Уральский анабазис

Виктор Гранин
                Из  Очерков Логиста.


     Хоронили в нашей деревне дружно. Пожалуй, этот ритуал и был тем последним рубежом, сохранение которого ещё объединяло сельчан, запутавшихся в реформах и нововведениях. Могила рылась в песке - даже и зимой - без больших проблем.  Ритуал отлажен и совершался делово. Сам  в ы н о с  приурочивался - еще со времен функционирования молочно-товарных комплексов - ко времени окончания обеденной дойки. И тогда гроб с телом несли на  руках - так называется способ переноски полотенцами через плечо - неспешно под окнами деревенских домов, и проезжие автомобилисты покорно сопровождали процессию до того, как появлялась возможность свернуть в какой-то переулок.
      Заносили на кладбище с противоположного от деревни конца, как бы поворачивая лик уходящего к близкой полуразрушенной волостной церкви. Прощались по-людски и деловито зарывали в общепримиряющий песок, украшая могилку венками. Возвращались с похорон порозонь. Заходили домой, проверить хозяйство; и собирались вновь за поминальным столом. Неизменно изобилен был он. Тогда выпивали за помин полагающиеся чарки и говорили о покойном немного - чего уж там, и так все известно. После чая все разом вставали, раскрасневшиеся от ходьбы, от водки, от сытой закуски, и освобождали место для нового стола - имеется в виду второй очереди поминающих, а, не приведи господи, новых похорон.

       Она была матерью многодетной, родственной мне семьи. Патриарх её, дед Егор был Степанович – родной брат моего дедушки Дмитрия Степановича.  Хотя рядом с нами жили родственники и поближе – да ближе уж некуда! - а мы обходили их  со своими проблемами, но запросто являлись в этот дом, где бабушка Анисья Гавриловна, и отец семейства Николай Егорович, и сама она тётя Оля, нынешняя покойница, не оставались безучастными к нашим проблемам, да и просто причудам детского возраста. А уж дети - они, и мы - были, как одна семья. Что уж тут можно  к тому добавить? Что не скажешь по сему поводу - все будет избыточным для понятливого человека.
       Жизнь ее оборвалась на краю асфальта, новой дороги, строители которой в своих расчётах, видимо, не учли того досадного факта, что жители деревни так и останутся  по сторонам дорожной насыпи доживать в деревне свой век потенциальными нарушителями правил дорожного движения. Нелепость случившейся трагедии, когда доярка, сломя голову, прётся через дорогу чтобы управиться с делами по хозяйству и огороду, и постирать, и приготовить ужин, да всё это успеть сделать до начала дойки вечерней - лишает способности говорить о чём-то ещё (теперь уж лишённом смысла).
      
      Но остаются воспоминания о подробностях того, моего детства - как  именно она, ненароком, просто тем, что жила, извлекала помалу на свет моих жадных взоров образ животворящей, обильной  любовью, да хитросплетениями чувств и поступков женщины обыденного круга, в который оказались вовлеченными все, кто только замаячил на поле текущих дней.
       И вот я приехал на ее похороны и сижу за поминальным столом. И, выйдя из-за него, остаться бы мне с ее ребятами - такими взрослыми теперь, уже испытавшими череду собственных невзгод. Время отдалило нас. Кого-то навсегда. А кто-то живет  рядом непроницаемой своей жизнью. Но здесь нет отчуждения. Просто теперь нет потребности друг в друге, а есть у каждого круг своей устоявшейся жизни. И стоит ли комплексовать по этому поводу? Не знаю.
       Твердо знаю лишь одно, что живет во мне благодарная память о былом нашем единстве. И эта жизнь во мне - я чувствую это - есть основание того внутреннего стержня, вокруг которого нанизаны конструкции - прихотливые и не очень - моей ипостаси. Как стержень восточного храма, так и стержень моей жизни, не дает разрушиться мне и во мгновения самых сокрушительных потрясений. Как тут не благодарить судьбу за эту выпавшую удачу?
         Можно было бы предположить, что чахнет наша деревенька, но вот взгляни на нее со стороны сегодняшнего дня, и ты увидишь среди древних развалин запущенных домов и пустых корпусов индустриальных попыток землепользования - новые дома и новых жителей. Значит, есть здесь жизнь! А как ей не быть, когда землю эту никуда не денешь, не возьмешь с собой: ни в могилу, ни в дальние края? Все порушенное нами истлеет, оскверненное нечистоплотностью восстанет вновь - дай только срок, да освободи от живодерных экспериментов. Жизнь на земле - великая сила - и стоит ли идти наперекор ей, даже имея в виду высокие идеалы?
        Но мне пора; и, прямо от стола, я еду в город, в аэропорт - утром следующего дня есть неотложные дела на Урале.

        Как-то случилось так, что, избрав, совсем уж случайно, себе профессию, выучившись и восприняв все ее полезные свойства, ни разу им не изменив, я, оказывается, совсем мало работал по специальности. Ушлые мои начальники, в самом начале моей трудовой жизни, буквально выдавили меня из того круга, где я со все возраставшим интересом, делал тяжелую работу.  Они, начальники мои, направили меня на стезю, в общем-то, авантюр, кои всегда противны мне, как занятие более низкого уровня, нежели творчество простого даже труда. Бывало, устав от множества решаемых проблем переливания из пустого в порожнее, уходил я туда, где творят  умельцы; и там, среди запахов солярки и горячего металла, отдыхал душою  при виде и самого примитивного даже созидания, легко включаясь в этот процесс, когда обстоятельства взывали к тому. А уж всякие образцы высоких технологий и мастерства: будь то корабль - авианосец ли, сухогруз или подводная лодка - или же великолепная буровая платформа среди моря; а, если брать глубже, то и хорошая музыка, спектакль, или фильм, или картина – все что создается человеком талантливым, а, главное, щедрым в своем творчестве –  все это радует и волнует без меры.  Сентиментален ты, дружок – имеет все основания сказать обо мне каждый, кто знает меня по жизни.
         Знать, почувствовали начальнички во мне рефлексогенный запах крови далеких  моих предков по отцу, носивших деревенскую кличку Подрядчики. А может, и нет; а случайным оказался тот выбор, когда судьба распорядилась вновь представить мне свою фамилию на ниве теперь уже именуемой Логистика.
       
         Всю дорогу: в воздухе - между взлётом и посадкой – отрешённо я думаю свою думу, непрерывную, как гул моторов самолета;  или засыпаю и вижу сон, легко продолжающий напридуманную за время перелёта явь. И всё это длится во мне, пока  не обозначит самолёт своё снижение, и характерными  толчками не заявят о себе, ставшие в замок, шасси, приготовившиеся к, завершающей полет, пробежке по полосе аэропорта Кольцово.
         Здесь,  во всенародно воспетом, легендарном городе,  работало тогда немало заводов, продукция которых вооружала сотрудников моей конторы инструментарием важного для страны труда. Обширная переписка - как бы хитро я ее ни вёл - не всегда приводила к удовлетворительному результату; поставки материалов, оборудования или запасных частей срывались и в производственный процесс вклинивались непредвиденные сложности. Тогда мои начальники указывали мне на дверь, где я получал предельно скупые командировочные суммы и отправлялся в дорогу, чтобы, материализовавшись там, в дали, с укоризной поглядеть в глаза своему,  до той поры известному только по почте, визави и услышать его оправдания, не искаженными телефонными линиями.
         Сейчас моя дорога была - перво-наперво - на завод, где, кроме многочисленного прочего, выпускались баллоны для пневматических компенсаторов давления, в отсутствии которых наши, тяжело работающие, насосы быстро разбивали качественную сталь манифольдов, да и работа забойных двигателей  была  нестабильна на больших глубинах из-за пульсаций давления рабочей жидкости. 
Надеюсь, что не каждый из читателей такого вот вступления в тему будет настолько въедлив, что потребует уточнения – где, на каких таких глубинах нестабильно работают нервные эти двигатели, и что такое есть манифольд, и каков механизм работы компенсаторов.  Думаю, что если я назову деталь этих компенсаторов баллонами виккеля, все равно любителю уточнений этого будет недостаточно для постижения всей премудрости  темы прилепившейся к повествованию, как банный лист – несущественно, (но как оживляет вид распаренных ягодиц!). Верно ведь, что собственно конкретные детали терминологии не существенны для описания процесса моего взаимодействия – сейчас с вами, а тогда – с кругом участников деловых игрищ с нефтегазоразведкой? В сущности, не  важно – манифольд ли страдал в отсутствии виккеля, или объект, несомненно, более одушевленный - не так ли?
Однако, постараемся все же вернуться к основной сюжетной линии, если таковая еще обнаружит себя.
      Но  совершим этот переход не резкой сменой направления, а плавненько так, легкими доворотами рулевого колеса механизма управления повестью былых времён. Так же как некогда, поднимаясь на автомобиле  в - ну в очень уж крутой и затяжной – подъём,  и уже на самом почти перегибе седловины с удивлением обнаруживаешь, что двигатель заглох,  и машина начала совершать самовольные свои первые сантиметры пути вниз,  в глубокую долину. А тормозов нет. Точнее, они есть, но не держат, то есть почему-то сейчас вот не работают. Отец родной - водитель - наш главный инженер, он лениво так, в своей излюбленной манере, говорит, не отрывая глаз от дороги: – Давай, мол, держись! А я, единственный пассажир, всеми частями тела уже расклиниваюсь в тесном объеме кабины уютного газика шестьдесят шестого и отмечаю про себя, как ловко автомобиль уходит от траектории гибельного спуска на плавную кривую, сопрягаемую со спасительной горизонталью. Там мы останавливаемся; машина теперь стоит боком ко склону; а мы задираем  её кабину, и совершаем над двигателем некоторые осмысленные телодвижения от которых он оживает и, понукаемо взревев, мигом выносит настырных своих седоков на гребень. Там мы останавливаемся на некоторое время, достаточное, чтобы удачливый водитель мог выкурить дешевую свою неизменную вьетнамского происхождения сигарету Трансон – а я тем временем уже прикидываю, как пройдет трасса более удобной дороги, где будут заложены повороты серпантинов, так чтобы уклон пути был более рационален. Дорога эта - по трассе, отмеченной мною колышкам - будет построена  моими архаровцами, всего лишь серией демонстрационных взрывов, да искусством своевольных бульдозеристов. А ведь такое счастливое развитие событий зависело все лишь от легких касаний руля и самообладания умелого человека.
        Но, сколько бы ни умел был водитель нашего производственного механизма, всё равно молодежь, прибывающая впоследствии к нам на заработки, то и дело слетала на своих мустангах с выстроенной - в том числе и под моим техническим руководством - дороги, но пролетала тогда совсем немного, и, удачно приземляясь на более низком ярусе проложенного нами пути. Что ж -  весело да удало жить не запретишь!
      
        Сегодня же я занят особенностями логистической работы, известными теперь  едва ли не воспитанникам дошкольных детских образовательных учреждений - о, сколь лингвистически прихотлива, извилиста, изобретательность наших административных реформаторов -  существует мнение, что все решается просто, достаточно лишь сунуть туда, куда надо внушительное что-то - и все. Но, во-первых, мне, в этом смысле, отродясь нечего было сунуть, да и во-вторых тоже, и потому все мои действия были сугубо театрализованы. Поймав своего собеседника на контакт, я включал язык импровизации, от которого и самый стойкий бюрократ терялся и  находил в жестких рамках руководящих указаний некую лазейку, в которую можно загнать пришельца,  для того лишь, чтобы отвязаться от его назойливых домогательств. Мне же оставалось самому определить, беглым обзором места действия, насколько мои претензии согласуются с реальными возможностями производства сего индустриального монстра.
        Секретами  мастерства по этой части, вплоть до способности мгновенно прочитать вверх ногами любую бумажку на рабочем столе собеседника, делиться не буду. Да и не нужны они никому сейчас, когда  с у н у т ь  настолько естественно, что возможные варианты откатов вызывают у окружающих понимающие ухмылки. Посмотрим, насколько плодотворнее нас окажется новая генерация логистов? Есть у меня подозрение, что не очень. Но это уж явные признаки моего едва ли не маразма. Ну и что? Но может быть хоть тогда – думаю я, начинающий маразматик - откроется дорога для чести и достоинства, скрывающаяся ныне  под прикрытием бандитских по сути деловых отношений.  Дорога та, давно затянувшаяся сорными травами  интенсивнее, чем  даже дорога к храмам на свой привередливый выбор.
        Ведь как было в былые те времена. Допустим, работает некая контора. Это не важно: с каких времен – только что, или очень давно. Важно, что возникла она по мысли основателей, для того, чтобы увеличить производимое нечто, представленное  в соответствующей строке грандиозных планов. Особо важно, что объем производства его должен  непременно возрастать. А возрастает плохо. Но ведь лукавая цифирь способна существовать сама по себе, и виртуозное владение техникой управления ею дает возможность закладывать немыслимые фигуры высшего пилотажа в тучах статистической отчётности. Однако, радостная динамика, якобы достигнутых показателей, теряла свое величие там, в основании пирамиды, где собственно и рождался, вяло протекал и замирал рабочий процесс. Это досадное обстоятельство нелицеприятно  разрывало прогнившее полотно, на котором и создавалась судорожными мазками величественная картина светлых дней.
       Время от времени руководящие лица отраслевых высот оставляли свой олимп, чтобы объявившись перед перепуганными работниками нерадивых контор, приготовлялись поддать жару обитателям низинных мест. Бегло осмотрев, доложенные верхам  ростки успехов, оказавшие - в первом даже приближении  - весьма чахлыми по существу,  проверяющий посланник верхов собирал общественность и сурово вопрошал:
- Почему?
-Дык! - моментально ответствовали вопрошаемые, лихорадочно перебирая варианты продолжения ответа, -  Эта-а-а !
-Ну! - следовало грозное напоминание.
- Плохо со снабжением!
- А у кого, скажите, сегодня хорошо – когда кругом враги? Но ведь, смотрите, ваши коллеги из конторы А – преуспевают! Или это не так?!
-  Действительно!
        И всё собрание упирается взглядом в козла. Отпущения. Обычно выбираемого из числа шибко умных.
        Теперь уже и высокий гость смотрит на пострадавшего от взрыва всеобщего внимания, ожидая от него выхода из создавшейся неловкости.

-Специфика нашего производства такова – на ходу сочиняет козёл - что объективно не позволяет обеспечить высокий коэффициент оборачиваемости парка – далее следует развернутая им аргументация специфичности - наши усилия, направленные на обеспечение технической вооруженности процесса реализации оперативных планов, игнорируя нормативы обновления основных фондов и сдерживая плановое  выбытие их неработоспособных составляющих, уже привели к тому, что износ оборудования оказывается чрезмерным. Что, в свою очередь, приводит к незапланированным простоям, а также увеличивает затраты на внеплановые ремонты и  восстановление оборудования.

        Выслушав со вниманием подобную тираду,  представитель высоких кругов, напрямую контактирующих даже и с правительством,  начинает грузить собравшихся обширными цитатами из передовиц, доверительно добавляя более интимные подробности обстоятельств принятия решений центральными органами власти.
        И, убаюканные причудами верхов, внимающие деланно погружаются в осознание всей глубины своей якобы несознательности, скрывающей осознание мизерности собственной лени и приворовывания, по мере возможности, всего что только плохо лежит.
        Почувствовав в атмосфере аудитории флюиды  покаяния, высокий представитель сворачивает повестку дня и ободряет раскаявшихся бодрым отеческим напутствием, с чем и удаляется для продолжения программы своего пребывания здесь.
Вкусив вполне местных щедрот, он отбывает в столицу, и составляет приемлемый доклад, который используется и на коллегии министерства, и на заседаниях правительства - для иллюстрации отраслевых проблем.
        Конечно, все осознают, что решение проблемы находится в стороне, недоступной их влиянию, но заявленное объяснение причин неудач плодотворно и, поднимаясь на все более высокий уровень обсуждения, приобретает уже решающие черты  спасительных действий. Тогда, при выработке очередного судьбоносного постановления, дается поручение руководителю индустриального гиганта тяжелого машиностроения увеличить выпуск, пресекая робкие его попытки отговориться напоминанием о партийной ответственности.
       Такой гигантский  руководитель, вернувшийся из столицы, собирает актив и объявляет об изменении планов производства. Тогда на площадях и оборудовании, рассчитанных для выпуска сотни единиц продукции, приступают к выпуску уже четвертой сотни конструктивного старья, ограничиваясь в авралах только вкладыванием основных комплектующих в изделие, а  уж качество общей сборки упоминается только лишь один раз машинальным штампованием клейма ОТК.

      И вот тут приезжает командированный с диких своих мест – может быть уже десятый за  первую половину дня - и что-то  там лепечет о своём наболевшем.
     Послать бы его куда ещё подальше, только вот что-то не посылается. А почему? – то тайна сия велика есть!
     Разумеется, на складе готовой продукции завода и есть немного баллонов виккеля.  Но, если разделить их количество на все заявки, телеграммы, и телеграммы повторные и телеграммы с угрозами – по сути своей, смешными – то каждому достанется по малой доле единицы изделия, а это уж - явная нелепица.
       Да, есть заказы от потребителей, но их в масштабе индустриального гиганта, слишком мало, чтобы запустить технологическую цепочку производства  в цехе хотя бы на мало мальски приемлемый период.
       Ну, что с тобой, проситель, делать? Как говориться: - кто успел, тот и съел. Забирай остатки - чтоб не маячили тут. А на нет и суда нет. Как тебе отгрузить?
- А, давай – авиаотправкой вот по этим реквизитом. – Годится. Сегодня и увезём на грузовой двор аэропорта.
-Отлично. Ну, пока!

      А мне дорога - на другой гигант. Окрылённый первой удачей покидаю виккельный этот  завод прямо с раннего утра. Ещё промтоварные магазины только готовятся к открытию. Вот у дверей одного из них уже набралась толпа серых личностей. Интересно, что же там сегодня выкинут в продажу? Пока я подхожу к магазину, там уж открыли двери и народ поспешает к заветному прилавку. За ними поспешаю и я. Оказывается, все бегут в отдел парфюмерии. Нет, не Шанель, не Клима и прочий импортный дефицит интересен потребителям, а элементарный любимец народа Тройной одеколон, или не менее предпочитаемый Огуречный лосьон, буквально в лёт расхватывают местные ценители прекрасного.
        К сожалению, я не из их числа, и, разочарованный,  покидаю магазин промтоваров и по тротуару, уже благоухающему свежеупотреблёнными напитками, спешу на остановку транспорта городского сообщения к легендарному Уралмашу. Навязчивая мелодия «Уральской рябинушки» звучит в моей голове сопровождением на пути в неизвестность. Её сменяет песня другая: …Если вы не бывали в Свердловске/ Приглашаем вас в гости и ждем/ Мы по городу нашему вместе/ Красотою любуясь, пройдем…
     Я смотрю на этот  город из окна трамвая ли, автобуса ли  и в моей душе выстраивает себя причудливый его образ, в котором реальность и вымысел сливаясь воедино, рождает некий смысл, который сложно выразить точными словами и остаётся только лишь признаться себе  - да, я люблю этот город наших людей любовью потаённой, какою любим мы себя самого в потоке сумбурных дней нашей жизни - единственной и неповторимой.
  Несмотря на совершённую мою медитацию в сфере уральской специфики, ни образ рябинушки, ни красота города, ни, наконец, моя любовь к городу людей не помогли мне со встречей с монстром машиностроения.  Уралмаш предстал передо мной неприступной твердыней. Видимо так решал он свою задачу сохранить свои тайны от какого-то там ничтожного провинциала. Тщетные потуги. Провинциал видит тебя насквозь и знает, что скрывает твоя многозначительность, не столько твоими достижениями на благо народа. Якобы. А больше – сколько соков вытянул ты из народа ради тайны твоих производств, оказывается разрушительных для народного организма. Знаем. Но не будем здесь распространяться на сей счёт. Ещё не время возбуждать впечатлительных товарищей, предпочитающих оставаться в дремоте сладкой, убаюканными сказками агитпропа.
     Между тем рабочий день близился к завершению. И я позвонил  уже в аэропорт и узнал, что моя отправка к ним ещё не поступила. Неужели обманули? – думаю я. – Нет, машина, которая везла ящики, сломалась по дороге; на буксире её притянули в стойло, здесь её подлатали и теперь она вновь на пути к грузовому двору
- Да, поступила. И ожидает комплектование групповой загрузки на направление – так успокоили меня авиаторы, когда я через некоторое вновь позвонил.
    
      Теперь я возвращаюсь в гостиницу, чтобы собраться в дорогу.  Поздним вечером я должен перелететь Урал на пермскую землю. За сборами наступил вечер и явилась проблемка пожрать – столовые уже закрыты, и нет смысла брести по улицам в поисках кафе (не жрать же всухомятку)  когда вот он – ещё пустынный ресторан гостиницы. И я занимаю столик в ближнем от входа углу. Весьма аскетично и экономично заказываю возлюбленный  мною супчик, ещё котлетку, чай и пирожок. Да! не совсем дёшево, но уже  и сердито. Между тем, я начинаю медленно-медленно смаковать яства, наблюдая,  как постепенно заполняется посетителями ресторанная зала.
      Вот внимание моё обращается к особе весьма преклонных лет. Она старушка, и одета по-старушечьи, и походка у неё не балетная. Но. Но чувствуется в этом реликте былой молодости привычка осознавать свои достоинства. Она занимает столик напротив меня и погружается в ожидание внимания официантов. Те, впрочем, хоть и заметили старушку - но всё демонстративнее пробегают мимо. Старушка уходит в засаду и мастерски скрадывает метрдотеля, по неосторожности оказавшегося на расстоянии прямого контакта с неудобной, судя по всему, посетительницей.
- Почему? – адресуется ему до невозможности простой вопрос. Делать нечего и метрдотель знаком подзывает ближайшую официантку. Теперь уж двое они слушают старушку:
-У меня рубль. Мне порцию картофельного пюре, кусочек хлеба и семьдесят пять граммов коньяка.
     От этих слов работники общепита столбенеют. Но старушка выводит их из ступора,  ласково вопрошая: - Ведь имею же я право? Отрицать наличие прав у этой гражданки работники не решаются, не решаются вообще чего-нибудь сказать, лишь кивают утвердительно и удаляются. Через некоторое время выплывает официантка с подносом в руке, на котором гордо заявляют о себе тарелка с пюре (да не абы как, кучей, а фигурной горкой); кусочек хлеба на тарелочке; рюмка хрустальная сверкает  своими гранями, а на дне хрустального же графинчика янтарный напиток уже рождает вожделение вкуса.
     Старушка благосклонно принимает сервировку стола и, тщательно разгладив рубль, протягивает его официантке. Уведомив, что в её услугах больше нет необходимости. – Спасибо!
     Официантка спешит принять более основательный заказ. Тем более что так много возможностей ею здесь было упущено из-за этой старушенции. А старушка не спеша приступает к трапезе.
 
    Не спешу и я.
    Тем временем зал заполнен уже до предела. Но старушку потеснить никто не осмеливается. Ко мне же просится подсесть компания. А почему бы и нет? И вот их уже пятеро за столом, довольно скоро заставленным простейшими блюдами и экономичными напитками. Компания составлена из особей моего возраста, они веселы, дружелюбны и затягивают меня в свой круг так естественно, что у меня нет основания изображать из себя отчужденность, тем более что они начинают уже тихо подпевать слова
     «лыжи у печки стоят/ гаснет закат за горой/ месяц кончается март / скоро нам ехать домой»
     Ребята и девчата из Челябинска –  города, где я ни разу не был. Но, оказывается, есть у нас общие знакомые в нашей стране. Было бы странно, найти в хоть какое-то место, где бы не обнаруживал себя наш человек.
     «Кожаные куртки, брошенные в угол,/ Тряпкой занавешенное низкое окно/ Бродит за ангарами северная вьюга/ В маленькой гостинице пусто и темно»
     Уже горланили мы   точно так же, как когда-то в избушке из тополёвника, за стенами которой не пурги бродили в тот вечер, а, которые уже сутки, рвала саму себя затяжная пурга;  нам же всё было не почём, нам мало чего надо было, но главное чтобы была гитара и был с нами Юсик, её гитарист и наш главный песнопевец из свердловской альма матер горняков и геологов.

      Но мне пора в дорогу.
      « Не уезжай ты мой голубчик»
 поют мне друзья, на полном серьёзе предлагая остаться. Но я непреклонен. Трубят горнисты в дорогу призыв.И тело моё покидает тёплую компанию.  Впрочем, и душа не надолго задерживается там.  А отвязанным барбоской уже  начинает метаться в эмпиреях, ища себе пищу по вкусу. И таки находит.

     Сколь естественен круг друзей, чьи претензии если и распространяются, то только на себя. Но… … Но - говорит уже душа – голосом диссидента, испытанного ветрами заплутавшихся перемен. Всякое со мною случалось.
     Вот, например, несколько раз побывав на концертах Клуба Самодеятельной Песни, с неприятным удивлением обнаруживаю за завесой знакомых слов и мелодий нечто противоположное самому смыслу этих песен. Что это? Спрашиваю я себя и не нахожу ещё ответа.
      Ответ находит меня сам.
      Случилось побывать мне как-то раз на концерте христианских протестантов.
      Хор был составлен из молодёжи, которая радует глаз отсутствием остервенелого стремления выделиться и даже возвыситься в круге близкого даже общения. Простые девчата и парни. Особенно одна девушка - чистейшей прелести чистейший образец. Строгая чёрная юбочка: не мини, но и не миди; сверкающей белизны блузка, разумеется без украшений; простая причёска с черной полупрозрачной косынкой, повязанной кокошником; ангельским голосом она поёт о том как «Горит Горит Не Уставая/Живая Звёздочка Христа/ И Милость Веры подавая/Ведёт меня на Небеса! /Пою Осанну, в Благодати/Великий Свет в Душе моей/Я преклоняюсь пред Голгофой, перед Любовию Твоей»
      И тут я замечаю едва заметной желтизны восковую прозрачность черт ангельского лица. Где молочный цвет жизни; где отблеск кипящей крови молодости, куда ушло всё это, не оставив следа предначертанного Создателем – хотя бы это будет и элементарно бездушное мироздание?
      А что есть вместо этого? Фанатизм, взращённый в закрытом сосуде под давлением, чьё имя эзотеричность.

      Закрытость Клуба Самодеятельной Песни, закрытость идей религиозных сект и церквей, закрытость того и другого, пятого и десятого – питательная среда фанатизма, для которого другой – значит Иной. А это уж почти что враг. Впрочем – почему почти?..

     …Той девчушке из хора уподобиться бы Джульетте – так ли уж выдумке Уильяма нашего Шекспира - и страдать подобно ей:

Ты хочешь уходить? Но день не скоро:
То соловей — не жаворонок был,
Что пением смутил твой слух пугливый;
Он здесь всю ночь поет в кусте гранатном.
Поверь мне, милый, то был соловей.

И пусть Ромео поставлен перед выбором, достойным мужчины:

То жаворонок был, предвестник утра, —
Не соловей. Смотри, любовь моя, —
Завистливым лучом уж на востоке
Заря завесу облак прорезает.
Ночь тушит свечи: радостное утро
На цыпочки встает на горных кручах.
Уйти — мне жить; остаться — умереть.

Немудрящий выбор: жить или умереть. Но прежде покрыть поцелуями, изнемогающее от любви тело ангела - безо всяких условностей - во плоти, но способное к зачатию и продолжению рода людского. Пусть бы от этого происходят и гении и злодеи; безвестные творцы и повелители народов; святые, святоши и подлецы…

…Однако же, Большое Савино, Пермь - подлетаем. Наш полёт во временах завершается. 
       Впереди реалити, друг мой Билли.

 А пока, сознаюсь:

…Сегодня я не спал, всего лишь -  мнится - вышел
Из  самого   себя, утратившего суть.
И  улетел в миры меж будущим и бывшим.
Где на мгновенье приоткрылась чуть –
Едва заметная полоска зоревая
Меж темнотой лесов и пустошью миров,
Так, значит, мир  живет, ещё не зная
Что я взойти на свой престол готов.
Я – Мессия, я – Вседержитель света.
Творец и Гений скромный всех веков,
На всё готовый дать свои ответы,
Порвавший гнёт всех унизительных оков
Тех дней Предшествия – суровых  и  суетных -
Когда я тайно накопил  заряд
Той тщетной мудрости, с которой незаметно,
Как с метастазами  в душе я распроститься рад.
Или нет рад?  – Не знаю.
Не знаю ничего. Я просто пуст.
И светел. Как заря, как та полоска зоревая…


11.04.2017 9:11:52