Людей было немного. Во всяком случае, их могло прийти в несколько раз больше. Это уж точно. Может быть, такое малое количество пришедших было результатом Его замкнутого или даже отрешенного от этого мира образа жизни. А может быть, родственники не захотели делать из семейного горя аттракцион соболезнования и сострадания. Ну, или во всем виновата превратившаяся в вязкую жижу осенняя грязь, прилипающая к обуви неподъемными подошвами, расползающимися грязными ободами, и пачкающая, специально к этому случаю вычищенные и выглаженные брюки.
Я и сам-то попал сюда совершенно неожиданно. Наверное, так же неожиданно, как умер Он. Просто, однажды, где-то около года назад, прячась от такого же, как и сейчас, противного мелкого дождика и, поддавшись соответствующему осенней непогоде меланхоличному настроению, я зашёл в один из современных торговых центров. Таких, где можно и пожрать и подремать, купить себе сразу и обувь, и вантуз для унитаза, и свежайшие тюльпаны. Пройдясь мимо прилепленных друг к другу, как сиамские близнецы, стеклянных бутиков, сверкающих разноцветными красками и заполненных одинаково серым содержанием, спрятанным под маску “Здравствуйте, могу ли я вам что-нибудь предложить?”, я наткнулся на большой книжный магазин. Хоть он, так же как и его соседи, заманивал покупателей яркими вывесками, на которых красовались книг современных авторов, сулящих чуть ли не в каждом творении шедевр и бестселлер, мне почему-то захотелось, не знаю как объяснить, захотелось попасть в другой мир, захотелось подержать в руках книгу и, раскрыв её, погрузиться в другую жизнь. Нет, не так. Выгрузиться из этой. Уйти хоть на краткое время от повседневных и абсолютно одинаковых, повторяющихся изо дня в день хлопот и проблем, которые и не являются по своей сути ни хлопотами, ни проблемами, они лишь становятся ими как раз из-за того, что постоянно и циклично повторяются. В общем, проглотив наживку и поддавшись искушению забыться, я перешагнул через порог магазина.
Книг там было и вправду валом. Нескончаемые ряды полок тянулись по всему магазину, запутывая покупателей, обманывая их ложными выходами, а на самом деле, затягивая в сложный лабиринт, или даже скорее, в длинный, запутанный коридор, выстроенный так, что бы покупатель прошёл через все книги, и глядишь, да и соблазнился бы какой-нибудь глянцевой обложкой, чаще прячущей под собой совершенно не то, на что рассчитывает покупатель. И к уважению авторов скажу, что иногда такой обман становится весьма приятным сюрпризом.
Мысли тысячи авторов тянулись мимо меня нескончаемой вереницей. Я не искал что-то конкретное. Я ждал момента, может быть даже какого-то знака, что вот она, нашёл. Пару раз брал в руки какие-то произведения, но пролистнув их, ставил на место, понимая, что все это уже было мной когда-то прочитано. Не в том, конечно, смысле, что я читал именно эту книгу, а в том, что большинство книг являлось братьями друг другу, близнецами, или даже клонами. И вот мой взгляд неосознанно замер на невзрачной книжке с каким-то абсурдным названием, кажется, “Мёртвые живые”. Но замер не на самом названии, а на имени автора произведения. Я сначала даже улыбнулся, настроение не изменилось, просто что-то тёплое шевельнулось в груди, далекое, но все равно живое. Я ещё раз прочитал имя автора, ища подвох в какой-нибудь букве, и не нашёл его. Все совпадало. Тогда я, разоблачая самого себя, прикинул, сколько же полных тёзок может существовать в многомиллионном городе. Не будучи сильным в теории вероятности, я просто решил, что много, и хотел было пройти дальше, но рука потянулась к книге, и, развернув её на последней странице, я понял, что не ошибся. С писчей бумаги, в ужасающей своей цветовой гаммой рамке, на меня смотрел лысеющий, состарившийся и чрезмерно серьёзный лучший школьный друг. Лучший школьный, потом ещё несколько лет просто лучший, а затем жизнь сделала нас и вовсе далекими воспоминаниями друг друга. И вот спустя столько десятков лет, я вновь вспомнил о нем, встретившись своими выцветающими глазами с Его черными точками на сером листе.
Книгу я купил. Но читать, сразу не стал. Охваченный волной ностальгии, я еще некоторое время сидел у себя на кухне, прихлебывал горячий чай, и медленно выковыривал из своей закостеневшей памяти тусклые воспоминания, лица, образы, имена и фамилии моих старых друзей и знакомых. Сначала было тяжело, но через некоторое время ниточки памяти, вытянутые из вороха прошлого, стали расплетаться все интенсивнее, цепляя и ведя за собой все новые и новые нити. И жизнь, давняя и прошедшая, заполнила меня, развернувшись необъятной сетью воспоминаний, недомолвок и домыслов. Конечно же, эта сеть была не такая уж и большая, просто мне, под впечатлением от путешествия в прошлое, казалось, что она бескрайняя.
В итоге, разворошив свою память до такого состояния, что голова у меня начала болеть, я, вконец затосковал.
Можно ли мечтать о прошлом?
Я мечтал. Представлял себя молодым. Переигрывал жизнь во всех возможных вариантах, по новому, и так, как она никогда бы не получилась в действительности. А потом задумался: А если бы моя жизнь пошла по другому пути, был ли бы я счастлив? Или может быть, я бы так же взирал на свое прошлое и думал, что надо было что-то менять раньше, преодолеть ужас неизведанного и нового, и все же взять и устроится не по специальности, в слесари, а, к примеру, в рекламное агентство. Была же идея. Ведь нет-нет, да и проскакивали в голове достаточно интересные картины, описывающие то или иное происшествие или новость, рождалась неординарная реакция на творившееся в мире.
Родилась. Выросла. Постарела. И сдохла.
Я смотрел на еще не раскрытую книгу, лежащую у меня в руках, как на реликвию моей памяти. И может быть еще из-за того, что мой друг смог поставить себя выше технического техникума, а я нет, я взирал тогда на Его произведение, как на Святое Писание. Святое именно и только для меня, так как святость его была в преодолении вдалбливаемого с самого детства в мою голову стереотипа о необходимости своего жизненного развития по законам государственного и социального распределения, жить по выданному аттестату, в котором ты специалист какой-нибудь хрени две тысячи пятьсот шестидесятого разряда. И отделила тебя от две тысячи пятьсот шестьдесят первого разряда лишь отметка «удовлетворительно» по языку, которого весь мир боялся полвека назад.
Содержание книги полностью соответствовало своему названию. Он писал о живых людях, которые всю свою жизнь вели себя так, как будто уже были мертвы. Четыре стены однокомнатной квартире где-нибудь на отшибе. Один костюм, в котором и свадьбу сыграть и в четырехстенный гроб лечь. Жить и умереть в коробке, изо дня в день, поклоняясь другой коробке, которая ежедневно вещает о войне, насилие и смерти. Будни, серые и непроглядные. В общем, не жизнь. Прозябание. Неуютный переход между фазами чего-то.
Жизнью в полной мере из Его книги являлся лишь краткий момент от рождения. И эта жизнь озаряла своим светом всех, кому она улыбалась, к кому шла на руки и с кем начинала вести свои первые тарабарские беседы. Счастьем было просто находиться рядом с этой жизнью.
Конец же каждой истории в Его книге был примерно одинаковым. Кто-то умирал тихо и мирно, уснув и не проснувшись, как хотелось ему уже не раз. Причём умирал настолько тихо и незаметно, что родственники, близкие родственники, могли спохватиться лишь через месяц другой, а тело, чаще, но тоже через значительный срок обнаруживали соседи усопшего, люди близко расположенные, но абсолютно далёкие. Находили тела либо по нестерпимой воне, расползающейся на весь подъезд, либо по выступающему на потолке соседей снизу странному пятну, образовавшемуся из жидкостей разлагающегося тела.
Что Он хотел сказать данной книгой, я не знаю, но тоска, грызущая меня последние дни, выросла многократно. Я был одним из таких мёртвых живых. Я узнал себя почти во всех героях данной книги. Безликий, ходячий мертвец, который за все долгие годы своего никчемного существования не сделал ничего заслуживающего внимания. Ни как не проявил себя. Даже не удосужился украсить свою жизнь светом другой жизни. А так глядишь, может быть и появился бы смысл жить, а не прозябать оставшиеся дни, может быть, появилось бы маленькое солнышко, в которое хотелось бы вложить свою душу и тем может быть продлить ей жизнь. У меня не было ничего. И да, я мечтал умереть ночью, во сне. Ещё бы, конечно, хотелось, что бы и шедший в это мгновенье сон о какой-нибудь другой, чужой жизни не оборвался, а так и крутился, бесконечно. Но видел я сейчас лишь серый монотонный сон своей собственной мёртвой жизни.
После прочтения книги было грустно. Хотелось не допустить всего того, что уже произошло в моей жизни, но как говориться: после драки кулаками не машут. Хотя и драки-то никакой и не было в помине, была безоговорочная капитуляция.
Тоска. Даже изначальное тепло, проснувшееся где-то внутри, в тот момент, когда я нашёл эту книгу на прилавке в книжном магазине, куда-то исчезло, оставив после себя даже не пустоту, а что-то тяжёлое и холодное, тяжесть, давящую вниз, заставляющую спину сгорбиться, а глаза опуститься в пол.
Через пару дней, когда меня немного отпустило, и я вновь перестал обращать внимание на серые будни, кружащие зачарованным хороводом вокруг меня, я все же решил связаться с ним. Решить-то решил, но как это сделать? Помог племяш. Зарегистрировав меня в какой-то социальной сети, он нашёл и Его там и отправил от моего имени сообщение.
Я понимал, что с моей стороны это выглядело навязывание своего общения, вполне вероятно было некрасиво и может даже глупо, поэтому сообщение было коротким и содержало лишь приветствие, точно такое же каким мы приветствовали друг друга в те давние времена. Плюс обратился я к Нему не по имени, а вспомнил Его старое прозвище. Так и отправили сообщение.
Ответа не было полтора месяца. А потом, когда уже зима начинала заметить улицы и мою память белым пушистым снегом, мне позвонил племяш и сказал, что Он ответил. Почувствовав, что в душе опять что-то шевельнулось, я даже не спросил у племяша, что же там конкретно написано, я тут же бросил свои повседневные серые дела и поехал к брату.
Ответ был душевным. Даже сейчас вспоминая его, я не могу поверить, что писал его человек знающий, что скоро умрёт. Так не пишут те, кому смерть дышит в затылок, и все чаще заглядывает через плечо. Ответ был ярким, живым, полным надежды на встречу, и не обошлось с Его стороны без мелких издевок, которыми Он цеплял меня, когда мы были ещё молодыми. Он извинялся, что не мог ответить сразу, во-первых, по причине того, что просто редко залазил в социальную сеть, а во-вторых, потому что был вообще за приделами границ нашей родины. Письмо было пронизано яркими нотками радости. Он иронично шутил над возрастом, песке, сыплющемся за нами на скользких зимних дорожках, спрашивал как моя жизнь и желал непременно встретиться. Но вот опять не задача, Он вновь должен был куда-то лететь. Зато когда Он собирался вернуться, то обещался непременно мне позвонить.
Через месяц был звонок. Работа, как Он говорил, заставила Его задержаться за границей, но Он предложил поговорить по скайпу. Я вновь пошёл к племяшу и через некоторое время увидел своего старого, во всех смыслах, лучшего друга на экране монитора. Он был весел, шутил, извинялся и спрашивал, спрашивал. Я отвечал и тоже шутил. Но толи я такой человек, который, говоря с монитором, понимает, что в первую очередь он говорит именно с монитором, что картинка это не живой человек, каким бы настоящим он не был на той стороне соединения. Мне было неудобно и неловко. Общение, в моём понимании, это, когда можно, никуда не спеша, встретился где-нибудь, где можно смягчить нервы и переживания нелишними ста граммами спиртного, а потом и поговорить и душевно, и без привычных для нашей повседневной жизни масок. Спиртное, как бы его не ругали, всё-таки отличный стимулятор и провокатор открытого общения. А так, через монитор - это как, извиняюсь, секс в презервативе: вроде бы и движение есть, а цель не достигнута и удовольствие сомнительное.
После скайпа мы вновь договорились обязательно встретиться по Его прилету в Москву. Пару раз созванивались, клянясь друг другу непременным свиданием. Я тогда все не мог понять, почему Он так настойчиво твердил, что мы встретимся, почему выглядел и хотел казаться живее, чем был на самом деле, хоть и был живее меня в несколько раз. А теперь я понял. Он просто желал жить именно в жизни. Возможно, хотел успеть еще что-нибудь сделать, но отведенное ему время неумолимо заканчивалось. Он не давал повода подумать, что Он устал и боится смерти.
И я ждал Его звонков, которые наполняли и меня некоторым подобием жизни. После них я ощущал обязательный прилив сил. Обязательно чувствовал тепло в душе.
Так прошла и зима, а за ней и весна. А летом Его звонки прекратились, и трубку Он больше не брал. Я написал Ему сообщение в социальных сетях, а Он не ответил. Тоска, так и несостоявшейся встречи, накатила на меня с новой силой. Лето прошло для меня, как и все предыдущие. Прошло и, слава Богу, если это именно он в ответе за такие жизни.
Потом мой телефон пиликнул, прислав сообщение с Его номера. Но писал не Он. Писала Его жена, которую я никогда не видел. Текст сообщения был коротким, наверное, отправленный по общей рассылке. "Он умер. Отпевание и похороны тогда-то и там-то".
Для меня это было ударом. Я, вновь обретающий свою прошлую жизнь, когда она была ещё мне нужна и в ней были видны цели, я в один миг вновь потерял её.
И вот, мелкий осенний дождь насквозь промачивал мне одежду, а я стоял по щиколотку в кладбищенской грязи и смотрел, как гроб с моим другом опускается в землю, а потом его быстро закапывают, пока вода не успела скопиться в могиле.
Пока гроб с телом еще не опустили, и каждый мог подойти попрощаться с усопшим, я долго стоял рядом с ним и все смотрел на Его лицо. Оно было живым, как будто бы Он даже не спал, а лишь прикрыл глаза, а сам улыбался мне из-под закрытых век.
- Вот и свиделись, наконец. – Сказал я, и, не к месту вспомнив Его книгу, добавил. - Мертвый живой и живой мёртвый.
Наверное, обо мне плохо подумали Его родственники, которых я никого не знал, и не видел до этого. Во всяком случае, смотрели они на меня очень неодобрительно. Переубеждать я никого не стал. Пусть думают, что хотят. Я отошёл от гроба и больше к нему не подходил, пока над могилой, куда его опустили, не вырос полуметровый холмик, который тут же придавили множеством венков и цветов. Я не стал распыляться на пышные искусственные композиции, которые облепили могилу в огромном своем множестве. Усопшему было уже все равно. И мои две гвоздики аккуратно легли у холмика в ногах у моего лучшего друга. Я постоял у могилы еще некоторое время, а потом, развернувшись, спросил у ждущего меня одноклассника.
- Ну что, пойдём, помянем?
- Помянем. - Прозвучало в ответ.
Выйдя на асфальт, я долго очищал свою облипшую грязью обувь. А потом мы залезли в старенький автобус, курсирующий от кладбища до города. Старая трухлявая коробка, связывающая два мира с седым дряхлым Хароном за рулем. Только медяки давай.
В кафе, где мы решили помянуть усопшего, было даже немного уютно, как раз под стать настроению. Подвальное помещение с приглушенным светом и тихой спокойной музыкой. Девушка официант бросила на столик меню и, ожидая заказа, замерла передо мной, что-то пережевывая у себя во рту.
- Водки. Салат какой-нибудь и хлеб. – Сказал я, даже не притронувшись к лежащей поперек стола папке с прейскурантами цен на выпивку и еду.
- Какой салат? Сколько водки? – Девушка пустым взглядом жвачного животного смотрела себе в блокнот и делала там пометки.
- Что у вас есть?
- Цезарь, маркура… - Начала девушка.
Я перебил ее, не дав договорить.
- Цезарь и бутылку водки.
Приподняв бровь, официантка сделала запись.
- Еще что-нибудь?
Я отрицательно покачал головой. Отвернувшись, девушка зашагала прочь.
- Ну, как ты? – Спросил меня мой спутник.
- Как говно в проруби.
- В смысле?
- Еще на плаву, но не тону только лишь из-за того, что сам говном.
Я прикрыл глаза себе рукой, медленно массируя брови.
- А ты? – Спросил я.
- Видимо лучше, чем ты.
Я печально усмехнулся. В самую точку.
- Кстати, а почему не со всеми? Там же организовали поминки.
- Может и организовали. – Согласился я. – Только разве это дело?
- Не понял? Что именно?
- Я говорю, что сидеть в огромном зале посреди людей, которых не знаешь и никогда раньше не видел. Сидеть среди них, есть и пить, ощущая себя чужим, и думать не об усопшем, а о том, что на тебя смотрят, как ты ешь, и как бы поскорее свалить, чтобы не показаться слишком наглым или неуважительным. Разве это дело? Когда среди всех присутствующих, только дети да супруга реально вспоминают умершего, не оглядываются по сторонам, а отрешено, молча, говорят с ним. Нужно ли там быть чужим людям?
- Может ты и прав. Поэтому мы здесь?
- Да. Здесь тихо и спокойно. Никто не мешает и в рот не заглядывает.
Подошла официантка и принесла заказ. Поставила все на стол и собралась видимо уходить, но я ее остановил.
- Девушка. – Раздражено сказал я, заметив, что заказ неполон. - Еще одну рюмку и хлеб. Пожалуйста.
- Хорошо.
Через минуту все было на столе.
Я разлил по рюмкам.
- Не чокаясь?
- Само собой.
После промозглой улицы, водка пришлась как раз к делу. Разливаясь по телу мягким теплом, она медленно заползла в голову и, распрямив сведенные в тугой пучок мысли, заставила окружающий мир спрятаться в незаметной и невесомой дымке. Так было лучше.
Разлили еще. Выпили.
- А ты помнишь наш класс? – Спросил одноклассник.
- Вспоминал однажды.
- Помнишь румына? Которому в десятом классе глаз выбили?
- Да. Был такой.
- Он умер полгода назад.
- Тогда давай и его помянем. – Предложил я, вновь разливая по рюмкам.
- Давай.
Выпили.
- Знаешь, от чего Он-то умер? – Спросил одноклассник, говоря про похороненного сегодня моего лучшего друга.
- Слышал, что рак, что ли был? - Неуверенно ответил я.
- Все верно. Рак. Два года думал, что это глагол в его сердце горит. Помнишь, как у Пушкина про Серафима: «Глаголом жги сердца людей». Думал, что муза теплица под сердцем, а, оказалось, что там неоперабельная опухоль выгрызала дыру.
- Грубо. – Поморщился я.
- Зато, как есть.
Снова выпили.
- Дальше-то что будешь делать?
Я пожал плечами.
- Доживать, наверное. Медленно умирать.
Через некоторое время бутылка водки опустела, мы заказали еще одну. Время шло, а мы говорили, вспоминали прошлое, не выдумывали, как я в прошлый раз, а просто вспоминали жизнь, когда она еще была жизнью.
Чувствуя, что окосел на столько, что скоро вырублюсь, я взглянул на часы. Было уже поздно.
- Пора?
- Да, наверное, пора. – Я обвел пьяным взглядом кафе, остановил его на официантке и заплетающимся языком сказал. – Девушка, счет, пожалуйста.
Расплатившись, с усилием поднялся из-за стола.
- Это можно убрать? – Спросила официантка, указывая на нетронутую вторую рюмку до краев наполненную водкой и прикрытую кусочком хлеба.
Не ответив, я, молча, развернулся и, качаясь, направился к выходу.
На улице было свежо, или просто сыро. Мне было абсолютно наплевать. Дождь больше не шел, а в черных лужах, от ветра покрытых рябью, отражались желтые, расплывшиеся огни уже зажженных фонарей. Небо, заволоченное черными тучами, было темно и бездонно.
- Ты со мной? – Спросил я Его.
- Всегда, когда пожелаешь.
- Тогда, пока до свидания. – Сказал я. – Прощаться не будем. Все равно скоро увидимся.
- Это да. – Отозвался Он.
- Ты это. – Я замялся, а потом, медленно выдохнув, подумал. – Прости меня. Если я был в чем-либо виноват перед тобой.
- Это можно. – Улыбнулся Он.
Я развернулся и пошел. По дороге еще что-то говорил. Кому? Что? Не помню. Плутал по вечернему городу. Вспоминал своих родственников и знакомых. Мертвых, живых, всех. Говорил с ними. Желал всем добра и легкости.
Не помню как, но ближе к полуночи, я оказался на Красной Площади. Тут было ярко. Захотел было пройтись по ней, услышать эхо от стука каблуков по брусчатки, но, побоявшись попасться патрулю, я прошел вдоль ГУМА и вышел на Большой Москворецкий мост.
Вновь пошел мелкий дождь. Остановившись в одной из ниш моста, я облокотился на перила и, опустив голову, смотрел на убегающую прочь Москва-реку. Мертвую реку, которую убили сами москвичи. Вот она вам техногенная катастрофа, повлекшая за собой экологическую. Все человечество – одна большая техногенная катастрофа.
Я сплюнул в колышущуюся черноту под мостом. Хуже ей от этого уже не будет.
- Москва-река. – В голове у меня все путалось, но мысли о мертвой реке, в честь которой прозвали город, стоящей на ней, почему-то не покидали меня. – Почему Москва-река, а не река Москва? Видимо из-за того, что уже сам город стал некой рекой, в которой все течет, переливается, и должно было бы рождаться и умирать, но. – Мысль, щелкнувшая меня по затылку, заставила грустно улыбнуться. - Но река Москва – мертвая река, значит и город на ней тоже мертв.
Дождь усилился, забарабанил по мосту, зашептал по черной воде. Я развернулся, опустился на асфальт, прислонившись спиной к перилам, и подставил улыбающееся лицо бездонному небу. Дождевая вода, смешиваясь со слезами, стекала у меня по щекам, а я смотрел в никуда, улыбаясь мертвым и оплакивая живых.
Февраль 2016г.