Глава 11
Осень 1812 года
Вигвамы горели ярко и малодымно. Как хорошо сложенные из сушняка костры. Запах обугленных шкур бизонов, служивших им покрытием, доносился ветром до форта Александровского, принявшего в свои стены жителей деревни. Индейцы — в основном мака — были захвачены врасплох и бежали в русскую крепость-факторию, не сумев прихватить даже одеял. Только воины, во главе с Маковаяном, отступили без паники, стараясь прикрыть стариков, женщин и детей. Теперь все они теснились под бревенчатой стеной казармы, которая служила неплохой защитой от пуль, прилетавших с вершины холма, — там окопался большой отряд американских рейнджеров. Они свалились на голову, как снег в июле: до ближайшей территории США было несколько сот верст, и вообще, никто не ожидал появления тут, на побережье, хорошо вооруженного противника.
Комендант форта Булыгин, пригласив на военный совет в свой дом вождей индейцев и помощников, Прохора Жилякова и Филиппа Котельникова, первым делом повинился: не предусмотрел, мол, при закладке крепости, что холм, с вершины которого хорошо просматривалась внутренность форта, может когда-нибудь оказаться в руках врага. А теперь рейнджеры посадили там стрелков, которые легко выцеливают неосторожных, особенно индейских ребятишек — двоих, вон, уже подстрелили. Правда, атаковать форт, по всему видать, не собираются: все запасы индейцев достались им, можно долго жировать, а русским и аборигенам податься некуда.
Так он решил после осмотра позиций.
— Что будем делать, уважаемые? — обратился Николай Исакович к Ютрамаки и Маковаяну. Первый стал верховным вождем союза племен, а его сын возглавил родное племя. Булыгин уже довольно свободно изъяснялся на языке мака, поэтому обходился без помощи жены. Вожди, кстати, тоже научились понимать русский язык. — И вы пораскиньте мозгами, — добавил он по-русски Жилякову и Котельникову. — Вопрос жизни и смерти. Всем надо крепко подумать.
— Хорошо бы узнать, откуда и зачем они тут появились, — как бы размышляя вслух, протянул Филипп Котельников. Бывшему юнге уже исполнилось двадцать два, он подрос, раздался в плечах, женился на индеанке и успел родить мальчонку; наверное, поэтому стал рассудительным и обстоятельным, так что комендант с легким сердцем приблизил его к себе. Вот и сейчас Котельников явно собрался под обсуждение подвести прочную основу. — Ведь мы знаем, по индейским сведениям, что Штаты начали войну с британцами, у них каждый солдат на счету. А тут их не меньше сотни.
— Ну и что? — скептически отозвался Жиляков. — Это, можа, артель трапперов.
— Ага, артель! Артелью, Прохор, лучше баржу тянуть, а не белку али куницу бить, — съязвил Филипп. — И штуцера у них не на пушного зверя — ишь как пуляют!
Как раз в этот момент в раскрытое по случаю жары окно влетела очередная пуля, хлестко щелкнув в лиственничное бревно стены. Видимо, рейнджеру-стрелку на холме показалось, что кто-то промелькнул внутри комнаты. А может, просто напомнил русским: мол, не больно-то разгуливайте; конечно, все под Богом ходят, а вы еще и под прицелом.
— Ну, а ежели узнаем, что им потребно, то и решим, как дальше быть, — продолжил рассуждение Котельников. — То ли подождать, пока потешатся да уйдут, то ли вдарить из фальконетов да пойти в рукопашную.
— Фальконетов у нас всего два и зарядов к ним всего-ничего — по десятку на ствол, так что вряд ли получим нужный эффект, — возразил Булыгин. — А над рукопашной стоит подумать. У нас тридцать бойцов да у Маковаяна больше полусотни… может получиться…
— Но сначала нужен пленный, — упрямствовал Филипп. — Так ведь, уважаемые вожди? — обратился он к сосредоточенно молчавшим индейцам.
Маковаян переглянулся с отцом, тот чуть заметно кивнул, и молодой вождь мака заговорил:
— На нас напали не охотники за пушным зверем, не трапперы. Но это и не солдаты. Их кто-то послал специально на нашу землю. Пленный нужен, от него мы узнаем, кто хочет нас убить. Пленного возьмут мои воины, сегодня ночью. Отец считает, что пришельцы хотят разорить факторию и прогнать русских. Надо сражаться. Я пошлю гонцов за воинами якима и квилеутами, они придут завтра к вечеру. Все вместе мы победим любого врага.
Булыгин вкратце перевел помощникам речь Маковаяна и продолжил по-русски:
— Это очень верно ты сказал: вместе мы победим любого. Русские в больших войнах так и побеждают — всем миром. Эта война маленькая, но она может стать большой, если сюда придут солдаты. Чтобы их не пустить на ваши земли, надо собирать все племена в единый союз…
Как бы в ответ на слова коменданта издалека прилетел негромкий хлопок, вслед за тем нарастающий свист, в окне мелькнула дымная тень, и на лиственничных плахах пола закрутился, разбрасывая искры, черный шар… небольшой… размером с ядро шестифунтового фальконета…
— Граната! — вскрикнул узнавший его Булыгин. — Ложись!!
Русские рухнули, как подкошенные, индейцы же остались сидеть: они, видимо, не поняли, что произошло.
— Щас рванет!!! — Жиляков, привстав, попытался сдернуть гостей с лавки, но у него не получилось. — Сгибнете, черти!!!
Краем глаза он засек взметнувшееся рядом тело и в следующее мгновение уже полным взглядом увидел подброшенного взрывом Филиппа Котельникова.
Несколько бомб, выпущенных рейнджерами, разнесли в щепки большой кусок ограды форта — частокол из заостренных сверху бревен. Граната, убившая бывшего юнгу, была одной из двух, попавших в дома (вторая выбила межоконный простенок в казарме). Никто больше не пострадал, однако гарнизонные стрелки поспешно заняли места у бойниц на башнях и по обе стороны пролома — на случай атаки, но рейнджеры не выказывали такого стремления. Шум и гам, поднявшиеся с началом обстрела, постепенно затихли, даже напуганные дети перестали плакать, успокоенные матерями-индеанками.
Наступила тишина.
Из комендантского дома четыре человека вынесли завернутое в лоскутное одеяло тело Филиппа Котельникова и под прикрытием частокола быстрым шагом, почти бёгом, направились в часовню, возведенную недавно возле надворотной башни. Часовню именно в этом месте поставили по настоянию монаха отца Гавриила, прибывшего из Новоархангельска в форт Александровский для пастырского и апостольского служения. Теперь отец Гавриил должен был отпеть первого покойного, по злой шутке судьбы самого молодого в гарнизоне.
Тело бывшего юнги, крепко запеленутое в парусину (из кокона была видна лишь голова, не пострадавшая при взрыве), уложили в том же одеяле на простой деревянный стол посредине часовни. Отец Гавриил воспротивился было просьбе коменданта отпеть погибшего по-быстрому:
— Не по-православному сие. Отпевать надобно усопшего, во гробе возлежащим, на третий день после преставления. Только магометане хоронят сразу после смерти до заката солнца, — но с холма прилетели еще две бомбы, взорвавшиеся посреди двора крепости, и он согласился.
Туда же, в часовню, препроводили жену Филиппа, индеанку из племени якима, нареченную при крещении Марфой. Она пришла с грудным младенцем на руках, встала в изголовье мужа и за весь обряд отпевания не подала голоса и не проронила слезинки: не в обычаях индейцев оплакивать погибших воинов, а Филипп погиб как воин, спасая вождей.
Вожди еще до начала обряда отдали ему честь, преклонив колена у стола, на котором лежал Котельников, а потом стояли в изножье, гордо подняв головы и устремив взгляды в неведомое, где обитал Великий Дух. Там уже, по их понятиям, обреталась душа покойного.
В часовню набилось много индейцев. Они видели, как вожди почтили русского, и последовали их примеру. А после христианского обряда отпевания завели свою песню, похожую на морской прибой и завывание ветра. Кто-то, несмотря на тесноту, начал под нее совершать ритмические телодвижения, к нему присоединились другие, окружая стол с покойным, и вскоре немногие русские, стоявшие теперь в стороне, воочию могли видеть индейский ритуал проводов воина в загробный мир.
Булыгин думал, что отец Гавриил воспротивится проведению в христианской часовне языческого обряда, однако пастырь сказал, что Великий Дух индейцев — тот же единый Бог, только под другим именем, а разница в служении ему не имеет особого значения, и надо уважать иноплеменные обычаи.
— Однако, батюшка, вы рискуете, — покачал головой Николай Исакович. — Священный Синод вряд ли одобрит ваши действия.
— Семь бед — один ответ. Не исключаю сие, — остро посмотрел ему в глаза отец Гавриил, — однако ж в том лишь случае, ежели кто-либо злоумышленно донесет на меня, грешного. — И снова сверкнул молодыми, несмотря на седую бороду, очами.
— Ну, что вы, батюшка, — смутился комендант. — Все же делается ради добрых отношений с аборигенами. Здесь невозможно жить по канонам Большой земли. Я заставил вас отпевать раньше времени, вы позволили языческий ритуал в христианском храме…
— Сын мой, вам, полагаю, неведомо, сколько языческого сохранилось в христианстве. Бог, как я уже сказал, един, и церковь, принимая в свое лоно новообращенных, соглашается с некоторыми их обычаями, заради их душевного спокойствия. Валаамские старцы в своем апостольском служении свято следовали этому неписаному правилу. Будем следовать и мы, уповая на всемилостивейшего нашего Господа. — Отец Гавриил широко перекрестился.
— Аминь, — сказал Булыгин и тоже осенил себя крестным знамением.
Рейнджеры обложили крепость, но не атаковали, а изредка постреливали из двуствольных ружей и фальконетов — у них было пять шестифунтовых, установленных на колесные лафеты. Чего-то ждали. Чего именно, вернее кого, выяснилось, когда индейцы сделали ночную вылазку и приволокли пленного — молодого нахального парня в кожаной куртке, украшенной цветной бахромой из полосок кожи. Когда у него изо рта вынули тряпичную затычку, рейнджер начал ругаться и угрожать свирепыми карами, если его не отпустят и не сложат оружие. Особенно распинался в отношении индейцев, обзывая их самыми грязными словами из английского языка.
Присутствовавший при этом Джон Вильямс хотел было перевести эту брань на язык мака, которому научился от своей жены-индеанки, однако Ютрамаки жестом остановил его и взглянул в глаза пленного столь пронзительно, что тот споткнулся, проглотив полслова, и замолчал.
И тогда заговорил вождь:
— Джон, перескажи этому бледнолицему все, что услышишь от меня. — Вильямс кивнул. Ютрамаки повернулся к пленному. — Ты, один из койотов, пришедших под покровом тьмы и разоривших наши вигвамы, знай, что мы с вами поступим как с койотами — уничтожим всех до единого. К вам даже никто не захочет прикоснуться, чтобы совершить «ку»22. Но тебе обещаем жизнь, если ты ответишь на все вопросы.
## 22. Прикосновение чем-либо — голой рукой или зажатым в руке предметом — к врагу (свершение «ку») у индейцев Северо-Запада считалось знаком высшей доблести.
— Да пошли вы!.. — заорал рейнджер, выслушав перевод. — Ничего отвечать не буду. Мы с вас шкуры сдерем и развесим на деревьях для просушки. А потом продадим, по пятьсот долларов за штуку. Вот так, скунсы вонючие!
Он сидел на грубо сколоченном табурете со связанными за спиной руками, орал и тряс кудлатой головой. Булыгин, Жиляков и вожди со своим толмачом, расположившись за столом напротив, молча ждали, пока он выговорится.
— Мои товарищи хватятся меня и пойдут в атаку, но сначала перемесят бомбами это пристанище красных тараканов. Вот-вот подойдет отряд мистера Томпсона с пушками и снарядами — ой, что тут буде-е-т! — Рейнджер захохотал, брызгая слюной, задергался и упал с табурета.
Прохор Жиляков и Маковаян подняли его и усадили. Рейнджер тяжело дышал широко открытым ртом, закатывал глаза.
— Слушай внимательно, бледнолицый, — спокойно сказал Ютрамаки. — Люди наших племен никогда не снимают скальп с человека, но для тебя сделаем исключение. С тебя снимем. С живого.
По мгновенно расширившимся зрачкам пленного Булыгин понял, что американец поверил и не на шутку испугался.
— Поэтому тебе лучше все рассказать, — по-прежнему спокойно закончил Ютрамаки.
— Спрашивайте, — хрипло сказал пленный.
Рейнджер — его звали Джек Брэдли — рассказал все что знал.
Отряд добровольцев был собран по объявлению Дэвида Томпсона, одного из директоров Северо-Западной пушной компании («Помнишь срубленный столбик? — торкнул в бок Прохора Булыгин. — Надпись на табличке?» Жиляков согласно кивнул.), для подтверждения права компании на территорию квилеутов. Рейнджеры получили отличные ружья Мортимера, фальконеты на колесных лафетах и количество снаряжения, достаточное для похода на восемьсот миль. В это время началась война с Англией, как сказал Томпсон — Вторая война за независимость. Довольно малочисленной американской армии нужны были солдаты, и, чтобы не привлекать лишнего внимания военных комиссаров, Томпсон разделил отряд на две группы, выходящие с разницей в неделю. Первая группа сожгла по пути несколько индейских деревень, когда внезапно наткнулась на русскую крепость, и теперь рейнджеры ждали прибытия второй группы, чтобы совместными усилиями стереть форт с лица земли.
— Ишь ты — стереть! — язвительно сказал Булыгин, когда Джека Брэдли увели в погреб, поскольку иного арестантского помещения в крепости не было.
Съязвить-то съязвил, а положение выходило аховое. С приходом Томпсона отряд будет насчитывать около ста двадцати неплохих стрелков при десятке фальконетов против тридцати пяти российских подданных, вооруженных устаревшими ружьями, да сотни индейцев, в руках которых были луки, ножи и томагавки. Правда, владели они своим легким оружием мастерски, а несколько человек уже умели пользоваться огнестрелом, и Булыгин был готов выделить им ружья из небольшого арсенала — да вот поможет ли это, ежели Брэдли сказал правду, и рейнджеры сначала перепашут бомбами весь форт, а уж потом пойдут добивать то, что останется?
— Морская Птица, — сказал Ютрамаки, обращаясь к коменданту (он стал его так называть, когда впервые увидел парусник и узнал, что русский вожль командовал таким же), — я пошлю Маковаяна собрать воинов из разоренных селений, чтобы мы ударили по койотам с двух сторон. Только обещай мне, что все ружья, которые мы захватим у врагов, получат наши люди. У бледнолицых — война, им не до нас. Самое время начать создавать империю Орегон. Ты мне поможешь?
— Обещаю, — Николай Исакович ответил сразу и про ружья, и про империю. Твердо ответил, как представитель Компании. Еще минуту назад в его душе клубилась тихая паника, вызванная сведениями, полученными от Джека, а сейчас, после спокойных слов верховного вождя, слов, не только вселяющих веру в победу над рейнджерами, но и приоткрывающих будущее, в котором немалая роль должна принадлежать русским, то будущее, о коем он сам несколько лет назад вещал Ютрамаки, комендант ощутил в себе силу, позволяющую говорить твердо и решительно.
Империя Орегон, которой суждено отрезать «штатных» американцев от Тихого океана, — неужели из мечтательного миража она сможет превратиться в реальное, дружественное России, государство?
— Да там никак драка, Никитыч! — Пугач смотрел в подзорную трубу на медленно приближающийся берег. — Однако, нешутейная, держи меня за ноги! Дым, огонь, ажно форта не видать.
Заглянув в первый раз в глазок подзорной трубы, Емелька так восхитился волшебством уменьшения расстояний, что весь морской путь до Орегона почти не выпускал ее из рук, разглядывая далекую тонкую полоску берега — «Ильмена» шла, постоянно имея в виду береговую линию, — и сообщая об увиденном всем, кто оказывался поблизости. Когда Тараканов сказал, что на траверсе должен появиться форт Александровский, Пугач устремленно начал рыскать «волшебным оком» по горизонту и первым заметил подозрительные облачка, а затем и язычки пламени.
— Ну-тко, дай! — Тимофей почти вырвал трубку из цепких пальцев Епифанцева, глянул в нее и выдохнул: — Твою ммать! То ж американы! Откуль взялись?! А?!! — Еще вгляделся: — Флаг, точно, ихний! — Оторвался от трубы, сунул ее ничего не понимающему Пугачу. — Омельян, поднимай на палубу всех наших! Баб не трогай. Я — на мостик! — И устремился на ют.
«Всех наших» — это почти семь десятков парней и мужиков, переселенцев и ссыльнопоселенцев — Емельян выгнал на палубу за несколько минут. В это время Тараканов на мостике разговаривал, надо сказать, порою весьма горячо, с капитаном, бостонским шкипером Уильямом Водсвортом. Разговор велся, естественно, на английском: бостонцы и высокомерные подданные короля Георга Четвертого считали ниже своего достоинства говорить на каком-либо другом языке. Стоявший тут же практикант Антипатр Баранов при необходимости подсказывал дядьке Тимофею нужные английские слова. Но это мало помогало.
— Нет, Тим, нет и нет! — горячился Водсворт, плечистый широколицый мореман в капитанской треуголке. Порыв ветра разлохматил его русую «шкиперскую» бороду, задул в рот и ноздри дым крепчайшего трубочного табака, отчего Уильям закашлялся до слез.
Тараканов и Антипатр терпеливо выжидали. Епифанцев сунулся было доложить о выполнении задания, но Тимофей придержал его движением руки.
Наконец шкипер успокоил кашель, вытер слезы концом огромного фулярового платка, повязанного вокруг загорелой до черноты шеи, пыхнул трубкой и заявил:
— Я не буду высаживать десант. Тим, пойми: там дерутся мои сограждане, а ты выступишь против них. Я не должен тебе помогать! Не имею права!
— Я-то тебя понимаю, а ты меня — нет! Ты вот сказал «сограждане», а там горят дома моих товарищей, которые подожгли они. Это они сюда пришли разбойничать и убивать. Они — бандиты, и ты как честный человек не должен им помогать…
— Я и не помогаю. Просто мы пройдем мимо и направимся в Калифорнию, а потом — на Гавайи. Рулевой! Пять румбов к зюйду! Курс — зюйд-ост-тень-зюйд23!
## 23. 146,25° от норда.
— Есть курс зюйд-ост-тень-зюйд! — откликнулся матрос на штурвале и крутанул колесо вправо.
Бушприт так резво повело на юг, что кое-кто из собравшихся на шканцах не устоял на ногах.
— Омельян! — крикнул Тимофей по-русски. — Верни курс на место и поставь на руль Антипатра! — И подтолкнул юношу: — Давай-давай становись!
Епифанцев с удивительной при его медвежести ловкостью метнулся к рулевому. Водсворт зачарованно смотрел, как рыжий русский, смахивающий на берсерка, только что без боевого топора, легким движением отодвинул штурвального, возвратил рулевое колесо в прежнее положение и аккуратно поставил у руля юного практиканта.
— Калифорния и Гавайи подождут, — мотнул головой Тимофей. — Мы нужны здесь, Булыгину.
— Ты хочешь поднять бунт на корабле? — очнувшись, удивился Водсворт. — А знаешь, что полагается бунтовщикам по морским законам? Я прикажу вздернуть тебя на рее, и любой суд меня оправдает.
— Ты забываешь, что начальник экспедиции я, а ты просто нанят, зафрахтован. — Тараканов с трудом произнес неудобное для русского человека слово. Вообще, по-английски он говорил куда правильнее, чем на родном языке, но вот все эти «сограждане», «экспедиция» и тому подобные инословия выговаривались так, будто в рот внезапно набивалась каша. Каждый раз, одолев возникшее препятствие, Тимофей Никитич отводил душу заковыристым русским матом, но сейчас было не до того: он заметил спешащих к мостику матросов во главе со старшим помощником шкипера Беном Грантом. — Прикажи своим людям готовить шлюпки и не смейте мешать мне!
Водсворт открыл рот, чтобы возразить, но взглянул в бешеные глаза русского и, махнув рукой, приказал Гранту приготовить шлюпки к спуску на воду.
Тем временем берег приближался, уже явственно доносились щелканье ружейной пальбы и рявканье пушечных выстрелов. Тимофей повернулся к своей команде:
— Слушайте все! Там, — он показал рукой на ползущие вдоль берега дымы, — там наши товарищи насмерть дерутся с бандитами, и мы должны им помочь. Все, кто умеет стрелять, получат ружья, остальные будут драться саблями.
— А ежели кто не хочет драться? — послышался одинокий голос.
Глаза Тимофея мгновенно выцепили в толпе худощекого мужичка в армяке.
— Ты, — рука Тимофея устремилась теперь на него, — заруби себе на носу: ты не хочешь помочь сегодня, завтра никто не поможет тебе.
— Да я ничё… — заюлил мужичок, — я к тому, што никто нам на Ситке про драку смертную не сказывал…
— А никто и мир со спокоем не обещал, держи меня за ноги, — неожиданно рыкнул на него Пугач, который по-прежнему обретался возле Антипатра: помогал ему с курсом. — Понял, шелупонь косоротая?
Толпа загоготала: рот у миролюба, и верно, был косоват.
— Да понял я, понял… — заспешил мужичок. — Как все, так и я, чё уж тут…
— Вот и ладненько, — заключил Тараканов и начал командовать: — Огородников, Кулаков, раздайте оружье. Зырянов, Квасников, Расторгуев — к фальконетам! Флаг полосатый видите? Там у них пушки — вдарьте гранатами, когда подойдем на выстрел.
И все закрутилось.
Заметив корабль под американским флагом (Баранов на Ситке настаивал на российском, но Водсворт тогда категорически отказался), рейнджеры даже и не подумали по нему стрелять; поэтому «Ильмена» спокойно вошла в устье реки, спустила шлюпки и отправила первую партию десанта. Спохватились они, когда три шестифунтовых фальконета ударили с борта по холму, и картечные гранаты взорвались на их собственной батарее. Залп для рейнджеров оказался ужасающим: картечь выкосила почти всех артиллеристов. Он вызвал смятение среди атакующих крепость и восторженное «ура!» среди осажденных, которые крепко приуныли при виде американского флага на корме входящего в устье реки судна.
— Мы уверились, что наша песенка спета, — рассказывал позже Булыгин, поминутно трогая забинтованную голову, — и я готов был приказать сложить оружие, чтобы не плодить лишних жертв. А тут — нате вам! — бомбы, взрывы, и американцы покатились назад… Отлично придумано с флагом, Тимофей Никитыч!
— Да с флагом-то мы как раз ничё не придумывали, — хохотнул Тараканов. — Само получилось. Водсворт ваще хотел мимо пройтить, пришлось постращать его арестом.
— Ну и правильно! Нечего им потакать! Деньги платим — пусть дело делают, и свое место знают. — Булыгин сказал это сердито, но тут же разулыбался: — А десант твой в драке хорош: сразу видно — не случайно кандалами гремели. Особенно этот рыжий леший… как его?..
— Омельян Епифанцев, а свои кличут — Емелька Пугач.
— Пугачева, значит, поминают? — ощерился Булыгин. — Ну-ну…
Десант дрался, конечно, неумело, не по-военному, но самозабвенно. И не столько прикладами и штыками да саблями, сколько кулаками. Бывшие каторжане явно истосковались по размаху и удали, по бою «стенка на стенку», смертельная схватка превратилась для них в кулачную «потеху», коей издревле славилась Русь, и они дали волю годами истязаемой душе. Американцы никак не ожидали такой веселой ярости в глазах «этих бешеных русских»; их пренебрежение к оружию рождало в сердцах завзятых охотников невольный ужас, а ужас быстро превращался в панику. Рейнджеры сначала отступали, но потом кто-то побежал, а кто-то поднимал руки, бросая ружья, эти замечательные двустволки, один ствол у которых был гладкий, а второй — нарезной, позволяющий прицельно бить за пятьсот шагов, эти дорогущие Мортимеры, стоившие несколько шкур морского бобра. Индейцы преследовали бегущих и добивали тех, кто не сдавался, а индейские скво собирали брошенное оружие — так им приказал вождь Ютрамаки.
Гонцы Маковаяна, кстати, не успели привести воинов из разграбленных селений: рейнджеры, как и говорил Джек Брэдли, ринулись добивать форт, не дожидаясь прихода отряда Дэвида Томпсона — просто из желания немедленно выручить товарища и воздать «по заслугам» его похитителям. И, не появись «Ильмена», им бы это вполне удалось.
Теперь союзным силам — русским и индейцам — предстояло устроить ловушку приближающемуся отряду. Конечно, его может предупредить кто-нибудь из рейнджеров, сумевших уцелеть и убежать — а такие наверняка были, — и Томпсон решит уйти от греха подальше, но вожди считали, что враг должен быть уничтожен в любом случае.
— Иначе они вернутся большим войском и убьют нас, — категорически заявил Маковаян. Ютрамаки легкими кивками подтверждал слова сына. — Так уже было там, на восходе. Наши братья — делавары, сиу, семинолы, могикане и многие другие, — победив и прогнав бледнолицых, успокаивались, а бледнолицые собирали новые силы, возвращались и убивали всех. Не только воинов, но и стариков, скво и детей. Всех!
Антипатр, знавший от матери индейские языки, зачарованно слушал вождя. Его горбоносое лицо не скрывало гнева, черные глаза сверкали, а плечистая не по годам фигура была напряжена, в ней бурлила готовность сорваться и мчаться, куда укажет седовласый предводитель. Тараканов видел, что юношу возмущает видимое бездействие русских командиров — особенно коменданта форта Булыгина, и только воспитанное морским училищем почитание субординации удерживает его от безрассудства.
А Булыгин — и это тоже было заметно без подзорной трубы — несказанно радовался нежданному финалу сражения. Да и как не радоваться, когда почти на исходе безнадежной схватки вдруг, словно по мановению Божьей руки, все меняется, и только что торжествовавший враг бежит и просит пощады? Он слушал вождя, но вряд ли вникал в смысл тревожащих слов. Правда, в глазах проскальзывала озабоченность, однако Тимофею казалось, что это была озабоченность иного рода — не командирская, а хозяйская: комендант, похоже, уже прикидывал, во что обойдется восстановление порушенных стен и строений крепости. Это — его главная забота на ближайшее время. Тимофей не осуждал его, но вспомнил, с каким мальчишечьим задором Николай Исакович всего четыре года назад расписывал Ютрамаки возможности союза индейских племен, как помогал объединению мака, квилеутов и якима — теперь это был совсем другой человек. Счастливая семья (Анна Петровна родила ему двоих сыновей), достаточно спокойное и сытное житье начальника крепости и фактории, опять же обеспеченное тем самым союзом, благодушие, пышно расцветшее в тихонравных условиях, — что еще нужно человеку, явно склонному к блаженному ничегонеделанию. Лишь смертельная опасность заставила его вынырнуть из тихого омута и что-то предпринимать, но стоило ей отступить — как он с радостью (вот она, причина радости!) начал снова погружаться в прежнее состояние. И это сильно тревожило Тимофея Никитича. Теперь он понимал, почему шкипер после кораблекрушения легко отказался от командования и почему потом, когда явная опасность миновала, потребовал его обратно; почему при первой возможности постарался избавиться от байдарщика и партовщиков, хотя Тараканов никоим образом не вмешивался в его начальственные дела, — для Николая Исаковича казалось невыносимым присутствие рядом неподчиненного ему, уверенного в себе человека; почему, наконец, он своей властью определил место крепости не на холме, а в низине — лишь бы вопреки мнению тех же партовщиков, поднаторевших в строительстве таких острожков.
— Ну, что же вы молчите?! — не выдержал Антипатр, обращаясь сразу и к Булыгину, и к Тараканову. — Маковаян ведь правильно говорит, дядька Тимофей!
— Я не молчу, я кумекаю, — откликнулся начальник экспедиции. — А кумекаю я, что допрежь всего надо дождаться гонцов. Мы не знаем, скоко воинов они приведут, а без того как ловушку устраивать?
— Что сказал мой названый сын Тимофей? — спросил недостаточно хорошо понимающий русский Ютрамаки.
Антипатр перевел. Ютрамаки кивнул:
— Наши братья близко. Вечером будут здесь. Маковаян устроит ловушку. Кто поведет русских воинов?
Вопрос был неслучайный: офицер у русских один — Булыгин, но он плохо подходил для военного командования; остальные — люди сугубо штатские, то бишь гражданские, для них сражаться худо-бедно куда ни шло, но вот командовать… Собой Тимофей Никитич рисковать не мог: он должен был выполнить поручение Баранова — договориться с королем Гавайев о торговле, а главное — о снабжении Русской Америки продовольствием, и заменить его на этом поприще некому.
А что, если…
— Ютрамаки, — обратился Тимофей к вождю, — ты своими глазами видел, как сражаются русские воины. Кто, по-твоему, может быть командиром?
Вождь подумал, потом важно кивнул:
— Огненноглавый Бизон.
Тараканов сразу понял, о ком речь: Емелька Пугач, то бишь Епифанцев. Он, и верно, дрался с таким радостным остервенением, работая не только мощными кулаками (саблю он потерял в самом начале боя), но явно и головой: Тараканов видел в подзорную трубу, как бывший каторжанин призвал к себе ближайших десантников, и они клином врезались в ряды рейнджеров, внося сумятицу и панику, затем вырвались на вершину холма, и Емелька лично свалил шест с американским звездно-полосатым флагом.
— Значит, ставим Епифанцева? Так, ли чё ли, Исакыч? — Тимофей спросил, блюдя субординацию, хотя сейчас никоим образом не подлежал власти коменданта. Просто: в военном деле последнее слово за командиром военным.
Булыгин отвлекся от своих отнюдь не военных размышлений и машинально кивнул. Потом спохватился:
— Так он же ссыльнопоселенец, каторжанин?! Возьмет и сбежит.
— Не сбежит, — усмехнулся Тараканов. — Он на привязи. Ютрамаки, скажи: жив ли шаман Вэмигванид?
— Жив, — кратко ответствовал вождь. — Он тебе нужен?
— Он нужон Огненноглавому Бизону.
— Я думал, ты хочешь узнать у него о своей скво и сыне, — как бы ненароком обронил Ютрамаки, и черные глаза его хитро блеснули из-под седых бровей.
— А чё, он чёй-то знат, ли чё ли? — взволновался Тимофей, уже месяц как расставшийся с семьей. Он сильно скучал по Алене, а еще больше — по Алешке.
— Не знает, так сейчас же может узнать, — бесстрастно сообщил вождь. — Его дух летает быстрей любой птицы. Удар бубна — он там, другой удар — он уже здесь.
— Так пошли к нему, — заспешил Тараканов. — И Бизона прихватим, я его на «Ильмену» послал, за порохом.
Его устремленность оборвал Антипатр, как-то незаметно исчезнувший из комнаты, а сейчас ворвавшийся в нее с криком:
— «Ильмена» уходит!
— Как уходит? Почему уходит?! — Тараканов и Булыгин бросились к окнам, выходящим на океан, и увидели: да, действительно, шхуна, подняв паруса, выходит из реки в океан.
— Вот ведь гад бостонец! — выругался в сердцах Тимофей Никитич. — И догнать его не на чем.
— Это он за своих мстит, — вздохнул Антипатр. — А мы теперь тут застрянем. Не видать нам ни Калифорнии, ни Гавайев.
Булыгин ничего не сказал, пожал плечами и вернулся за стол, к Ютрамаки, который не пошевелился и ничем не выразил своего отношения к переполоху. Да от него и не требовалось.
Тараканов взял с полки у окна подзорную трубу, навел ее на мостик «Ильмены» и ахнул:
— Омельян! Гляньте, робяты, чего Пугач там вытворяет. Ай да богатырь!
А Пугач, и верно, «вытворял».
Он был в пороховом погребе — так называли кладовую в трюме, где стояли бочонки с порохом, лежали в ящиках картузы, бомбы и гранаты, предназначенные для Александровского и Форта Росс, — когда загрохотала якорная цепь, накручиваемая на шпиль. Емелька почуял неладное и выскочил на палубу.
Шхуна уже отошла от временного причала, вечерний бриз наполнил паруса и плавно повлек ее к выходу в океан. Матросы тянули шкоты, шкипер Водсворт попыхивал трубкой на мостике. Увидев Пугача, он поперхнулся и закашлялся: видимо, никак не ожидал обнаружить на борту самого отчаянного десантника, еще недавно громившего напропалую его соотечественников.
Пугач вихрем взлетел на шканцы, легким шлепком отшвырнул рулевого от штурвала и крутанул колесо, разворачивая шхуну бортом поперек течения реки.
Паруса потеряли ветер и заполоскали. Матросы бросили свою работу и, обратившись к мостику, ждали, что будет дальше.
Емельян продолжал крутить колесо штурвала, пытаясь полностью развернуть шхуну носом к удаляющемуся причалу. По берегу бежали десантники, кричали, стреляли. У кого-то из них на борту остались жены и даже дети.
— Ты что делаешь, сукин сын?! — прокашлявшись, красный, как фуляровый платок на его толстой шее, заорал по-английски Водсворт. — Эй, парни, взять его и посадить под замок в канатный ящик! — «Канатный ящик» он специально произнес по-русски, чтобы этот Russian scam24 понял, что его ждет: все на судне знали, что за провинности капитан сажает членов экипажа в эту тесную и вонючую от смоленых канатов клетушку.
## 24. Русский ублюдок (англ.).
Матросы ринулись на шканцы, облепили Пугача. Тот тяжело ворочался, стараясь сбросить с себя нападающих и в то же время не выпустить ручки штурвала. Но справиться и с тем, и с другим даже ему было не под силу, а течение уже вынесло шхуну в океан. Оказаться в канатном ящике Епифанцеву не хотелось ни под каким видом. Ничего не зная о работорговле, он нутром почуял, что этот ящик пахнет для него новой каторгой. И, как бы в подтверждение догадки, его начали вязать веревкой.
Емельян взревел, как медведь, поднятый из берлоги, крутанулся, разбрасывая матросов и выпутываясь из веревки, и шкипер ойкнуть не успел, как оказался с русским лицом к лицу, схваченный, как говорится, за грудки. В огненно-рыжих зарослях прорезалась зубастая щель рта.
— Прикажи возвернуться взад, сволочь! — прорычал Пугач. — Убью!
Водсворт замотал головой, не зная русского языка, но Емелька понял его по-своему:
— Ну, тады пеняй на себя, сука. Кровью умоешься, держи меня за ноги! — Одним рывком он оторвал Водсворта от палубы и, шагнув к фальшборту, швырнул шкипера в накативший пенистый вал. Обернулся к оцепеневшей команде: — И вам не жить, коли не вернетесь…
Пистолетный выстрел не дал ему договорить. Пуля развернула Пугача спиной к фальшборту, он пошатнулся; в этот момент волна резко опустила шхуну, и Емельян Епифанцев рухнул за борт вниз головой.
— Спасать капитана! — приказал старший помощник шкипера Бен Грант, пряча за пояс пистолет. — А всех пассажиров — в шлюпку, пусть сами добираются. Шевелитесь, ублюдки!
Водсворта выловил один из матросов. Обвязавшись веревкой вокруг пояса, он прыгнул в воду и сумел разглядеть красное пятно фулярового платка шкипера, ускользавшее в глубину. Возвращаясь на поверхность, матрос столкнулся с медленно погружавшимся русским «медведем» и не удержался от мелкой мести за разбитый в свалке нос — пырнул безжизненное тело ножом, что висел в чехле у него на поясе, и, удовлетворенный, быстро выгреб наверх, волоча за воротник своего шкипера.
Знал бы этот безымянный матрос о последствиях своего подлого по отношению к беззащитному человеку поступка, он бы, может, сто раз подумал — надо ли так делать?! Но, скорее всего, даже если бы знал, не поверил бы…
Гл. 12 http://www.proza.ru/2017/04/13/687
ПРЕДЫДУЩИЕ ГЛАВЫ:
Глава 1 http://www.proza.ru/2016/03/20/1617
Глава 2 http://www.proza.ru/2016/03/20/1639
Глава 3 http://www.proza.ru/2016/03/20/1643
Глава 4 http://www.proza.ru/2016/03/30/1270
Глава 5 http://www.proza.ru/2017/03/04/127
Глава 6 http://www.proza.ru/2017/03/04/136
Глава 7 http://www.proza.ru/2017/03/04/139
Глава 8 http://www.proza.ru/2017/03/12/2036
Глава 9 http://www.proza.ru/2017/03/16/201
Глава 10 http://www.proza.ru/2017/03/17/1891