Сначала появился свет. Она лежала и размышляла, где она сейчас? Уже на том свете или еще на этом.
Затем появился звук. Зазвякало ведро, заплескалась вода, и как аккомпанемент, женским голосом зазвучала брань. Тогда Лена поняла, что сбежать не удалось.
Когда ругань стихла, пришла психолог. Крупная, темноволосая женщина, в белом халате наброшенном на пухлые плечи держала в руках ручку и блокнот. Ярко накрашенное лицо смотрело недовольно, словно мучаясь от боли животе или раздражением от плохо убранного помещения. Лене казалось, что женщина считает ее саму частью, не смытой уборщицей грязи. Психолог задавала вопросы. Язык у Лены ворочался плохо, и она выбирала короткие ответы.
-Зачем ты это сделала? - спросила недовольная женщина.
-Больше не могла.
-Что больше не могла?
-Жить?
-Почему?
Лена подумала, что вряд ли это можно объяснить. И что если она сейчас что-нибудь не соврет, ее отправят в психушку. Сейчас ей было все равно. Куда угодно, только не домой. Она приоткрыла глаза и посмотрела на женщину. Та что-то быстро писала в блокнот. Наконец она остановилась и посмотрела на Лену.
-Ты беременна? – спросила она.
-Нет.
-У тебя была несчастная любовь?
-Нет.
-Проблемы в школе?
-Нет.
-И что же тогда? – Женщина смотрела на Лену возмущенно, пациентка явно не укладывалась ни в одну схему.
-Больше не могу, - снова повторила Лена.
-Что не можешь?
-Жить.
Женщина посмотрела на Лену тупым рыбьим взглядом.
-И что тебе мешает жить? – повысив голос, спросила она.
-Родители.
-Родители тебя любят, - отрезала женщина.
Лена снова закрыла глаза. У нее не было сил спорить и желания объяснять. Она много могла рассказать: «Бьют, унижают, не дают денег». И продолжать этот список еще долго. У нее была целая тетрадка, исписанная мелким, ровным почерком, в которую она с упорством и педантизмом, достойным лучшего применения, записывала жалобы и обиды. Отчасти это можно было объяснить тем, что больше жаловаться Лене было некому. Ни бабушек, ни дедушек, ни братьев, ни сестер у нее не было, а одноклассники попытки посетовать на судьбу резко обрывали, заявляя, что проблемы с родителями есть у всех, а раз Лена не может их решить, значит, она сама виновата. «А меня мама любит», - слышала она самодовольные утверждения одноклассниц. Они, как бы предлагали задуматься, а почему их любят, а ее нет. И, несмотря на то, что Лена была умной девочкой, по крайней мере, так считали школьные учителя, не скупившиеся ни на похвалу, ни на отличные оценки, ответить на этот вопрос она не могла. «Любовь нужно заслужить», - всякий раз отвечали родители. «И как можно заслужить любовь?», - недоумевала девочка, читая классиков, в надежде найти ответ в книгах.
Даже герои книг не знали ответа на этот вопрос: Ларису из «Бесприданницы» застрелили, Нина из «Чайки» была несчастна. Как же можно заслужить любовь, если даже выдуманным персонажам это не удалось? Говорить на эту тему Лена могла долго, но имело ли это смысл? Кто ее поймет?
При посторонних, родители вели себя иначе. Отец казался тихим, скромным и доброжелательным, а мать была просто сама добродетель. Она раздавала комплименты направо и налево, улыбаясь и кокетничая. Да разве они расскажут правду? Как мать спокойно наблюдает, а иногда и провоцирует побои собственной дочери. Как отец по любому поводу, или без него вовсе, может оскорбить или ударить? Нет, конечно. Они будут все отрицать, а мать будет размазывать по лицу скупую соплю и хвататься за сердце. И поверят им. Поэтому Лена молчала.
Психолог все равно бы ей не поверила. Лена из-под опущенных ресниц видела, как та пишет в своем блокноте. У взрослых всегда найдется теория, чтобы оправдать себя и себе подобных, думала девочка. Буду я рассказывать или не буду, разницы нет никакой.
Наконец, закончив свой допрос, психолог встала, как и пришла, без приветствий и прощаний, и направилась к выходу. Тяжелое тело, втиснутое в туфли на шпильках, медленно удалялось походкой раненного тираннозавра.
Карета скорой помощи медленно ехала по пустынным улицам города. Февральское воскресное утро не располагало к прогулкам. Лена смотрела в окно на черную беспросветную гладь рек и каналов, вдоль которых ее везли. И только увидев ворота, вдруг, осознала весь ужас случившегося. "Пряжка". Желтый дом, затерявшийся в многометровых стенах ограждений опутанных колючей проволокой, внушал панический ужас. Однако страх отступил под давлением безразличия. "Все равно" - сказал ее мозг. "Мне все равно".
Врач задавал ей вопросы, но, не слушая ее ответов, сонно и монотонно поскрипывал ручкой по бумаге. Здесь тоже никому нет дела до ее боли. Впрочем, нет уже никакой боли, просто очень жаль, что сбежать в мир иной не удалось.
Удивившись затянувшейся паузе, врач отрывает от истории болезни глаза и повторяет вопрос.
-Это вы меня на степень тупости проверяете? - уточняет Лена.
На мгновенье пустых глазах зажигается свет или просто в них отражается лампочка?
-Ответь на вопрос, - резко и требовательно заявляет он.
"Лампочка", - понимает Лена.
-Зачем? - спрашивает она его, - если вы хотите проверить уровень моего интеллекта, возьмите учебник по физике или математике и предложите мне решить задачу. Мы можем даже с вами посоревноваться, кто быстрее решит. Или вы боитесь проиграть?
Лампочка в глазах гаснет: они снова смотрят вниз и следят за ползающей по бумаге рукой.
Врач назначает ей шесть кубиков аминазина. "Этим и убить можно" - говорит мозг. Ей все равно.
Двери, решетки, двери, две безразличные пятипудовые туши, сжимая хрупкую Ленку между собой, брякая ключами, ведут в палату. Холодно. "Добро пожаловать в ад, дорогая. Холодно? А тебе обещали, что в аду будут топить? " – шутит внутренний голос.
Женщина справа плачет. Ее лицо искажает гримаса ужаса, а в глазах торжествует скорбь. Лена расспрашивает, что случилось. Женщина жалуется, что не может спать, ей снится детство, проведенное в блокадном Питере. Лена просит рассказать о блокаде, но соседка только плачет, качает головой, утверждая, что лучше это не знать.
Лена осматривает палату. В ней нет ничего, кроме кроватей. Медсестра никого не выпускает даже в коридор. Читать и писать запрещено. Безделье затягивает в жалось к себе, слезы безжалостно разъедают лицо.
Одетые в бежевые халаты пациенты с такими же бежевыми, лишенными жизни лицами и ввалившимися глазами мертвецов, медленно шаркают тапками по коридору. "Теперь так будет всегда" - говорит мозг, - ты наивно поверила Монтеню, который написал: «нет в мире зла для того, кто понял, что смерть не есть зло»? Есть жизнь, которая хуже смерти, полу-жизнь, когда даже смерть запрещена".
Лампочка мерзким желтым светом в сто пятьдесят свечей светит в душу. Воспоминания оживают и ковыряют своими длинными, острыми когтями незаживающую рану. Психи, под действием лекарств, мирно храпят на железных кроватях. Лена не спит. Она не в силах заснуть.
Вдруг, оживает стража у входа, и рядом с Леной кладут еще одну женщину. Медсестра пытается отобрать ее туфли, но женщина громко возмущается, утверждая, что она не может ходить ни в чем другом, и медсестра отступает.
Женщина смотрит на Лену.
-Сколько тебе лет, - спрашивает она.
-Шестнадцать.
-За что тебя сюда? - женщина смотрит на Лену серьезно и в ее глазах виден свет.
-Суицид, а вас?
-Несчастная любовь, что ли? – спрашивает женщина.
Лена молчит, ей ничего не хочется объяснять. Комната мирно спит, только соседка из блокадного Питера плачет сквозь сон. А вновь прибывшая, шепотом начинает свой рассказ. Она тоже плачет, у нее горе. Ее губы обкусаны и безжалостно хрустят косточки пальцев рук, сворачиваемые в акробатические позы.
Через полчаса Лена уже знает, что ее соседку зовут Татьяна, что она врач-анестезиолог и что два месяца назад в школьном тире застрелили ее пятнадцатилетнего сына. Татьяна, решила разобраться, все ли правильно сделали хирурги. Убитая горем женщина, изучая историю болезни сына, нашла нарушения и, допущенные ошибки, лишившие жизни ее ненаглядного мальчика. Коллеги, не желая себе проблем, отправили ее в дурдом.
Рассказывая, она всхлипывает и вытирает слезы. Лена смотрит на женщину, ее заплаканные и избитые горем глаза еще живы. Она не сумасшедшая. Просто она, так же как и Лена не вписалась в правила этой жизни. На какое-то время свои проблемы отступают. Лена расспрашивает Татьяну, та рассказывает, пока они не погружаются в сон.
Врачи, сменяя друг друга, усиленно пачкают ручкой бумагу, задавая одни и те же вопросы и не слушая ответов. Потом появляется он. Он предательски молод и Лена зовет его Костик, хотя он интерн и почти уже врач. Он шутит, смотрит ей в глаза и слушает, что она говорит. Они обсуждают Цветаеву, Блока и он рассказывает теорию Эрика Берна. Он обещает протестировать ее и сказать, какой у нее скрипт.
-Ну и какой? – улыбаясь, спрашивает Лена.
Костик мнется, выдавливая из себя витиеватый ответ. Значит «фатальный», - понимает Лена. От этой мысли ей становится грустно и холодно. Она обречена. Из этого тупика выхода нет. Она все равно умрет, просто потому, что с этим не живут.
Столовая маленькая и пациентов кормят в две смены. Старушка, по фамилии Краевская, поевшая в первую смену, отчаянно прорывается снова. Ее не пускают, она падает на пол и воет. Голос звучит с мольбой и отчаяньем. Лена замирает от душещипательной сцены, но церберы в дверях непреклонны. Они смеются и гонят старушку проч.
-Пустите ее, ну что вам жалко? Она вас, что объест?
Две толстые клуши оборачиваются на Ленкин крик. Они уже готовы сожрать ее взглядами, но за Лену вступается Татьяна.
-Пустите ее, зачем вы издеваетесь, еще не известно, что с вами будет в ее возрасте.
Пока остатки мозга пытаются это вообразить, Краевская проскакивает между зазевавшимися санитарками в столовую и занимает место за столом. Ее лицо светится от счастья, и словно маленькое знамя победы, кулачок сжимает алюминиевую ложку.
-Опять пришла, - смеясь, говорит повар, и кладет ей полполовника каши. Краевская молит о добавке, ее красивое лицо заливают слезы.
-Съешь, я еще дам, - обещает повар и накладывает кашу следующему.
Наверное, она мысленно сейчас там, в блокадном Ленинграде. Медленно, словно деликатес, она намазывает овсяную кашу на маленькие ломтики булки и, смакуя, кладет в рот. Она настолько поглощена процессом еды, что не замечает, как остается одна. Она, конечно же, не съела даже четверти порции, и ее глаза смотрят с болью, как санитарки уносят тарелку. Она прячет в кулачке кусочек булки и пробирается к выходу. Снова трагедия и снова плач. Огромные голубые глаза утопают в слезах. Булку отбирают.
Словно пытаясь взять реванш, санитарка заталкивает Лену в палату, где лежит Краевская. Смрад, висящий в воздухе, обухом бьет Лену по голове. Санитарка поднимает матрас, и запах плесени смешанный с мочевиной заполняет пространство вокруг. Под матрасом, бережно завернутые в кусочки газеты, лежат ломтики белого и черного хлеба. Поняв, что заначка обнаружена, хрупкая старушка падает всем своим телом на кровать и начинает выть.
Комната кажется Лене огромной. На крик Краевской, оборачиваются полсотни глаз. Полуживые, бесформенные тела ложатся на кровати, стараясь закрыть собой последнее, что осталось у них в этой жизни. Лена понимает, что она уже где-то видела этот взгляд. Точно такие же лица глядели с фотографий в музее блокады Ленинграда.
Кто сказал, что блокаду сняли? И что она была всего 900 дней? А это, по-вашему, что? Это не правда, что чужая боль не болит. Лена чувствует ее сейчас каждой клеткой своего тела. Вот они, защитники города. Герои тех далеких лет. Выжившие и выстоявшие, не сдавшиеся и победившие. Наверняка, многие награждены орденами и медалями. И теперь благодарные потомки запихнули их сюда догнивать.
«И ты молодая и здоровая, жалуешься на то, что тебе плохо? Посмотри и запомни, запомни навсегда, чтобы всякий раз, когда тебе захочется себя пожалеть, эта картина вставала у тебя перед глазами. Ты хотела сбежать? Сбежать от проблем?» - внутренний голос сегодня беспощаден. Лена пулей вылетает из палаты. Она теперь знает, чего действительно нужно бояться.
Сегодня не будет Кости, сегодня восьмое марта и Лене просто нужно как-то пережить этот день.
Краевская вальсирует с главврачом. Ее хрупкое и изящное тело в мельчайших деталях помнит все движения танца. А мозг не помнит даже о том, что она только что поела. Они танцуют вдвоем под восхищенные взгляды собравшихся в столовой пациентов. Глаза больных потеплели, и лица бессмысленно улыбаются, какой-то нечеловеческой почти собачьей улыбкой. Из-за чуть приоткрытых окон соблазнительно пахнет свободой. Там, за каменными стенами, продолжается жизнь, та от которой Лена отчаянно пыталась убежать. Она смотрит в окно сквозь стальные прутья, и ей безумно хочется на свободу.
На столе лежит бесхозный карандаш. Лена отвечает на вопросы, но смотрит только на него. Он полностью завладел ее вниманием. Для нее сейчас это кусок того, запрещенного мира. Глаза следят за Костей. Сейчас он отвлечется, и рука, стремительнее, чем нападающая на добычу кобра, вцепится своими сильными пальцами в карандашный огрызок и положит его в карман. Готово.
Глаза излучают свет удачи.
Лена сидит на кровати и смотрит в окно. Легко Косте говорить: «придумай историю, про несчастную любовь, чтобы в нее поверили врачи, и тебя выпишут». Она мысленно перебирает голове всех своих одноклассников, затем тех, кого она помнит из параллельных классов, но достойной кандидатуры для любви не находит. Она уже впадает в отчаянье и медленно начинает погружаться в тоску. Неожиданно всплывает воспоминание об исключении Бори Рабиновича из комсомола за то, что он с родителями уехал в Израиль. Лена не помнит Бориса, но возможно это к лучшему. В ее глазах загорается огонь, и она, осторожно нащупав в кармане карандаш, начинает записывать созданную воображением историю. Карандаш тихонечко чирикает на обложке журнала текст. Все происходит как в кошмарном сне. Две мощные фигуры возникают перед ней. Лена, вскрикнув от резкой боли, падает на кровать лицом вниз, и из выкрученных за спиной рук извлекается карандаш и журнал с записями. Все она наказана. Читать или выходить из палаты запрещено.
Взмыленный и красный Костик влетает в комнату.
-Как ты посмела. Ты меня подставила!
Он не слушает ее объяснений или оправданий. Он говорит о том, какие у него теперь будут проблемы. Она смотрит вслед его удаляющейся спине и глаза заполняются слезами. "Я больше не могу". Только теперь все пути к свободе отрезаны. Она, так же как эти блокадницы, будет догнивать здесь до конца своей жизни.
Наутро, Костя спокоен, тих и приветлив, больше никаких рассказов или разговоров про Цветаеву, никакого Эрика Берна. Костик, как бы вскользь, говорит о том, что ей будут делать «амиталового интервью». Ленка осознает, что это значит. Она снова проваливается в грусть.
- Что тебя так огорчило? - спрашивает Костя, увидев резкую перемену ее настроения.
-Мне жаль, что я не читала книжку Александра Подрабинека «Как следует везти себя диссиденту на приеме у врача психиатра», - усмехаясь, отвечает она.
Костик чуть натянуто улыбается.
-Без этого тебя не выпишут, - оправдывается он. И Лена слышит скрытый подтекст: «ты сама виновата». Лена умная девочка, она подслушивала «Голос Америки». Она знает, что «амиталовое интервью», это пытка, запрещенный во всем мире прием. Сейчас ее огорчает даже не это. Она все рассказала, Костику, сама без всяких пыток, он слушал ее, смеялся, шутил. Значит, он ей не верил?
Она не боится укола, да и скрывать ей нечего, но какое-то смешенное чувство мерзости и одиночества закрадывается в душу. «Не верит, он мне не верит!». Это так больно, так обидно и так грустно. И он тоже - не верит. Как кинолента в перемотке, мелькают перед глазами разговоры, обсуждение книг, взаимные откровения. Она понимает, что она снова поверила, и ее снова предали. «Ну что ж, - думает она, - побуду немного в шкуре диссидента. Про это так много говорили западные голоса, а я смогу испытать это на себе». Эта мысль немного поднимает ей настроение, и она перестает относиться к предстающей экзекуции как к пытке, а воспринимает как небольшое приключение.
После завтрака в комнату заходит медсестра и громко называет ее фамилию. Лена встает и медсестра на мгновение замирает на месте.
-Сколько тебе лет? – спрашивает она.
-Шестнадцать,– спокойно отвечает Ленка.
Медсестра уходит и возвращается с заведующим отделением. Она показывает на Ленку пальцем, и тот утвердительно кивает головой.
Медсестра подходит к Лене и берет ее за руку. Ленка спокойна, она ничего не боится. Сестра явно нервничает, ее лицо выдает какую-то сложную гамму чувств: недовольство, возмущение и страх. Она укладывает Лену на кушетку и предупреждает о том, что если станет плохо, нужно сразу сказать.
В шприце шесть кубиков препарата. Сестра долго не может попасть в вену, шепотом, еле слышно, бубня про подростков вообще, Лену в частности, попутно проклиная тощие руки и плохие вены. Наконец она попадает в вену, и начинает вводить препарат. Она смотрит Ленке в глаза, медленно выдавливая содержимое шприца. Ленка не чувствует никаких изменений. Ей кажется, что на нее все это не действует. Сестра вытаскивает шпиц и держит место укола, все так же внимательно смотря Лене в глаза.
-Голова не кружится? – спрашивает сестра.
-Нет,- отвечает Ленка.
Она осторожно отпускает руку, подходит к Ленке, что бы помочь ей встать. Ленка встает сама.
-Ты что, нельзя так резко! - говорит она, - ты же упадешь. Она берет ее под руку и медленно ведет ее в кабинет.
Ленка удивляется тому, что Костик в кабинете один. Она ожидала увидеть большую комиссию. Медсестра доводит ее до стула и помогает сесть.
-Голова не кружится, - спрашивает Костик.
- Нет – Ленка вообще не понимает этой суеты вокруг нее. Потому что она не чувствует никаких изменений.
Костик немного подавлен. Он не смотрит ей в глаза.
-Из-за чего ты отравилась? – спрашивает он.
«О господи», - думает Ленка, «я же все это тебе рассказывала тысячу раз. В красках и с подробностями. Неужели все это было зря»? Она молчит и смотрит на Костю. Он сидит за столом, немного ссутулившись и облокотившись локтями, смотрит на нее и ждет ответ.
-Я уже все рассказала, – Ленке грустно, она понимает, что их разделяет не стол - их разделяет пропасть. Что Костик, так же как и все остальные не хочет и не может ее понять.
-Лена, назови пожалуйста причину, которая заставила тебя принять таблетки, - говорит Костя медленно, словно гипнотизируя ее пристальным взглядом.
-Я больше не могла,– говорит Лена.
-Что не могла?
-Я больше не могла так жить.
-Но должен быть толчок? - У Кости в глазах отчаяние, еще немного и, кажется, он заплачет.
-Когда узники сбегали из концлагерей, у них был толчок? Или просто глаза видели дырку в заборе?
Она смотрит голодным пустым взглядом ему в глаза и видит страх. Страха все больше и больше, наконец, он выползает наружу, заставляя Костю открыть рот и произнести:
-Тебе дома было как в концлагере?
"Он ничего не понял"! - стучит в ее висках, - "Ничего не понял! Как же можно слушать и ничего не услышать!"
Глаза у Кости округляются и смотрят на Ленку удивленно. У него на лице разочарование и вся скорбь мира. У Ленки такое ощущение, что это она снова виновата, она подставила, подвела, не оправдала надежд. Она разрушила мир его иллюзий и навсегда теперь лишится его симпатии. Просто она не знает, что нужно было сказать, чтобы не разочаровывать его. Он же просил правду, она и сказала правду. Костик встает, она тоже поднимается вслед за ним. В коридоре ждет медсестра. Она все так же напряжена и берет Ленку крепко за руку и отводит в комнату.
-Тебе нужно лечь, говорит она.
-Со мной все в порядке, – Ленка не понимает, ее волнений.
-У тебя может закружиться голова, - говорит она более настойчиво, заставляя Ленку лечь.
Дождавшись ее ухода, Ленка садится на кровать. Старушки из блокадного Ленинграда, словно тени, шаркают по коридору. Ей не с кем поговорить и она говорит сама с собой.
«Пойми родители - это просто люди, такие же, как те, что проходят мимо. Ты не обижаешься на прохожих? Их слова тебя не задевают, и если им захочется тебя ударить, ты знаешь, как нужно поступить. Что мешает тебе воспринимать своих родителей так же?»
«Хотя бы то, что я от них завишу, финансово например».
«Да ладно, через пару месяцев ты окончишь школу, поступишь в институт, устроишься подрабатывать. Это же просто деньги, ты молодая здоровая, заработаешь».
«Ну а жилье? Приходить каждый день и видеть их, слушать ругань, терпеть побои?»
«Уйдешь куда-нибудь. Разве ты прикована к этому дому цепями?»
«Легко сказать, уедешь».
«А я говорил, что тебе будет легко? Тебе же нравится решать задачки со звездочками, воспринимай жизнь так же, научись относиться к проблемам как к задачам в учебнике. Не делай драму из того, что не можешь решить сейчас и немедленно, отложи на время».
«Ты считаешь, что все проблемы решаемы?»
«Нет не все и не всегда. В большинстве своем, да. Как бы тебе не было плохо, всегда есть те, кому хуже, чем тебе сейчас. Если тебе нет до них никакого дела, лучше сдохни, в этом мире станет одной тварью меньше. Иначе, запомни эту боль и сохрани память о ней навсегда. Тогда, возможно, ты будешь тем, кто протянет руку тому, кому она будет во много раз нужнее, чем тебе сейчас».
«Ты меня почти уговорил, но я все равно не знаю, как мне дальше жить».
«Ты же умная девочка, ты справишься, что-нибудь придумаешь. Главное, улыбайся и все получится».