О том, что мы проведём лето 72-го у Вадика Черновского в Подмосковье, я узнала перед выпускным вечером в своём Петрозаводском университете. Вадик согласился, что Люда привезёт за компанию и меня, свою закадычную подружку. Людка к тому времени отработала три положенных по распределению года в школе карельского посёлка Светлореченский и возвращаться туда не хотела ни под каким видом. Поэтому летний отдых мы решили сочетать с поиском для неё новой – желательно более интересной (и более денежной, чего уж там) – работы.
Вообще-то мы с Людой уже были вдвоём у Вадика – в начале мая того же года. На майские праздники нас пригласили в гости знакомые московские киносценаристы Валерий Семёнович Фрид и Юлий Теодорович Дунский. Познакомились мы на пляже в Дубултах (Юрмала) летом 71-го года. Я вместе с нашим академическим хором была в Риге на студенческом певческом празднике, и наш худрук Терацуянц был так добр, что разрешил, чтобы со мной совершенно бесплатно проследовали сестра Ниночка четырнадцати лет и лучшая подруга Люда Лазакович. В Дубултах мы после певческого праздника сняли комнату у одной старой учительницы и стали ходить на местный пляж.
Мы долго не догадывались, что пляж примыкает к Дому творчества, где как раз и отдыхали кинодраматурги – и не только. Так, за нашей игрой в бадминтон наблюдала низенькая седовласая Мариэтта Шагинян (она в это время сочиняла там свои «Четыре урока у Ленина»), в стороне в махровом халате сидел на песке Сергей Смирнов, написавший знаменитую «Брестскую крепость». Обретался в ту пору в Доме творчества и Роберт Рождественский, но мы его не видели, так как, по слухам, он предпочитал удалённые от толпы дикие пляжи.
Перед нами по пляжному песку туда-сюда расхаживал длинноногий, как аист, писатель Борис Ласкин, один из авторов бесподобной «Карнавальной ночи», мастер уморительных устных рассказов. Слушая Ласкина, мы с Людой от смеха падали на песок и дрыгали в воздухе ногами, за что нас так и полюбили Дунский с Фридом. К слову, вокруг писателей с утра рассаживались явно очень доступные девы, стараясь выставить напоказ кто длинные ноги с ярким педикюром, кто длинные обесцвеченные власы, кто «выдающий» (словечко наших знакомых) бюст или хотя бы импортные очки-бабочки. Но Фриду, Дунскому, Ласкину и прочим больше по нраву пришлись мы – застенчивые, неискушённые, однако начитанные, с хорошим чувством юмора провинциалки в дешёвых шлёпках и ситцевых сарафанчиках. Перед нашим отъездом они дали нам свои подробные адреса с телефонами и приглашение приезжать в гости когда захотим.
Накануне Первомая мы стали собираться в Москву, письма и телеграммы так и летали из Петрозаводска в Светлореченский и обратно. Денег решительно не было, но Люда торжествующе объявила в очередном послании: «Деньги будут - охрана природы!» - она собирала взносы в эту организацию; груды мелочи должны были помочь нам в желании, сходном с желанием сестёр Прозоровых: «В Москву! В Москву!».
Мы решили не обременять сценаристов, а потому Люда запаслась адресом какой-то родственницы в пригороде, а я – телефоном случайного соседа-москвича по густонаселённой хате в Крыму. Затея с Людиным адресом провалилась, а по телефону «моего» полковника его испуганная жена сказала, что муж в командировке, и «вы же, девочки, должны понять, что я не могу принять вас, я, если честно, откровенно боюсь», после чего посоветовала гостиницу на Ленинских горах, где, на удивление, нам удалось прекрасно устроиться за рубль в день. Сценаристы же недоумевали: для нас заранее были приготовлены целых две отдельных квартиры.
Визит прошёл чрезвычайно весело: сценаристы очень смешно пикировались, мы с Людой от души хохотали. Перед посещением квартиры своих именитых знакомцев мы условились, что не будем ничему удивляться, тем более по-провинциальному охать и ахать, но, едва увидев у Юлика потрясающую коллекцию старинного оружия, завопили в голос! Под конец друзья-соавторы надавали нам массу сувениров; за неимением в то время полиэтиленовых пакетов сувениры сложили в авоську, и Валерик, глядя на неё, сокрушённо произнёс: «Небогатый улов…» Мы так и покатились со смеху.
После этого мы с Людой как раз и отправились в подмосковный городок. Вадик был бледным, худым, выглядел удручённым; он только что выписался из больницы – подхватил дизентерию в столовке своего предприятия. Посидели у недужного совсем недолго, попили чаю с печеньем и подались восвояси; я даже не успела толком рассмотреть его комнату в коммуналке трёхэтажного дома.
И вот мы у Вадика тем знойным летом. Стояла действительно невообразимая жара. В комнате, впрочем, всегда была приятная прохлада, и спали мы с открытым окном. Нам с Людой Вадик отвёл широкий диван, сам же спал в стороне на раскладушке. В юности спится крепко; мы ни разу не слышали, как Вадик встаёт и собирается на работу. Часто он ранним утром умудрялся оставить для нас смешной рисунок тушью на листочке бумаги – к примеру, шаржированное изображение Люды, прыгающей в реку с высокого помоста, с очень узнаваемой причёской тёмных волос и высокой грудью. Ой, я просто обожаю такую графику, скупую на штрихи, когда рисуют одной непрерывной линией!
Комната Вадика была загадочной, словно волшебная шкатулка: чего-чего в ней только не было! Пианино, гитара, перкуссионные колотушки, другие музыкальные инструменты. Большая коллекция чудесных пластинок-гигантов, а к ней хороший проигрыватель с усилительными колонками. Кинокамера и проектор для просмотра своих и чужих фильмов; полочка с бобинами цветных плёнок, на которые были засняты, кажется, все сколько-нибудь замечательные события жизни Вадика. Высокий застеклённый шкаф с томами Большой Советской Энциклопедии, ещё один шкаф с зарубежными альбомами по искусству и альбомами знаменитых фотохудожников; их Вадик каким-то загадочным способом добывал в Москве. Вадик, «в миру» талантливый инженер, прекрасно играл на фортепиано – наизусть и с листа, а также великолепно снимал, рисовал, делал чеканку по меди, занимался резьбой по камню… просто какой-то человек эпохи Возрождения!
Как раз тем летом Вадика на его предприятии повысили до завлаба. Предприятие, окружённое высоким многокилометровым забором, занимало огромную площадь и было так называемым «ящиком». Проходя мимо, мы с Людой дивились высоко стоящей кирпичной проходной, где - это было видно в окно – работал маленький цветной телевизор, сущая невидаль по тем временам. Из-за сугубой секретности предприятия, как нам говорили, даже сняли ведущую в город железную дорогу, а также домашние телефоны у жителей. Когда мы спросили у Вадика, чем они там, за забором, занимаются, он своим характерным тихим тенорком ответил:
- Но, девочки, у нас ведь в стране даже макаронные фабрики засекречены!
Однажды вечером, когда Вадик с Людой ушли на прогулку, я закрыла дверь на крючок и села писать письма под маленькой настольной лампой; вся комната была погружена во тьму, как вдруг прямо за моей спиной раздался какой-то звук, со страху я подскочила чуть не на метр, стала кричать, увидев же перед собой черноволосого типа с чёрными сверкающими глазами, впала в форменную истерику! Незнакомцу еле-еле удалось меня успокоить; то был сослуживец и друг Вадика Давид (в обиходе Додик) Губеров, о котором Вадик довольно часто рассказывал нам с Людой. Вернувшиеся Вадик и Люда застали нас с Додиком мирно пьющими чай и болтающими, словно давнишние добрые знакомые.
Забавно, что перед защитой диплома (а у меня была сложная тема – по роману Достоевского «Братья Карамазовы») мы на курсе занимались не дипломными работами, а сутками напролёт… играли в шахматы! В шахматах я была сопливый новичок, но по приезде успела сказать Вадику, что люблю играть. Вадик оживился и засел со мной за доску. Он подолгу размышлял над каждым ходом, я же расхаживала по комнате, поправляла причёску, пила чай и канючила, чтоб он поскорее ходил. Вадик внезапно видел, что проигрывает (я этого в упор не видела и не понимала), после чего в досаде сметал фигуры с доски. Отчаявшись выиграть у меня, Вадик предложил сразиться в шашки, на что я обрадованно вскричала:
- Ой, в шашки я с пяти лет играю, давай!
Вадик, бледнея, не решился искушать судьбу и окончательно подорвать свой авторитет; он отказался от шашек.
Однажды мы с Вадиком как всегда рубились в шахматы, и тут наведался Губеров. Додик стоял за моей спиной, наблюдая игру, и на середине партии сказал Вадику со всей определённостью:
- Послушай, а ведь она совсем не умеет играть!
Вряд ли это обрадовало Вадика, регулярно проигрывавшего мне в злополучные шахматы…
Отношения Вадика и Люды длились уже по меньшей мере четвертый год и, судя по всему, увы, переживали закат. Людка неоднократно бывала у него, когда ещё училась в универе, и мы с нею жили в одной комнате общежития. Однажды она приехала из Подмосковья со страстным желанием добыть для любимого особый красивый темно-красный камень для его поделок; Вадик, бывший однажды в Петрозаводске, положил глаз на этот камень, коим был отделан цоколь нашего вуза. Кто-то из нас вспомнил, что такой же брусчаткой выложено продолжение нашей улицы Анохина; по слухам, его выкладывали пленные фрицы.
Летней белой ночью мы, четверо девчонок, в болоньевых плащиках и капроновых косынках, вооружившись кухонными ножичками, выдвинулись на раздобытки. Вскоре мы уже сидели на корточках на середине мостовой и пытались выковырять глубоко и прочно сидящие темно-красные кирпичики. Увлёкшись, мы совершенно не заметили, как подкатил милицейский газик и из него, помедлив, вышли двое служивых. Их смущение мы осознали позже: парни думали, что, может, нам приспичило и мы сели справить малую нужду – да, но почему посреди дороги? Спрятав ножики, мы привстали и, покраснев, стали отвечать на вопросы, откуда мы, кто такие и почему глубокой ночью сидим тут. Смешавшись, мы бормотали:
- Да вот – устали, присели отдохнуть… Хорошо, сейчас пойдём в общежитие.
Пройдя несколько шагов в обратную сторону и убедившись, что газик скрылся вдали, мы снова присели на корточки и продолжили ковырянье.
И вновь незаметно подъехал тот же газик! После повторившегося диалога мы почти припустили к общежитию. Но едва машина уехала, мы с той же прытью побежали назад и буквально метрах в пятидесяти впереди увидели на обочине кучи вожделенных кирпичиков – там шли дорожные работы. Взяв в каждую руку по камню и подняв их над головой, мы победно, как на демонстрации, зашагали к общаге. И тут нас догнал злополучный газик ДПС. Милиционеры медленно проехали мимо, не останавливаясь; расплющив о стёкла бледные лица с изумлённо вытаращенными глазами, они явно не знали, что и подумать об этом ночном инциденте.
Утром в комнату к нам принялись заглядывать соседи и, видя груду камней на столе, стали клянчить хотя бы один или два камешка, мы хмуро отказывали:
- Нет уж! Самим не хватает! Вам надо – вот идите и ищите!
Однако выяснилось, что у Люды загодя для этого случая был припасён совсем малюсенький фанерный ящичек и поэтому в дело пошёл камешек величиной примерно с брусок хозяйственного мыла. Надо ли говорить, что остальные каменюги были потихоньку выброшены из окна третьего этажа…
На почту мы пошли вдвоём; когда всё было надписано, ящичек приняла девушка-оператор и чуть не выронила его, вскричав:
- Что вы туда наложили – камней что ли?!
Мы потупились, промычав что-то неразборчивое.
Надеюсь, добытый с такими приключениями камень Вадику всё же пригодился.
Ну, а тем летом 72-го Вадик поведал, что вокруг говорят:
- Черновский-то – слыхали? – с какими-то школьницами связался!
Мне тогда было 23, Люде 25, но выглядели мы и правда моложе. Видя, что местные гопники проявляют к нам нездоровый интерес, мы догадались брать на берег речки Вори (это название меня неизменно смешило) коробку с шахматами. Парняги опасливо поглядывали на столь продвинутых дев и лишь издалека осмеливались иногда крикнуть:
- Эй ты, Нонна Гаприндашвили!
Те летние дни были очень яркими, насыщенными, брызжущими весельем – одним словом, счастливыми. Днём, побегав по магазинам, похлопотав по хозяйству, мы с Людой шли на пляж, а после погружались в изучение замечательных альбомов по искусству или фотоальбомов. Вечером неторопливо ужинали, причём часто запекали фаршированную утку в тяжёлой утятнице, которую Вадик приносил от отца, жившего поблизости. Вадик при этом был мастером на сюрпризы: неожиданно извлекал откуда-то из-за шкафа коробку конфет, бутылку хорошего вина, приносил с работы кувшин с лесной малиной – говорил, что набрал во время обеда на лесистой территории своего предприятия. Порой играл на пианино, а иной раз мы устраивали оглушительные кошачьи концерты на всевозможных инструментах.
Вадик показывал нам стереофото – прообраз нынешнего 3D. Было немного страшно – оказываться внутри пейзажа, лицом к лицу с объёмным человеком, который, кажется, вот-вот задышит, заговорит, а то, чего доброго, набросится и укусит!
Помню ещё один смешной фильмец – о пребывании Вадика и Додика в Коктебеле. Оба ищут на берегу красивые камешки, Додик, подозрительно оглядываясь на Вадика, отбегает в сторонку, дальше убыстрённая съёмка: Додик в полном безумии отбрасывает кучи гальки, высматривая искомые сокровища…
Однажды мы все сели на велосипеды и поехали куда-то далеко, к лесному озеру. Я не каталась на велике с самого детства, к тому же Вадик выдал нам с Людой свои шорты, тесные мужские штанцы натирали мне всё что возможно. Дорога показалась мне бесконечной, под конец с асфальта мы съехали в лес, где велики подскакивали на корневищах огромных елей, это был сущий ад! Но все мучения искупило таинственное черное зеркало лесного озера, хранимого суровым строем столетних елей; на эту красоту невозможно было насмотреться!
Почти во всех наших затеях участвовал и Додик Губеров. Мы знали, что он женат, и удивлялись, почему он практически каждый вечер приходит к Вадику – неужто ему мало Вадика на работе, и как всё это сносит его жена? Красивый Додик, напоминавший мне сразу и Фрейда, и Эйнштейна (в их молодые годы, конечно), вёл себя очень достойно, был сдержан, часто сосредоточенно хмурился. Вадик относился к Додику любовно-покровительственно, постоянно нежно подтрунивал над ним. Сдержанность Додика устанавливала некие границы в общении с ним, поэтому я отваживалась лишь на лёгкие шутки да ещё на игру в якобы «султана» (Додик) и «рабыню» (я).
Пока наши друзья были на работе, у нас с Людой разворачивалась другая история. Мы съездили на экскурсию в Мураново – к Тютчеву. Я побывала в Переделкине на даче академика Западова. Он был председателем госкомиссии на защите наших дипломных работ и пригласил меня к себе в аспирантуру МГУ; в Переделкине он подтвердил свое приглашение, добавив, что от меня требуются лишь два года трудового стажа. Академик и его полная приветливая жена-грузинка поили меня чаем на дачной лужайке, вокруг крутились ребятишки и жизнерадостные спаниели.
Раз в неделю мы с Людой наведывались к Валерию Семёновичу Фриду (за глаза все его звали Валериком) в квартиру на улице Черняховского. Его домашние отдыхали на море, Валерик был один, не считая домработницы Анисьи, которая готовила отличные холодные закуски и свекольный суп – тоже холодный, что было настоящей отрадой в полуденную жару.
В один из дней Валерик повёз нас на «Мосфильм», где в это время снимался двухсерийный фильм «Высокое звание» по сценарию его и Юлика Дунского.
На съёмочной площадке бушевал исполнитель главной роли Евгений Матвеев. Впрочем, увидев нас с Людкой, он сразу снизил тон, потеплел взглядом, взял меня за руку и стал всюду водить за собой. Думаю, мы просто – по контрасту с надменными москвичками - являли приятное зрелище: бесхитростные простушки.
Матвеев, однако, вскоре опомнился и стал ругать ассистентов: мол, почему в сцене в госпитале совсем нет массовки. К нам с Людой подскочила какая-то дама и предложила сняться; я только собралась сказать, что нет, ни в коем случае, как Людка меня опередила, заявив:
- Да, конечно, с удовольствием!
Нас подхватили под белы руки и быстро повели в костюмерную. Мы прошли декорацию с пиршественным залом, где на стуле сидела седенькая старушка-смотрительница; Валерик сказал: она следит, чтоб негодяи не утаскивали со стола хрусталь для питья газировки из коридорного автомата. На улице киностудии стояла убийственная жара. Мимо прошёл мужчина, несший на плече огромную стену какого-то здания; Валерик потом пояснил, что стена из особого сверхлёгкого пластика, из него делаются все киношные постройки - даже средневековые замки. Возле какой-то двери на асфальте лежали распластанные звериные шкурки; приглядевшись, мы внезапно поняли, что это гончие псы, тоже киноактёры, вконец изнемогшие от жары.
Костюмерная оказалась складом длиною метров в сто или больше; ещё бы – там висело обмундирование целых армий, а также разные другие одеяния. Мне надлежало играть обыкновенную раненую, Люде – медсестричку. Приятно удивила тщательность подбора аутентичной одежды: нам выдали ситцевые, в горошек, сорочки, Люде ещё и затейливое крепдешиновое платьице под белый халат, чепчик с красным крестом, мне – больничный халат и шлёпанцы. Ассистентки долго прикидывали: можно ли мне иметь на голове хвост, перетянутый резинкой, могло быть такое на войне или нет? Решили, что в госпиталях всегда полно аптекарских резинок, так что сойдёт.
Пока Матвеев разговаривал в кадре с актёром, точнее диктором Центрального радио Герциком, изображавшим военврача, Люда в стороне с какими-то медицинскими склянками спускалась по лестнице, а я, прихрамывая, чапала по госпитальному коридору, наклонялась что-то шепнуть нянечке, затем поворачивала направо - якобы к своему отделению. Позже я уверяла Людку, что она сыграла просто отлично, особенно ей удался безразличный взгляд в сторону Матвеева и Герцика, а вот я оказалась бревно-бревном: хромала ненатурально, бесталанно, да и нянечке пробормотала на ухо какую-то абракадабру вместо мало-мальски осмысленной фразы.
После съёмки, которая, как выяснилось, была не банальной массовкой, а так называемой групповкой, нам соответственно полагалось не по три, а по четыре с половиной рубля гонорара, но мы, застеснявшись, отказались от вознаграждения, чем явно обрадовали ассистенток…
Моя однокурсница Наташа, посмотревшая «Высокое звание», писала мне потом в письме: «Как же, как же, видела твою цветную, широкоформатную, двухсерийную, стереофоническую спину!». И впрямь: режиссёр сохранил мой дурацкий проход спиной к зрителю, а вот сценку с Людой почему-то удалил полностью…
Весной следующего года я вела урок в своей поселковой школе, что-то писала на доске, говоря старшеклассникам:
- Сегодня утром проходила мимо клуба, там висит афиша фильма «Высокое звание»; я, кстати, там снялась…
Почувствовав за спиной гробовое молчание класса, обернулась и увидела бледных, потрясённых известием учеников. Я и не подозревала, что мои акции и в школе, и в посёлке за какое-то мгновение взлетели высоко вверх.
Через несколько дней я пошла в клубную библиотеку, дверь завклубом была распахнута, и он громко кричал кому-то по телефону:
- Да не могу я вам переслать плёнку с этим «Высоким званием», дайте ещё хоть с недельку подержать – народ требует! Ну, не знаю почему так, но каждый день зал битком набит, никогда такого раньше не было!
Тем давним подмосковным летом мы с Людой, как я уже говорила, частенько наведывались на Черняховского к Валерику, причём он щедро оплачивал эти роскошные поездки на такси, и водители уже узнавали нас, уверенные, что мы чьи-то профессорские дочки, не иначе. У Валерика нередко случались гости, кинодраматурги и кинорежиссёры, и мы проводили время в интересных беседах. Но не забывали и о главной своей задаче – о трудоустройстве Люды.
Должно быть, слегка свихнувшись от немыслимой жары, мы то ходили коридорами Министерства культуры мимо кабинета Екатерины Фурцевой, то даже ломились в Госплан (где ныне заседает Госдума), пока не подумали, что, наверное, стоит нам, комсомолкам, наведаться в ЦК ВЛКСМ, что мы и сделали. В ЦК нас немедленно окружили молодые комсомольские функционеры, очень похожие друг на друга своими короткими стрижками и одинаковыми светло-серыми костюмами. Демократично-небрежно присев на канцелярские столы, они, однако, подсказали чрезвычайно важную вещь: что нами, филологами, мечтающими о журналистике, занимаются исключительно отделы пропаганды обкомов партии, туда и надо слать запросы.
Мы тотчас отбили две телеграммы – в Магаданский и Тургайский (Центральный Казахстан) обкомы. Из Магадана быстро пришёл отлуп, а вот об Аркалыке (центр Тургайской области) надо сказать особо. Ещё в универе приятельница зачитала мне статейку в журнале «Юность» о чрезвычайно перспективном строящемся городе Аркалыке: дескать, он спроектирован как город-сад под прозрачным куполом – от жестоких степных ветров. В итоге никакого города-сада не получилось – просто компактный соцгородок пятиэтажек, довольно, впрочем, чистенький; в нём очень часто встречали космонавтов и потому висел огромный плакат «Аркалык – космическая гавань».
Заканчивалось лето, а вестей из Аркалыка всё не было. В один из дней мы с Людой пошли в баню, что была через дорогу. Не знаю почему, но я запомнила сидевших возле дороги двух местных жительниц, одна из которых тонким голоском, звонко, нараспев говорила другой:
- Вот Нина… Ни-на-а-а! Красавица, умница, чудесная хозяйка, просто чудесная! – И внезапно басовито рявкнула:
- А муж – сопливый дурак!
Мы с Людой так и покатились со смеху.
Вернувшись, принялись накручивать бигуди на свои ещё влажные волосы, как вдруг в дверь поскреблись. То была соседка Вадика – бабка Чепикова, объект наших постоянных шуток, о которых она, конечно, не догадывалась. Бабка прошелестела беззубым ртом, что в коридоре валяется какая-то квитанция – похоже, для нас. То было извещение, что на почте для Люды имеется телеграмма. Посрывав бигуди, мы бегом кинулись на почту. В телеграмме из Аркалыка значилось, что Люду ждут в областной газете, что встретят, разместят, выплатят подъёмные! И подпись инструктора обкома, от которой пахнуло заповедной, дремотной Азией – Джангужин. Прямо тут же, на почте, мы стали прыгать и громко смеяться от радости; народ испуганно сторонился.
Я уехала из Подмосковья на день раньше Люды; это она так придумала – в расчёте, что, может, Вадик в самую последнюю минуту скажет:
- Не уезжай, останься со мной…
Не случилось.
А накануне моего отъезда мы закатили настоящий пир, как водится, с роскошной румяной фаршированной уточкой, вот только нормальное спиртное быстро кончилось, и тогда Вадик, поколебавшись, достал из-за шкафа давнишнюю бутылку кальвадоса радикального зелёного цвета. Кусочек утки с гарниром, стопку кальвадоса я вынесла верной бабке Чепиковой и затем наблюдала, как старушенция раза три или четыре заходила с тарелкой, чтоб помыть, на раковину, но это ей так и не удалось.
Мы, хоть и молодые, тоже сплоховали после сомнительного зелья: я и Люда просто опрокинулись на диван, на котором сидели, и тут же уснули, а Вадик с Додиком почили прямо на своих стульях.
Как ни странно, утром они ушли-таки на работу, мы кинулись готовить обед и мыть пол; оба друга явились отобедать у нас. На первое были щи, но не было сметаны, и Вадик грустно заметил:
- Сметанки бы! Эх, какая сметана у мамы в Туле!
На что не менее, чем все мы, заторможенный после вчерашнего Губеров совершенно серьёзно заметил:
- Не пойдём же мы сейчас к твоей маме, Тула – это далеко…
Потом, после подмосковного лета, была совсем иная – очень долгая и очень непростая – жизнь. Вадик прислал мне в карельский посёлок много фотографий и несколько слайдов. Почти все это визуальное свидетельство дивного лета было утрачено в ходе многочисленных моих переездов. Из слайдов, к примеру, остался лишь один: на нём я и Додик стоим перед фортепиано, и хоть плёнка изрядно поцарапана, видно, до чего мы оба молоды и красивы…
В 76-м, проводя отпуск в Москве у сценаристов, я решила навестить Вадика. Он тогда уже получил отдельную однокомнатную квартиру; я поднялась на пятый этаж, звонила несколько раз, но мне никто не открыл. Выглянувшая соседка с удивлением в голосе сказала:
- Странно, он никуда не выходил…
И вот только сейчас, спустя – страшно сказать! – сорок пять лет я нашла в Фейсбуке Додика Губерова. Оказалось, что Вадик как будто припоминает нас с Людой, а Губеров – нет, забыл напрочь.
Люда с мужем где-то в Калининградской области, связь у меня с нею, к сожалению, давно потеряна, хотя года четыре назад от неё пришла эсэмэска, где было написано, что она меня помнит и очень любит. Я была невероятно растрогана, хотела ответить, но Люда, должно быть, сменила симку, и с тех пор мы, её друзья, не можем с нею связаться…
Вспоминая то дивное лето под Москвой, я лишний раз убеждаюсь, что дело не в молодости, когда «всё замечательно и трава зеленее», а в том, что нам с подружкой было тогда исключительно комфортно среди добрых, искренних, интеллигентных, мудрых, одарённых людей, было прекрасно и тепло, как бывает только среди близких любящих родственников. Это были длинные жаркие дни всамделишного счастья!
И как же я благодарна всем, кто даровал нам такие дни!