Гл. 4 анна мария антуан рустан

Морозов
Через несколько дней кубинский коллега Авель, местный комсомольский вождь, с гаденькой улыбочкой сообщил, что мной интересуется некая молодая особа, его знакомая. Выяснили, где живет. А-а, все понятно, - улыбнулся я, вспомнив, как маханул одним глотком, по-русски, порцию кофе, которую по-кубински надо было тянуть, по крайней мере, в течение часа.
Через несколько дней Авель пригласил меня на день рождения четырехлетней дочки. Я купил в нашем магазине бутылку рома, шоколадку и, страшный дефицит на острове, полкило карамели для ребенка. Встретила меня супруга Авеля, мулатка с раскосыми глазами (наверное, здесь не обошлось без вмешательства Чингачгука Большого Змея) и две очаровательных малышки-погодки: черненькие, с огромными красными бантами в кудряшках.
Целый месяц я избегал общения с детьми. При случайных встречах с мелкотой каждый раз вспоминалось наше расставание с дочкой. «Папа, возьми меня с собой, я хочу дружить с обезьянками и кокодилом». Наверное, Кубу она представляла как Африку Чуковского из «Айболита». «Конечно, конечно, мой хороший. Обязательно приедете ко мне с мамой». Ждет, наверное. Эх, жизнь!
Заготовленное поздравление на испанском застряло в зобу. Я наклонился, молча поцеловал обеих малышек и вручил меньшей кулек с карамелью. Угадал. А потом увидел ЕЕ у проигрывателя с пластинками. Ключицы, острые плечи. На голове – шар из мелких завитков, как у Анжелы Девис. Худобу черных ног подчеркивали короткое светлое платьишко на бретельках и белые туфельки-шпильки. Бухенвальд, да и только. Привет, - сказал я. Она ответила, и если бы не темная кожа, то, клянусь, было бы заметно, что покраснела.
На Кубе традиционно не принято подолгу заседать за трапезой с тостами, едой от пуза и обстоятельным пением в конце торжества, когда народ «созреет». Перекусили по-быстрому запеченной на костре свининой с жареными бананами или вареной фасолью с зеленью, запили пивом - и  в пляс. Стол в сторону. Да подальше его, подальше, в угол, чтобы не мешал. Остатки еды – на кухню. На столе только бутылки – пиво и ром. И поплотнее друг к дружке. И стаканчики под пиво, и стопочки под ром. Главное – чтобы пространства побольше. Чтобы побегать в ритме, повихлять членами вдоволь. Иголку в винил и… понеслась.
Все учили меня танцевать под латиноамериканские ритмы. Особенно старались дети. Наверное, им странно было видеть, что такой большой бородатый дядька мало того, что не умеет говорить по-человечески – он еще и не может двигаться под музыку, как, скажем, папа или мама! Показывали, как надо. Я пытался повторить. Получалось неуклюже, вроде как медведь на ярмарке. Жена Авеля тактично улыбалась и подбадривала меня, наверное, единственным известным ей русским словом: «Ничего, ничего…» Румба, самба, мамбо… От жары и напряжения я взмок. Время от времени подходил к столику с напитками и принимал ромовый допинг. Потом наливал в стакан пива и с завистью следил за Авелем. Он попеременно танцевал с обеими барышнями и еще успевал хохмить, показывая мне за их спиной неприличные жесты: прикладывал два указательных пальца друг к дружке и кивал в сторону моей новой знакомой. Если она замечала эти проказы, то лупила его по спине кулачками и дулась, впрочем, недолго.
Как же они, заразы, научились владеть телом! Вот стоят на месте в паре, а тела танцуют. И каждый член, каждый мускул сам по себе, ведет свою партию… И вдруг побежали, побежали куда-то вбок… И дети тут же, подражают. Да как ловко! Умора. Воистину: кубинцы раньше учатся танцевать, а потом уж ходить.
Наконец мать взяла детей за руки и повела укладывать спать. Авель, шутливо погрозив мне пальцем, ушел за ними. Оставшись одни, мы заинтересованно стали перебирать пластинки. Сомнений,  что эта девочка сегодня будет моей, больше не было. Я взял ее руку и прислонил к своей. Сказал: «негро», что значит черное. Она молчала. Я скинул бретельки с ее плеч. Она помогла мне и оказалась топлесс. Маленькая черная грудь с дымчато розовым соском свободно уместилась в моей ладони.
-Пойдем ко мне домой, - сказал я по-испански. Она кивнула, и мы по-английски, не прощаясь, вышли на улицу.
Зимний тропический день показал воспаленный язык наплывающей ночи и поспешно спрятался за горизонт. Но было еще достаточно светло, и появиться в советском квартале с «мучачей» было крайне опрометчиво. Это был вызов. Пощечина общепринятой нравственности. Кубинские подружки «холостяков» приходили в гости в одиночку. Войдет в подъезд – а там догадайся к кому (хотя, конечно, всем все было известно). Но в этот столь долгожданный для меня вечер мне было нас…ть на все их ханжеские условности. В этот вечер все права на ответственные решения были предоставлены моему «лучшему другу» и только ему.
Мы быстрым шагом прошли мимо наших пятиэтажек. По дороге я мужественно, сжав зубы, раскланивался со знакомыми, а потом ловил спиной их недоуменные взгляды. Но вот, наконец, мой подъезд. На четвертом этаже, запыхавшись, никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Плюнул, и мы, двое сумасшедших, стали истово целоваться прямо перед закрытой дверью. И если бы не шаги внизу, то, о чем я мечтал целый месяц, случилось бы здесь, прямо на лестнице.
Ух, как я оторвался в эту ночь! Бедная девочка. Часа в два ночи мы лежали на полу, перекуривали. Я вдруг опомнился и наклонился к ней: «Да! Как тебя зовут? Комо сэ яма?»
Она тихо засмеялась, а потом медленно по складам ответила: «Анна Мария Антуан Рустан».
Конечно, я никогда ее так не называл. Даже двойное Анна-Мария не подходило к ее «вечернему туалету», когда она прибегала ко мне с наступлением сумерек. Цветастая косыночка, стягивающая пружинки-волосы узелком на затылке, тоненькие зеленые брючки и маленькие открытые сабо. Только Анна. Иногда, в шутку, Аня. Каждый раз при этом она моргала на меня своими огромными, с дичинкой, глазищами и притворно- капризно вопрошала: «Volodia, porke AnIA. Nesesito Ana». Испанских слов, чтобы объясниться с ней, у меня не хватало. Впрочем, всему остальному пресловутый языковый барьер не мешал.
Часа в четыре ночи я уходил провожать ее домой. Возвращался к половине пятого и отключался на два часа до подъема. За завтраком Володька Кривцов выговаривал мне:
-Что она у тебя орет, как бешеная? Не можешь ей пасть заткнуть? Во, придурки!
Пятидесятилетний Павел, хозяин попугая Андрюхи, разменявший на Кубе уже третий год, пояснял:
-Негритоски – они все такие. Я по первому году взял одну мучачу за пузырек «Шипра»…
-Чего-чего? – не понял я.
-Шипр, одеколон.
-Всего за один пузырек?
-Ну да. Черную – запросто. Это белые иногда вы…ся. А черные…
-Ну ладно, и что?
-Ну вот. Привел сюда, - он показал на свою комнату, - только вставил, а она раз – и в обморок. Я перепугался, не знаю, что делать. Пока бегал за водой, она очухалась – и на меня. Оседлала, и давай наяривать. И вот также вот, как твоя, с мерзкими криками.
Он вдруг покраснел и замолчал.
-А манда у них, у негритосок, поперек? – ехидно спросил Кривцов.
Поржали, конечно.
Во вторую ночь мы сломали мою деревянную кровать. В какой-то момент вдруг захотелось внести элемент разнообразия в наши любовные игры. Мы с пола переместились на кровать и, о ужас! через минуту со страшным треском оказались на полу среди ножек, спинок и просто каких-то щепок. Ремонту изделие не подлежало.
Неделю я ходил по кубинским хозяйственным инстанциям с челобитной о новой кровати. Каждый раз мне с улыбкой отвечали «маньяна», что значит «завтра». Я недоумевал. Павел просветил меня: когда кубинцы хотят послать кого-то на х… , то говорят «маньяна». Пришлось обратиться к нашему руководству. Подействовало.
Анна приходила каждый вечер. Я встречал ее шоколадкой и ромом. На большее у меня, лишенного возможности спекулировать шмотками, средств не хватало. Шоколадке радовалась, как ребенок. Впрочем, почему, как ребенок? Совсем даже как молоденькая кубинская женщина 80-х годов, для которой все вкусное приобреталось или ограниченно по карточкам, или из-под полы у спекулянтов. Среди ночи я уходил провожать ее до дома, а днем отчаянно боролся со сном за своим рабочим столом, делая вид, что изучаю схему или нормативный акт.
Первое время меня неофициально предупреждали, пытались предостеречь.
-Моя сегодня на хвосте принесла, что ты ночью опять очередную мучачу провожал,- остановил меня как-то «старослужащий», мой хороший знакомый. – Кто же мучач провожает? Она как пришла одна – так пусть одна и уходит. Чего светиться то?
Я был весьма удивлен. Думал, что в четыре часа утра, когда у нормальных людей самый крепкий сон, меня никто не увидит.
-Ну ты наивняк! – засмеялся старослужащий. –От бабьего взора здесь ничего не скроется. Продляться, жену выписывать собираешься? - спросил он вдруг.
Вопрос был риторический. Продляться здесь собирались все стопроцентно. Тем более, мой контракт был короткий, всего лишь полугодовой.
 –Ну вот. Жена приедет – все расскажут. Во всех подробностях.
Чудище под названием неработающие жены специалистов было «стоглаво, многооко и лайай». И как только они успевали все подмечать! Дежурства что ли ночные устраивали? А потом «лайай» по всему землячеству.