Шестьдесят лет назад, 12 апреля 1961 года, была среда. Обыкновенный сероватый весенний денёк, когда снег уже сошёл, а земля ещё не высохла. Всего несколько недель назад, на Пурим, Сокиряны просто утопали в роскошных огромных снежных сугробах.
К счастью, наша старшая группа детского сада, куда я, крепко не выспавшись после Пурима, отправился на лыжах, находилась всего метрах в пятидесяти от дома - на противоположной стороне улицы Горького.
Праздник начался для меня необычно.
Ещё с вечера, в большой столовой комнате, которая отделялась от моей спальни неплотно прикрытой дверью, собрались одни мужчины. На голове у каждого красовалась темная тюбетейка. Я ещё не знал, что ее одевают только верующие евреи, мусульмане, кардиналы и академики. Впоследствии, уже в Израиле, узнал, что шапочка эта, называется «Кипа».
На столах тускло поблескивали графины с вином, бутылки с водкой и тарелки с разными угощениями.
Тору читали по очереди, передавая друг другу после каждого прочитанного отрывка.
Начинал строгий, седой как лунь, дедушка Абраши (так в детстве называли моего дядюшку Аврума Вайнзофа). За время войны, только ему - Ицику Аронзону, посчастливилось сохранить бесценный стародавний экземпляр Торы.
Белая-белая редкая борода Ицика подрагивала в такт молитве, а глаза были красными и слезились, то ли от старости, то ли от слабого освещения, издаваемого свечами и небольшой керосиновой лампой с изумрудно-зелёным стеклянным резервуаром. Электричество в Сокирянах отключали , тогда, ровно в полночь.
Бабушки, Роза и Рива, напекли все заранее. Еще с вечера, мне, и только мне, разрешили вдоволь насладиться умынташ, флудн и штрудл ( печенья, пирожные и штрудель, идиш), начинёнными фирменным вареньем из самых ароматных в мире роз, произраставших в палисаднике нашего дома.
Во время летнего сбора, я ,самолично, бережно отрывал прохладные ароматные лепестки, медленно набирал свое любимое детское ведёрко и мигом взлетал по ступенькам с очередной порцией благоухающих драгоценностей.
На фоне глубокого синего цвета внутренней поверхности ведерка, напоминавшем собою утренний сокирянский небосклон, нежно-розовая, дрожаще-рассыпчатая кипень из живых подвижных лепестков, смотрелась особенно.
Сломя голову, я нёсся к бабушкам, колдовавшим на кухне, в конце длинного тёмного-претемного коридора. Мне казалось, что, если чуток задержаться, хоть на минуту, то лепестки могут утратить удивительную утреннюю свежесть. Может испариться их волшебное очарование и что-то ещё, очень и очень важное, особо ценное, для вкуса и аромата будущего бесподобного варенья.
После Ицика Аронзона, Тора переходила к моему отцу, Ихилу ( Ихиэлю) Бланку, которого в школе, где он преподавал, более привычно, называли Ефимом Львовичем.
Папа читал звонко, уверенно, как хороший ученик. Видно было, что ещё не забыл свои уроки в хедере ( начальная Еврейская религиозная Школа), в который ходил, еще при румынах, двадцать лет назад. Я гордился его уверенным громким молодым голосом и ждал момента, когда Тора совершит круг, чтобы , вновь, оказаться в руках у папы.
Через пять или десять минут, к монотонному чтению приступал краснолицый сосед Дахис, сидевший рядом. Затем читал мой дед, отец папы , одноглазый Лейб, которого я слегка побаивался. Все из-за увиденной однажды пустой темной глазницы и седой небритой щетины, нещадно коловшей мои щеки во время поцелуев.
Улыбчивый Абрам Зицер, брат моего деда Менделя, маминого отца, погибшего в гетто, старался прочитать свою часть текста как можно быстрее. При этом, он бережно укладывал на стол свою руку, пробитую пулей на войне, и всегда одетую в чёрную кожаную перчатку.
Меня всегда пугала мертвенная бледность кожи, когда Абрам вынужден был стягивать эту рукавицу и массировать место, вечно нывшее от застарелой боли.
Абрам постоянно отвлекался. Ему приходилось уделять особое внимание неприятному, коротко подстриженному гостю, в строгом тёмном костюме и галстуке. Тот был назначен самим райкомом партии. Требовалось надзирать за процессом молитвы, непонятной властям, а потому, конечно, потенциально опасной.
Наотрез отказавшись от каких-либо угощений, он всю ночь, только и делал, что попивал простую колодезную воду и с подозрением зыркал по сторонам своими бесцветными глазками, наглухо застегнутыми мелкими пуговичками зрачков. Время от времени, Абрам отвечал на его короткие вопросы, задаваемые с брезгливо-отчуждённым выражением каменного лица.
Щедро снабдив вкусными печеньями, меня отправили в детский садик на лыжах. Отправили ещё при ярких звездах, задолго до тусклого мартовского рассвета.
Через пару недель, наступил апрель. Двенадцатое число начиналось как обычный, ничем не примечательный день. Я перебежал на другую сторону дороги, по которой каждые сутки проезжало по три-четыре телеги, запряженных лошадьми или медленными ленивыми волами. Когда не было снега, там, между глубокими рытвинами, бывало, проезжали в день и один-два автомобиля , сопровождавшихся стайкой бегущих за ними ребятишек.
После завтрака, состоявшего из манной каши, мы высыпали во двор. Отсюда я любил наблюдать за бабушкой, носившейся у нашего дома, напротив. То бегала кормить кур, то приготовить обед, то повозиться в огороде, чтобы успеть к трём часам дня.
Тут надо было, приодевшись, быстро устремиться в кинотеатр. Там бабушка служила контроллером и должна была не опоздать к подготовке вечерней программы. Первый фильм начинался ровно в 16-00, следующий - в 17-40, и так далее. Домой моя Рива возвращалась только к половине двенадцатого, а в дни, когда крутили индийское кино, то и заполночь.
Вдруг, бабушка заволновалась и стала громко звать меня домой. Одновременно, засуетились и все воспитательницы. Нас быстро завели в группу, где знакомый всем родителям и знакомым, ещё со времён войны, голос Левитана, на полную катушку возвестил о том, что работают все радиостанции Советского Союза. Все воспитали и нянечки встревоженно сгрудились у маленькой радиоточки.
Мы - детсадовские пятилетки, еще тогда , уде вовсю гордились, горячо обсуждая, и наш первый спутник, и здоровье собачек Белки и Стрелки, запущенных в космос. Их изображения не сходили со страниц тогдашних газет, журналов , календарей, почтовых марок, поздравительных открыток и даже спичечных коробков.
Но это?! Вдруг! ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК В КОСМОСЕ !
Нашу детскую группу, вместе со всеми взрослыми, буквально вынесло на улицу, по которой уже спешило, натянув на себя все, что попалось под руку, все десятитысячное население нашего небольшого городка.
У всех был обалденно-радостный и ликующий вид.
- МЫ ПЕРВЫЕ!
Многочисленные обещания будущего Счастья, Коммунизма, Равенства, Братства, Дружбы, казалось, исполнились в один миг. Все обнимались, целовались. Как братья и сестры.
У буфетов, чайных, ресторанов , под звук оркестров, выпивались тонны спиртного. На центральном и единственном стадионе, впервые за много-много лет, шли по беговой дорожке стихийно образовавшиеся колонны.
Руководство нашего городка, на зависть всем остальным не Юрам , торжественно объявило, что сегодня всех мальчиков, которых зовут Юр, Юра, Юрка, Юрий и Юрочка совершенно бесплатно будут стричь во всех парикмахерских, а самое главное, пускать бесплатно на все киносеансы.
Все мальчишки Сокирян сразу кинулись, конечно, не в парикмахерскую. Все бросились в кино. Моя бабушка , благодаря монументальной фигуре и незаурядной физической силе, смогла сдержать первый радостный напор мальчишеской толпы. Удержать, минуты на две. Все мальчишки, в сотни ртов, заявляли, клялись, что всегда и все, с самого своего Рождения, были, только и только, Юрами.
Махнув рукой, бабушка широко открыла входные двери, бесплатно запуская всех желающих, и Юр, и не совсем Юр, и малых, и взрослых.
Фильмы шли до позднего вечера без какого-либо перерыва. Милиция, в этот день, в плен никого не брала. Был распущен медвытрезвитель, освобождены все задержанные за хулиганство и прочие мелочи. Все мальчишки старались добиться от родителей немедленного, на завтра же, переименования в Юриев.
Все захотели стать космонавтами. Улыбавшееся лицо Юрия Гагарина не сходило со страниц газет и журналов, с экрана кинотеатра и из нашего радостного мироощущения.
- У нас ещё до старта 14 минут...
- На пыльных тропинках далеких планет...
- Я Земля! Я своих провожаю питомцев...
- Утверждают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести...
Каждый раз, когда спрашивали о Счастье, я и ещё очень-очень многие, кто прожил, до конца ощутив этот странный, волшебный, ликующий день, навсегда запомнили то состояние всеобщего стихийного Триумфа, всеобъемлющей Радости, светлой Надежды и сбывшейся Мечты.
Тот, Удивительный День..