Что делает трагедию трагедией? Высокие чувства и страсти или исход? Если исход, то всё вокруг - трагедии в разных стадиях развития. Слабые люди или сильные люди, а боль, страх и смерть всегда наготове. Противно, когда кто-то погибает, корчась, словно раздавленный червь. Уважение вызывают сила духа и гибель без жалоб. Но имеет ли это различие отношение к жанру трагедии? Не уверен. Рассуждать на подобные темы можно бесконечно.
Со своим троюродным братом Володей я дружил с детства. Мы надолго расходились и не виделись годами, потом снова встречались и какое-то время крутились в одной компании. Я в основном сидел в Харькове, а он подолгу оставался в Москве, где с бригадой шабашников под руководством Вовки Скрипцова («Скрипача») и вместе со своим другом художником Лёней, с которым имел много общего и обстоятельствами жизни и характером, делал ремонты в частных домах. Этот полулегальный бизнес его кормил, но и только, свободных денег у него почти никогда не водилось. К тому же, он частенько оставался без работы. Высшего образования он не получил, в армию его не взяли из-за врождённого порока сердца. Я впрочем не уверен, что порок этот не состряпан его матерью, врачом-кардиологом. Отец его работал зам.директора в НИИ, а старшая сестра вышла замуж в Москве и к родителям в Харьков наведывалась редко.
Володя был весёлый парень, любил выпить, поговорить, почитать что-нибудь крамольное. Человек как человек. С девочками у него постоянно выходили какие-то сложные истории. Но он так и не женился и кажется никто из его подруг не залетел. Я впрочем подробностями не интересовался.
Что меня всегда в нём поражало – это, что он живёт с родителями душа в душу. Так это выглядело, по крайнеё мере. Они всегда вместе обедаали, а когда к Володе приходили друзья, то все сидели за круглым обеденным столом и вели с родителями общие разговоры. Мне это совершенно было непонятно. Я всегда таился от родителей, скрывал свои отношения с людьми и не чувствовал понимания со стороны родителей, хотя и любил их и старался всегда доказать им свою правоту, которую они частенько оспаривали. Сейчас мне тошно вспоминать прошлое. Родители мои умерли, и то, что раньше казалось докукой, то есть их постоянное внимание к моим делам, теперь, когда я один как перст, и никому до меня нет никакого дела, вспоминается по-иному.
Позже до меня дошло, что не всё с Володей так просто. Не женился он потому, что мать ненавидела всех его девочек, и он их бросал, чтобы вернуться к матери, или они его бросали, потому что жизнь с родителями сделала его инфантилом. Он подсознательно рассчитывал на материнское отношение своих подруг к себе, то есть без требований, которые женщина предъявляет мужчине.
Почти одновременно я и Володина семья эмигрировали в США в середине девяностых. Я попал в Чикаго, а они в Нью-Йорк. Родители Володи поехали по вызову родной сестры матери Володи и получили статус беженцев. Подробности опускаю, к тому же они мне самому не известны.
Как позже выяснилось, Володя за взятку русскому врачу получил инвалидность по психическому заболеванию и, соответственно, пособие. Пособие небольшое, но в сумме с пенсиями родителей получалась сумма достаточная, чтобы снять квартиру в шестиэтажном доме в Бруклине. Квартира эта всегда мне напоминала камеру в каземате, хотя она имела приличные размеры, большую кухню, две отнюдь не маленькие комнаты и всё прочее. Впечатление это происходило оттого, что самая большая комната имела вытянутую форму, а окно на улицу располагалось в торце этого пенала.
Володя продолжал время от времени заниматься ремонтными работами в составе бригад, когда ему соглашались платить наличные. Счёта в банке и кредитных карт у него не было, он не имел на них права, как получающий пенсию по инвалидности. Мне всё это очень не нравилось, но я помалкивал. Все эти совковые воровские и паразитически-иждивенческие дела набили мне оскомину ещё на родине. Интересно, что ни Володя, ни его родители не видели здесь ничего особенного. Это жизнь, так сказать.
Володя ходил в церковь и верил в такие вещи, которые до меня совершенно не доходят. Например, что соборование и миропомазание снимает грехи. Я в церковь не хожу и прошу прощения, если что-нибудь перепутал. Меня всё подмывало задать ему вопрос: «А что ты считаешь своими грехами? К примеру, враньё и воровство в течение многих лет – это грех? В нём ты исповедуешься?». Естественно, я держал подобные вопросы при себе и старался подавлять брезгливость в отношениях с Володей.
Несколько раз у Володи появлялись подруги, однако ничего серьёзного и продолжительного не выходило. Но лет пятнадцать назад он начал встречаться с женщиной, с которой намечалось что-то серьёзное. Впрочем, и здесь вышла какая-то чепуха. Женщина эта, родом из Житомира, была лет на десять младше Володи. С мужем она несколько лет назад развелась. Детей не имела. Я её встречал пару раз в Володиной компании. Описать её довольно трудно. Мне она показалась бесцветной и серой, как мотыль. Тем не менее, Володю она быстро раскусила и встречалась с ним только по выходным для совместных развлечений. В будние дни, она работала бухгалтером, Володя не имел права к ней приходить. Такие отношения закрепились на многие годы. Они вместе ездили в отпуск, если Володя на шабашках зарабатывал достаточо. Если нет, она уезжала с подругами. Она помогала бестолковому Володе оформлять разные бумаги, разбираться с врачами, лечившими родителей, так что претензии к ней предъявить лично я не могу.
Вся Володина бестолочь начала обрушиваться со смертью родителей. Он остался в квартире, за которую у него не хватало денег платить. Тем не менее, он за неё держался, так как она расположена в хорошем районе и в одном квартале от его подруги. К тому же, никакая квартира в окружающем пространстве, даже самая маленькая, не позволяла оплачивать её в одиночку. Поэтому Володя начал искать какого-нибудь одинокого соседа. Он нашёл пожилую грузинскую еврейку и его жилищные проблемы на время отступили. Но не все и не совсем. Ремонтные работы на наличные попадались всё реже, а ничего другого он не умел и вообще предприимчивостью не отличался. Денег уже не всегда хватало и на квартиру. Он начал занимать у родственников и знакомых. Иной раз и подруга помогала оплачивать их совместные развлечения, вроде походов в музеи и на концерты.
Закончилось это тем, что подруга его бросила. Осуждать её за это мне трудно. Она ещё и долго продержалась. Володя остался один. Проблема заключалась в том, что он не привык к одиночеству. До почти что шестидесятилетнего возраста он жил с родителями. С их смертью он начал испытывать сильный психологический дискомфорт и по-видимому усилил давление на свою подругу с целью убедить её жить совместно. Но подруга не сдавалась. Они ссорились, Володя обижался. А когда он остался без заработков и от него уже не стало толку даже по выходным для совместных развлечений, подруга взбунтовалась.
У Володи началась депрессия. Он было кинулся искать субсидированную квартиру для пенсионеров и малоимущих, то есть квартиру в специальных домах, где большую часть квартирной платы берёт на себя государство, но всё у него валилось из рук. К тому же в Нью-Йорке первым долгом предлагают в таких случаях квартиру в Южном Бронксе, то есть где самая высокая преступность и самый низкий уровень жизни. Туда Володя идти не хотел, что вполне понятно. На такую квартиру согласился бы разве что наркоман или уже окончательно спившийся алкоголик. Соседка Володина заболела раком и дышала на ладан. Володина депрессия всё усиливалась и мне его из неё вывести не удавалось.
А потом у него перестал отвечать телефон. Через неделю или полторы мне удалось выйти на общих, но не особенно близких, знакомых. Мне сообщили, что Володя умер, вроде бы от инсульта.
Ну и как, трагедия это или нет? Я вообще-то боялся, что он повесится. Когда телефон перестал отвечать, я почти был в этом уверен. Позже я вспомнил, что Володя говорил о какой-то небольшой аневризме мозгового сосуда, которую у него обнаружили с год назад, но он решил ничего не делать.
Я вспоминаю его со смутными и противоречивыми чувствами. Он раздражал меня своим приспособленчеством, инфантилизмом, совковым отстуствием ответственности. В то же время, Володя искренне был ко мне привязан, готов помочь чем мог в трудную минуту. Этого не отнимешь. Ещё одна ниточка, привязывавшая меня к миру, оборвалась. Пусть это и не самая прочная нить, но как остро чувствуешь углубление и расширение одиночества, когда уходит человек, связанный с тобой и рассчитывавший на твою симпатию и поддержку.
Моё презрение к людям и отталкивание от них зачастую оборачиваются горечью и тоской, когда они умирают. И дело не в соринке в чужом глазу, а в том, что и бревно, когда человек, связанный с тобой, умирает, перестаёт иметь значение, а вот пустота, которая остаётся после человека и его бревна в глазу, высасывает воздух из лёгких, как хороший насос. Всё трагедия. Весь мир и вся жизнь. Шекспир от Нешекспира отличается только художественным совершенством образа. Но подмостки мира намного шире театральных, а декорации громадных размеров и неимоверно безвкусны. Фи! Сплошной китч.