Подарок для моей возлюбленной Нади Толокно
Я редко решаю заранее, какое музло увенчает венцом - концом Бэйли Джей очередную сказочку, но сегодня было иначе, из - за родословной, конечно, сам собой лезет на память Высоцкий, а я его терпеть не могу, как и всю эту шнягу из Галичей, Бродских, Пастернаков ( что не делает меня фашистом, слышишь, х...ла Минкин, гандон сраный ? ), шестидесятников, блеснувших при краткой разморозке лагеря, когда попер грев, чаек там, сигаретки, дурца, что потяжельше для тех, кто в курсах, а ты, моя милая, отмотавшая не за хер, в курсах, по - любому, но резко отринув барда - морфиниста - кстати, как он мог этой херней, чистотой, врезаться ? Это же вода. Я в прошлой жизни выпаривал по двадцать полушек и ангидридил, отбивал димычем да еще и релашку и с пиполфеном добавлял - с гитарой и Мариной Влади, чутка опухшей по примеру питерских, Матвиенок и прочих Алентовых - Гузеевых, после потока надумал воткнуть " джанк ", но не пидора Берроуза, а " Джен Эйр ", тоже пидарасов, но русских. Мой патриотизм не дает другого хода, окромя почвенности, я и с Бэйли менжуюсь до сих пор, опасаюсь утраты доверия и потери берегов, турецких, конечно, и Африка мне не нужна, точнее, нужна, но ее имя скоро делегаты в запрет положат, Марианну Кордобу тоже, у них у всех имена не славянские, одна Сарина Валентина чего стоит. Валентина - ладно. Матвиенко, опять же. Но это фамилия, имя - то Сарина, прическа ни х...я не из Совфеда, по всем раскладам : не наш человек. А я русский. Наш. Хотя и власовец. Ладно, в рот всех наших - ваших, лучше я тебе прокину историю, про оргии - для Петрована и Пряникова - и разврат.
- Народ для разврата собрался !
Шукшин в халате, склонив шишкастую упрямую голову чуть набок, кивнул мажордому и вышел к людям. Первой ему бросилась в глаза широченная рожа, но не Крачковской, а все той же тети Вали. Поэтому он плюнул в ейный анфас и на том разврат окончился. Снял халат, надел сапоги и красную палаческую рубаху, заплатил Дурову и свалил искать мать. Нашел. И понял, что лучше быть сиротой, ходить по вокзалам, высматривать чемоданы и силуэты в хиджабах, ширмачить чутка, подмигивать шлюхам - синеглазкам с чапочным загаром на патриотических лицах единоверцев, кушать шаурму и думать о хорошем. Вот так он и оказался на Белорусском.
- Горит и кружится планета ...
На привокзальной площади за синтезатором сидел безногий воин - афганец в камуфле и шапке - ушанке. Рядом с ним стояла, ссутулившись и огрызаясь на пристающего снизу лилипута Нина Ургант, суровая баушка в собольей шубе на голое тело, авантажно распахивающейся под порывами ласкового апрельского ветерка, несущего бациллы чумы оттуда сюда. У отсутствующих ног вокалиста приспособился длинным телом стремный мужик, похожий на папу Карло из совдеповского кинишка, только с усами и в медалях - орденах, независимым видом показывая явно всем, кто имеет глаза, что клал с прибором и тунеядец. Шукшин подошел, посмотрел и решил, что Павелецкий не хуже.
Через год его видели на отрогах Памира. Он просто стоял и бормотал :
- Все вокзалы похожи, как семья Вронского и Бовари. Все аэропорты не ведут никуда, кроме неба, а раз так, то на х...я ?
Шукшин - сумасшедший. Думать о таком может лишь полный безумец. Тем более, на отрогах Памира. Потому, моя глазастая, приступим, помолясь Бегемоту ко второй части нашего шоу.
- В начале девятнадцатого века были необычайно популярны речные фамилии, - буркотел Ерофеев, что пожиже и полное говно, Ерофееву вуматному, хоть и алкашу, - Онегин там, Печорин, Ленский.
- Слушай, гнида, - с тоской и ненавистью шипел Веничка, разводя БФ в алюминиевом бачке, стыренном на школьной кухне соседом, очкастым мальцом Петрушей Авеном, - ты задолбал меня дискредитировать одинаковой фамилией. Вот помрешь - сам поймешь.
Ерофеев пожиже тупо уставился на дергающееся веко Венички и с криком побежал хоронить Евтушенку. Позже его видели на отрогах Памира, дающим интервью РТР, закатывающим глаза и думающим о Безрукове.
Ерофеев - сумасшедший. Кто в своем уме будет давать интервью нацистскому " Останкино " ? Разве, сверхразумные теннисистки. Потому, Наденька, перейдем к третьей части моего повествования.
- Да ну на х...й, - сказал Гусинский, уезжая в Испанию. - Е...сь все конем Епифанцевым. Крымский мост в поддувало.
Вот и вся история, дежавюстая, надоевшая и мне, и всем, и ну их на хер, козлов долбанных. Лучше стишок в конце, в знак любви и вожделения. Клевая ты и возбуждаешь. Что хорошо.
С лицом и ясным и суровым
Удары снежных вихрей встреть,
Чтоб иль воскреснуть с майским зовом,
Иль в неге сладкой умереть !
Во оно как, оказывается : восклицания еще до гнусного гада, десяток лет долдонящего одно и то же, Шендеровича были и использовались. Что внушает.