Такая встреча
Сергей вошёл в здание и, поднявшись по лестнице, оказался в пустом холле. Увидев на двери табличку «Онколог» – постучал. «Занят», – прозвучал возглас. Когда из кабинета выходила дама, услышал: «Разрешите мне войти, я спешу». – «Проходите!», – и он отступил перед молниеносно появившейся женщиной.
Из-за неприкрытой двери донеслось: «Доктор, помогите! Врач «Скорой» отказался госпитализировать мужа, узнав, что вчера его выписали из больницы. А ему совсем плохо…»
«Значит, скоро состоится вынос!» Повернувшись, на голос, Сергей увидел старца, опирающегося обеими руками на изящную трость. Шагнув к диванчику, он сказал: «Понял, сейчас вы зайдёте».
Из кабинета вышла плачущая женщина, а следом доктор. «Вы ко мне, Виктор Степанович? Меня машина ждёт!» – удивлённо произнёс врач, обходя старца. – «Воронов, у меня обезболивающие закончились!» – громогласно изрёк старик, преграждая тростью проход. – «Ждите!» – извернувшись, крикнул доктор и устремился к лестнице.
– Такие дела! – присаживаясь рядом, промолвил старик. – Как звать, давно болеешь?
– Зовут Сергей. Я здоров. Но жена настояла показаться врачу.
– Вначале все так думают. Зарядку делаешь? – спросил старик и махнул рукой. – Не отвечай, вижу, что нет. Когда отмечали моё семидесятилетие, знакомые восторгались моим здоровьем. Я исколесил всю страну, но зарядка по утрам и холодный душ – закон. Знай, пробежка перед сном заставляет болячки прятать свои паршивые головы. Я, Серёжа, родился в двадцать пятом году и мечтал за штурвалом самолёта облететь мир. Но война повернула по-своему, – помолчав, старец продолжил:
– В июне сорок первого, я пришёл добровольцем на призывной пункт. Но меня направили на курсы. Уже к осени, я всегда был шустрым, имел свой наган и удостоверение НКВД. Мне приходилось решать непростые задачи в военное время и после. Я Виктор Степанович Соев, генерал внутренних войск в отставке, – старик гордо поднял голову, и тут же резко опустил.
– Двадцать лет прошло, как я похоронил жену. Она была мне верной опорой. Детей у нас не было. Теперь, в одиночестве, я часто размышляю: «А даётся ли человеку шанс, исправить ошибку прошлого?»
Сергей смежил веки и подумал: «Такая мысль мне и в голову не приходила…» – а когда открыл глаза, вздрогнул: собеседник буквально пронизывали его взглядом.
– Не дрейф, парень! Встречая новых людей, я сразу вижу, что за человек передо мной. Служба такая! Слышал про “СМЕРШ”?
– Да, – тихо произнёс Сергей.
– Мою Галю охватывала дрожь, когда она слышала эту аббревиатуру. Мы прибыли в освобождённый Брянск в сентябре сорок третьего, и я впервые увидел её. Это с годами понял, что мною руководила любовь, а тогда дал себе слово: никому её не отдам! Прочитав её дело, я сказал своим товарищам: «Мы решаем судьбы людей, живших на оккупированной территории. Два года в здешних лесах вместе с местным населением сражались красноармейцы, оказавшиеся при отступлении в тылу врага. Нам ещё предстоит разобраться, как организовался тот или иной партизанский отряд. Какой вклад внёс каждый партизан в разгром врага, и разыскать, по лесам, могилки погибших, чтобы перезахоронить с почестями. Вот что нам сообщают уцелевшие жители пригородного посёлка, я зачту: «Наш поп, после прихода врага, исправно вел службу, и каждое утро, в любую погоду, купался в реке». Видимо батюшка, лез в прорубь, чтобы очиститься от услышанного на исповеди своей страдающей паствы. Отступая, немцы его расстреляли, а церковь взорвали. Этот человек заслуживает уважения. Мы многих, кто под страхом смерти, используя свой гужевой транспорт, возили грузы врагу, отправляем на фронт, и даём им шанс искупить вину. Но тех, кто признал «новую власть» и с оружием в руках участвовал в карательных действиях, пускаем в «расход». Я считаю, что работа переводчика – не предательство. Дивчина хотела жить!» Но один товарищ, ни в какую, не соглашался с моими доводами. Тогда в меня словно бес вселился, и я застрелил несговорчивого: всё было списано на случайность в прифронтовой зоне. Галю зачислили к нам в штат. Мы работали с выловленными в лесах и населённых пунктах предателями и шпионами, но те, попав к нам, напрочь отказывались понимать русскую речь. Поэтому переводчик в нашем деле был необходим. Но тот грех, уж много лет, ночами изматывает мне душу.
– Вам нужно зайти в церковь и покаяться!
Старик вскочил и заходил вдоль окна.
– В церковь говоришь? – остановившись, произнёс Виктор Степанович. – Я впитал одну веру, и «перевертышем» не буду! Я видел много служителей церкви, но не у всех есть «внутренний стержень». Сейчас много кричат о праве на жизнь, но никто не думает, о страдающих людях, желающих уйти из неё. Боже упаси человеку наложить на себя руки: «вороны» всех мастей слетятся и, натешившись, похоронят за оградой погоста. Почему у человека нет права выбора? По службе, я беседовал с пожизненно осужденными, и многие просят направить их «в горячую точку», заверяя: «Кровью исправлю ошибку, но не отступлю перед врагом». И этих никто не слышит. А на Западе «головорезов» собирают в банды и отправляют на свержение неугодного лидера. Вроде мирное время, а целые государства гибнут!
«А что делать?» – спросил Сергей. – «Утром приходите», – ответила медсестра, закрыв кабинет на ключ.
– Ну, времена, умри – никто и не заметит! – возмущался старик, спускаясь по лестнице. – Ты спросил: что делать? Отвечу. Открыть в стране центр – «Шаг». Измученные болью и совестью люди шагнут, зная: врачи и психологи решат их судьбу. Даже те, кто над златом чахнет, понимают – их ценности пополнят казну. А на выходе – горстка пепла, или новое имя. До свидания, Серёжа! – И старец бодро зашагал по вечерней улице.
Сергей посмотрел вслед удаляющемуся человеку и подумал: «Перед Виктором Степановичем открылись многие жизненные грани, а он хочет заглянуть и за них!»