили перед девушкой, что вам лаптями щи хлебать, а не укорять меня за западный танец (буги-вуги) который я успел продемонстрировать, на что собственно и упирал патруль.
Задержали меня до утра, утром сменился караул, заступил новый и выставил меня за дверь, поскольку не было основания меня держать – патруль не мог указать в докладной причину моего задержания. Позвонили дежурному в летний лагерь, он подтвердил мою личность и меня выпустили.
К обеду я уже был в лагере, снял пробу, пообедал и прибыл в нашу палатку. Было воскресенье , начальство сидело по домам и всё прошло тип-топ.
Однако патруль, вернее, лейтенант оказался дотошным, бдительным и накатал рапорт в Особый Отдел.
Особый Отдел располагался в городке, в самой середине, имел свой выезд, машину и взвод, командиром которого был мой старый знакомый сержант Вадим Извозчиков, с которым мы частенько ходили в один дом на окраине Бузулука в приватную компанию. В понедельник меня вызывают в штаб и зачитывают приказ командира полка о присвоении мне звания младший сержант – две узкие полоски на погоне.
Где-то наверху вспомнили о моём красном дипломе, что я исправно выполнял свои обязанности, а мои отсидки списывались на дела, не связанные с профессиональными навыками и умением. Я был в шоке, но и в радости.
Через три дня опять вызывают в штаб и выдают предписание явиться в Особый Отдел. Еду в городок, поднимаюсь на второй этаж. Меня встречает Вадим, удивлённо смотрит на мои погоны и докладывает своему шефу, что явился такой-то, такой-то.
Тот приказывает войти, я вхожу и представляюсь. Он тоже удивлён и переспрашивает, я ли танцевал западный танец и был задержан патрулём? Отвечаю: так точно, было такое! Но ему докладывали, что я рядовой, а перед ним младший сержант. Вкратце рассказываю про свой инцидент с нач.медом дивизии и наш
разговор приобретает совсем другую направленность. Он узнаёт из личного дела,
что я ялтинец, где показывают фильмы, которые не показывают в советской глубинке,
где танцуют западные танцы. Оказывается, что он только что вернулся из Гурзуфского санатория Министерства Обороны и лично познакомился с нашей местной действительностью. Расстались дружески.