«Заповедь новую даю вам: да любите друг друга» (Ин. 13: 34)
Слова прекрасно знакомые христианам и не только им. Но да позволено мне будет задаться вопросом: как это – любить? Строки эти не для тех, кто знает ответ и не сомневается в нем. Таковым просто желаю счастья и мира в душе. Пишу для себя и для тех, у кого есть неудовлетворенность известным ответом и сомнения.
Ответ, не вызывающий, кажется, никаких сомнений – «любить как самого себя».
Но вслушаемся в эту евангельскую фразу: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 23:39). Звучит она более чем очевидным указанием на то, как следует поступать в отношении наших ближних. И Спаситель без сомнения сказал ее в расчете на понимание людей, пребывающих в своем обычном состоянии заботы о собственном удобстве и благополучии – ведь что еще могло бы столь наглядно пояснить заповедь любви? И все было бы ясно и прозрачно здесь, если бы не мысль о том, что любовь к себе есть по сути эгоизм человеческий, задающий вектор нашего стремления в мире сем. И другая мысль: а разве обязательно нужно быть христианином, говорить о своей вере во Христа, чтобы любить ближних своих? Разве не-христиане не любят беззаветно своих детей, родителей, братьев и сестер? Да и всех других – разве не жертвуют даже жизнью во имя своего народа?
Но не посмотреть ли нам, однако, на что обычно направлена любовь человеческая? Где собираем мы свои сокровища – на земле или на небе? И можем ли, положа руку на сердце, сказать, что желаем нашим любимым благ не столько земных, сколько небесных? Или вообще - не земных благ? А если на земле к тому же – только лишения, гонения и страдания? Какой родитель-христианин искренне пожелает своему ребенку «страданий ради Христа»? Но тогда причем здесь христианство и Христос? Не честнее ли сказать, что нам ближе ветхозаветная заповедь «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» - завет более уместный для какого-нибудь пленума ЦК КПСС по животноводству, нежели для якобы богодухновенной книги, обращенной к созданному «по образу и подобию Бога» человеку?
Мне кажется, говоря о любви, нужно быть предельно искренним и внимательным к происходящему в собственной душе. Вот прекрасные слова: «носите бремена друг друга» (Гал 6:2). Но всегда ли мы различаем, что происходит в душе того, кто «несет бремя» брата своего? А в собственной душе?
Заповедь любви известна каждому. Мы также хорошо представляем себе, в чем разница между любовью деятельной и любовью-воздыханием, не делающей ничего ради страждущего ближнего. Прекрасно сказал о такой «любви» Стефан Цвейг в своем «Нетерпении сердца», говоря о сострадании: «...есть два рода сострадания. Одно - малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание - истинное, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах и даже свыше их».
Такой «малодушной и сентиментальной» может оказываться и любовь – ведь и она, бывает, «нетерпением сердца», стремящегося лишь к удовлетворению своего собственнического инстинкта. Но ведь и «деятельная» любовь бывает на поверку весьма различной...
Вспомним в этой связи и иное изречение из Писания: «милости хочу, а не жертвы» (Мф 9:12-13 и также Ос 6:6). Да, в греческом оригинале здесь значится именно «милость», которой по слову пророка хочет Создатель. А так соответствовало бы здесь слово «любовь»... Дело в том, что мы можем разделять с ближним многие тяготы его, можем в буквальном смысле «носить его бремя», но при этом ощущать все это как некую жертву нашу, приносимую на алтарь заповеданной нам Христом любви. И уже сама мысль о нашей жертве обесценивает многое в нашей сострадательности и участии. Ведь любовь с «задней мыслью» - уже не любовь, а нечто иное.
Так какова же та истинная любовь, о которой говорил Христос и пытаемся говорить мы? Способен ли к ней человек в своем земном обличьи, по силам ли она ему?
Пожалуй, нам ни за что не удастся встать в этом вопросе что называется «на твердую почву», если мы не вспомним, насколько милосерден был наш Спаситель в Его земной жизни. Как безгранично и бесконечно Он понимал и прощал человеческие слабости. Предвидел ошибки и падения людей – даже самых близких Ему – апостолов. Предвидел и лишь напоминал им о главном – о подлинном предназначении человека. Предназначении, которое обретается только через совершенно свободную, необусловленную человеческими страстями и желаниями, но в то же время и самоотверженную любовь.
Трудно, почти невозможно бывает совместить такую любовь с земными нашими обстоятельствами. Лишь Христу по силам было совершить подвиг абсолютной любви. И, может быть, поэтому сказал Он тихие Свои слова: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мною» (Откр. 3: 20) – как напоминание о живущей в сердце каждого человека истине любви, столь часто заглушаемой шумом этого суетного и озабоченного сиюминутными делами мира.