У великого австрийского композитора Моцарта нет даже тени самомнения о своей гениальности, как никогда не было и чувства «избранности». Об этом при его жизни писали и поныне пишут не только профессиональные музыковеды. К примеру, российский литературный гений Пушкин, сделав Моцарта героем одной из своих всемирно известных пьес, устами знаменитого итальянца Сальери патетически восклицает: «Ты, Моцарт, Бог!». Моцарт же иронически парирует: «Но божество мое проголодалось…». По-детски простодушный и доверчивый, он готов видеть гениальность и в Сальери, и во французе Бомарше, и даже в убогом уличном скрипаче. При этом Моцарт неизменно сдержан относительно собственной гениальности. Тем не менее, человечество утвердило эту гениальность как объективно бесспорную, и теперь она воспринимается так же естественно, как глоток родниковой воды в жаркий летний полдень.
Но «счеты» с Моцартом и гнусные насмешки над его дивной музыкой кое-кому до сих пор не дают покоя. Ненавистники светлого гения не устают порочить мастера своими злонамеренными выдумками. Им мало того, что композитор за свою короткую земную жизнь прошел через нищету, неизлечимую болезнь и, в конце концов, был похоронен в безымянной могиле бедняцкого кладбища.
Лёлька Грохотулькина родилась в крохотном поселке, что прилепился к убогой камской пристани Дербёшка. Если не божественная природа, это место наверняка оказалось бы забытым земной цивилизацией и Богом. От полного забвения спас Дербёшку изумительный по красоте, заросший соснами крутой берег и широкий разлив Камы.
Лёлькина мать была из семьи ссыльных москвичей, безвинно и жестоко пострадавших от сталинских репрессий. Она работала уборщицей в леспромхозе и просто не могла унаследовать деликатную родительскую интеллигентность. Летом ходила в кирзачах и старой солдатской гимнастерке, зимой – в дырявом мужицком тулупе, брезентовых штанах и поношенном ватнике. Непрерывно курила махорку, время от времени пила спирт и изощренно материлась. Как она зачала Лёльку, не хотела даже помнить. Считала девчонку «чертовым наказанием» и порой из-за мутной тоски угрюмо мечтала от нее избавиться, но реального способа не находила.
Лёлька росла грубой, хамоватой, до десяти лет нигде не училась, на что была вполне уважительная причина: в Дербёшке начисто отсутствовала школа. Покойная бабушка, согласно пьяным воспоминаниям матери, слыла «начитанной аристократкой». И не мудрено – до ссылки служила в одной из лучших московских библиотек. А вот Лёлькина мать за всю свою беспросветно-муторную жизнь не прочла и строчки. Лёлька же вообще не умела читать, но когда близ Дербёшки – у пристани Набережные Челны – запустили автозавод, мать заторопилась перебраться туда. Уборщицей устроилась в школу, чтобы Лёлька хоть грамоте научилась. И та к одиннадцати годам пошла, наконец-то, в первый класс.
К этому времени она стала неуправляемой хулиганкой, но огромные синие глаза – единственное, что досталось от аристократичной бабушки-москвички – придавали ее скуластой мордочке некоторое благообразие. Девчонка зверски избивала не только одноклассниц, которые были физически слабее и на целую голову ниже ростом, но и одноклассников. Подобно матери, она лихо материлась, делала это прямо в классе, из-за чего ту, в конце концов, вызвали на разговор к классной руководительнице. Выслушав чернявую татарочку-училку, мать нервно закурила и угрюмо пообещала сдавленным басом: ; Короче, Венера Гасановна, меры приму...
Потом, уже дома, молча отодрала Лёльку солдатским ремнем, на что та отреагировала парадоксально – сперва ржала, как подорванная, а потом безмятежно уснула.
И мать решила «для смягчения нрава» отдать дочь заниматься музыкой к старенькой соседке Матильде Оскаровне Щтрицель-Саксауловой – давней выпускнице Казанской консерватории.
Вот и начались Лёлькины уроки у «тёти Моти». Так девчонка «обозвала» музыкантшу. Дома у той всё провоняло кошачьим духом ; и пара скрипучих пыльных стульев, и продавленное потёртое кресло, и ветхозаветное дребезжащее пианино, на котором Лёлька пыталась «играть», высунув язык от избыточного старания.
Первое же упражнение сильно удивило. Лёлька остервенело била по белым клавишам (трогать черные строго запрещалось), начиная с ноты «до», вплоть до следующей такой же ноты, потом обратно. Другие ноты назывались не менее странно: ре, ми, фа, соль, ля, си. Слова песенки не совпадали с этой, как казалось бедовой ученице, бессмыслицей: «Ан-дрей-во-ро-бей, Не-го-няй-го-лу-бей, Го-лу-би-ле-та-ют, Те-бе-не-ме-ша-ют». Ритмично «играть» и одновременно «петь» у Лёльки никак не получалось, но к десятому уроку «тётя Мотя» всё же решила объяснить ей скрипичный ключ, диезы и бемоли. Когда девчонка освоила это, Матильда торжественно поставила перед ней пожелтевший ветхий листок с другими словами и нотами. Это была «Колыбельная»:
«Спи, моя радость, усни. В доме погасли огни. Птички замолкли в саду. Рыбки уснули в пруду…».
«Сопливо-слезливый стишок» откликнулся в Лёлькиной неотёсанной душе возмущением и протестом. Хотя Матильда сыграла мелодию старательно, чтобы ученице понравилось, по мнению Лёльки, песенка отличалась противной приторностью. Дерзкая девчонка крепко матюкнулась и высказала «тёте Моте» претензию: ; Хочу выучить «БуЛХатер, милый мой буЛХатер», а то всякую муть втюхиваете!
Матильда в ответ выдвинула непререкаемый, как ей наивно думалось, аргумент: ; Это, детка, сочинил австрийский ГЕНИЙ Моцарт!
Увы, Грохотулькина возненавидела мерзкого австрияка вместе с его «дрёбаной гениальностью»! Негативное отношение постепенно усилилось и упрочилось, а мать вдруг возьми да помри. Лёлька как раз окончила восьмилетку и решила навсегда распроститься с Камой, Набережными Челнами и Матильдой Оскаровной в придачу. Заявившись к «тёте Моте» якобы для оплаты последних уроков, она дерзко гаркнула:
; Всё, кранты! Маманя на тот свет свинтила, а я – в Москву. Надоели вы мне до смерти вместе с Моцартом. А он вовсе не гений, а пидар педальный, судя по его музону. Так что, бывайте!
Ошарашенная старуха так и осталась сидеть в зловонном кресле, выпучив на Лёльку безцветные глазки. Та же вдруг решила денег училке не отдавать, а купить плацкарт до Москвы и жрачку в дорогу.
Когда поезд прислонился к перрону столичного Казанского вокзала, Грохотулькина вразвалочку выперлась из вагона, и толпа понесла её к метро. Лёльке не хотелось никого ни о чем спрашивать, но пришлось-таки. Какая-то жирная расфуфыренная москвичка крепко пихнула её в спину, а камская гостья разоралась:
; Ну, ты, корова педальная, чего растопырилась, думаешь, я толкаться не умею?
Бабища притормозила, удивлённо воззрилась на наглую девку и промолвила: ; Да я и не думала толкаться, вонючка ты деревенская.
; Хорош, тётя, лаяться! Как до телецентра-то добраться?
Тут необходимо сделать «лирическое отступление»: когда у соседей по автозаводской общаге появился крохотный черно-белый телевизор, Лёлька стала забегать к ним, чтобы посмотреть передачу-другую. Так и решила стать «телевизионной работницей»…
И настал-таки вожделенный миг. Лёлька долго изучала чудовищно запутанную разноцветную схему метро, но так и не нашла станцию «Телецентр». Она долго тряслась в поездах, пересаживалась с линии на линию, задавала назойливые вопросы и, в конце концов, получила-таки желаемый ответ от пузатого мужика: ; Едь, дочка, по синей ветке до «Киевской», там на тролЕБус пересядешь – номер не помню…
Лёлька думать не думала, что можно к автобусу сверху присобачить две железные палки, подпирающие провода, и получится «тролебус». Завывающий электрический вагон на резиновых колесах долго мотал Грохотулькину по Москве. На конечной остановке у гигантской телебашни она выпала на асфальт в голодном обмороке. Ведь после чая в поезде ни черта во рту не держала.
Очнулась «гостья столицы» от резкого пинка: размалёванная молодая баба «на лабутэнах–ах и в восхитительных штанах» (эту охрененную песенку Лёлька знала из телевизора) снимала её на телефон и при этом больно пинала ногой. Несмотря на слабость и головокружение, Грохотулькина матюкнулась и буркнула: ; Ну, ты, чувырло, счас как подымусь на ходули да как врежу – с лабутэнов-то своих слетишь, и зубы отскочат!
Видимо, московской молодке «эффектная» Лёлькина речь понравилась, и она прокуренным баритоном загудела: ; ПЫдумать только! Я в шоке, блин! У меня, прям, нереальные мурашки! Ну, вЫще! Креатив! (Лёльке послышалось «крем-актив»). Устроила «данс-шо» прям на тротуаре! Эмоции зЫшкаливают, не мЫгу! Усрусь счас!
Лёлька между тем продолжала валяться на асфальте, а москвичка вдруг смягчила тон:
; Ты чё, бухая или чё? ВстЫвай! КЫк звать-то?
В ответ Лёлька промычала: ; С утра не жрамши. Грохотулькина я с Челнов. Денег нет. Телецентр ищу. Восемь классов за спиной, плюс на пианине чуток бацаю и пою, типа Моцарта…
Опершись об асфальт, она встала, отряхнулась и хрипло заголосила: ; «Спи, моя радость, усни. В доме погасли огни…».
; АКЭй, крошка, угЫмЫнись! – Москвичка подхватила Лёльку под руку и потащила к роскошному черному лимузину. – ПЫвезло тебе, я кЫк раз Ыттудова - типа с Телевидения – Может, слышала? Ксюха Пузова из прЫЭкта «КвЫртира-6». Мой прЫдЬюСЭр нуждается в двЫрнягах твЫего типа!
Бухнувшись в лимузин, Лёлька пригрелась, задремала и даже стала похрапывать, но ехали совсем недолго. Ксюха лихо припарковалась, распахнула перед Лёлькой дверцу супер-тачки, и перед той предстал многоэтажный куб, который раньше Грохотулькина видела только в соседском телевизоре.
Прошли через пункт охраны, где Пузова показала «симпотному ментяре» яркую «корочку», и через просторный холл подползли к лифтам. Поднявшись на десятый этаж, углубились в длиннющий коридор, освещенный яркими потолочными лампами, и остановились у дубовой двери с номером 1066. Хитро подмигнув Лёльке, Ксюха таинственно сказала: ; Была бы еще Ыдна шестерка, ага?
Грохотулькина ничегошеньки не поняла, ибо не знала про «дьявольское число» 666. Пузова же без стука распахнула массивную дверь, вошла в кабинет и втащила Лёльку. Тут горел ослепительный свет, хотя широкое окно с видом на телебашню было беспросветным от пыли. Тем не менее, электричество обильно лилось с потолка на звукооператорские пульты, мониторы компьютеров и разноцветные телеэкраны, на которых мелькали герои разных программ. Управлял этим «хозяйством» маленький, крайне тощий и сутулый «дрыщ» в запятнанных рваных джинсах и давно не стираном свитере, в который, казалось, навечно въелась вонь от дыма дешевых сигарет и пота сродни конскому. Жуткий дух напомнил Лёльке «ароматы», исходившие обычно от дербёшкинских сплавщиков сосновых брёвен.
Парень, вжавшись в вертящееся офисное кресло и уставившись в компьютерный монитор, покачивался в такт некой музыке в огромных наушниках на его лопоухой головёнке.
Пузова показала Лёльке наманикюренным указательным пальцем на «дрыща» в наушниках и заорала: ; ЗнЫкомься, прЫвинция! Наш музыкальный кЫроль Тоха КЫмзолов!
От её вопля «дрыщ» повернулся на кресле и лениво-тягучим женским голоском заверещал: ; Хэлло, Пузо! Что за клизЬму приволокла-то?
; На трЫлебусной ЫстЫновке пЫдЫбрала, в обмороке вЫлялась, хочет на «тиви» прибиться.
; АКЭй, могу взять к себе – на радивА или на видивА, пусть ведёт со мной «Муз-калейдоскоп» или «Поп-панораму».
Он резко крутанулся к Лёльке и пропищал: ; Как звать-то, синеглазка?
Та вдруг застеснялась, потупилась и зашелестела пересохшими губами: ; Лёлька я, Грохотулькина…
Камзолов оскалился, обнажив коричневатые гнилые зубы. Беззвучно отсмеявшись, он загундосил:
– Лёльку оставим, Грохотулькиной сделаем «обрезание» – получится только Грохот, а «улькину» пошлём к «едрене фене». В эфире будет «Лёлька Грохот»!
Такое «погоняло» понравилось провинциалке, и она фирменно загоготала. В Челнах от её "смеха" аж вороны падали с деревьев.
; Пошли в студию, мадемуазель Грохот, там Митька Титькин репетирует новый «рок-рэп-хит», ; Камзолов схватил Лёльку за талию и потащил в соседний кабинет под номером 1066-а. Пузова поволоклась за ними и сдавленно пробурчала Лёльке на ухо: ; Титькина верняк знаешь. Эфирная кликуха этого нереально ГЕНИАЛЬНОГО кЫзла – «Тити-мити»…
В комнате 1066-а жирный бородатый «перец» лет двадцати пяти с татуированными руками, в разноцветных шароварах, черной футболке с красной надписью «TRASH» и сандалиях на босу ногу в лениво-раскованной позе расположился у микрофона. Тусклым невнятным баском он выдавал речитатив на фоне барабанного боя:
«Это Татка с Веркой пёрднули
И убили всех микробов в городе.
Потому-то Верку с Таткой в городе
Называют две близняшки Пёрдовы».
Тоха, повелительно махнув костлявой рукой, остановил барабанный аккомпанемент и лопотание пухлого бородача. Только теперь Лёлька заметила в углу кабинета вялую деваху нездорового вида с грязными коротко стрижеными волосами, сидящую за пультом с кнопками и пульсирующими огоньками. Она-то, видать, и делала «барабанный бой». Митя метнулся к стоящему на подоконнике термосу, чего-то хлебнул из горлА и выразительно крякнул. После этого медленно приблизился к вошедшим и выдохнул: ; Хай, май фрэндс.
Пузик завизжала от восторга и кинулась к Титькину целоваться, а Камзолов ответил ему:
; Хай, чувак, партнершу тебе притаранил, знакомься: Лёлька Грохот с Камы.
Лёлька потупилась, но резко выкрикнула: ; ЗдорОво, Титькин!
Митя медленно подкатил к ней и, ни слова не говоря, поцеловал взасос, на что Лёлька отвесила ему звонкую оплеуху. Помолчав с минуту, Митя пробасил, обращаясь к Камзолову: ; Эгей, а она мне нравится. Если ей спать негде, могу взять к себе, АКЭй?
Камзолов ответил вполне благодушно: ; Бери, но завтра к двенадцати жду обоих на прогон свежей "Поп-Панорамы". ПродЬюсЭр Миха Стасян тоже будет…
В титькинскую однушку на восточной окраине Москвы ехали на полуразвалившейся Тити-Митиной «восьмёре». Только вошли, он заказал по телефону две пиццы и полдюжины банок «пивасика». Потом догола разделся, грубо сорвал с Лёльки всё, что на ней было, повалил на грязный матрас и с места в карьер принялся насиловать. Умело отбиваясь (первый раз её насиловали еще в Дербёшке), Лёлька мощным ударом ноги в пах вырубила артиста. Спустя пару минут Митя очнулся, надел трусы, сшитые из американского флага, и вместе с Лёлькой, как ни в чем не бывало, принялся за «пивасик»…
Спали врозь – она на матрасе, он на раскладушке, а к половине первого следующего дня прибыли в комнату 1066-а, представ пред Михой Стасяном в присутствии бесцветной звукооператорши, давеча делавшей «барабанный бой» и Тохи Камзолова с Ксюхой Пузовой.
Миха вместо приветствия потрогал правой рукой Лёлькину тугую грудь, обхватив левой не менее тугую попу. При этом он меланхолично заметил: ; Для уличной дЭбилки не слабо!
Ксюха подвалила к Лёльке сбоку и, жарко дыша в ухо, зашептала: ; ПЫнравилась ты Михе. ВЫще-то Стасян с бабами не спит, он с Камзоловым в интиме. Глянь, у Ыбоих серьги в правых ушах...
Камзолов вдруг чётко заявил Ксюхе: ; Пузо, отвалила б ты куда подальше, отвянь от новенькой и Титькина с собой прихвати. А ты, Грохот, бери текст, счас будем Стасяну его новый опус демонстрировать.
Он сунул Лёльке несколько мятых листков, подвёл к микрофону и, манерно кривляясь, заговорил: ; Хай, ребятЫ, поздравляю с премьерой. В эфире – нереально-перспективно-креативная леди-диджей Лёлька Грохот с Камы!
Тут «барабанщица» нажала на какую-то кнопку, и студия наполнилась многоголосым ржанием невидимой публики. При этом Тоха долбанул Лёльку коленом под зад и зашипел: ; Ну, кляча, давай уже.
Та встрепенулась и стала медленно читать:
;Хай, фанаты! Рада представить НЬЮ-ГЕНИАЛЬНЫЙ хит, супер-бомбу композитора, поэта, певца и продЬюсЭра Михи Стасяна «Под зонтом у…». Данный нереальный перформенс по уровню ГЕНИАЛЬНОСТИ не имеет аналогов! Приготовьте «гаджеты» и голосуйте. Как только прозвучит музон, наберите номер: +7 – 888 – 06 – 66 и дополнительную цифру 1, если вы посчитаете, что хит ГЕНИАЛЕН, цифру 2, если хорош, цифру 3, если дЭбильный.
Итак, слушаем, наслаждаемся, голосуем!
От напряжения и страха Лёлька вспотела так, что липкая влага ручьями потекла по её лицу и телу. Камзолов, восторженно уставившись на неё, пролепетал: ; Брависсимо, не ожидал от тебя такой прыти. Ни одной ошибки, ни единой оговорки. Ты, чувиха, прям ГЕНИЙ.
Подвалил и Миха. В его глазах читались неподдельный восторг и еще что-то абсолютно животное: ; Ну, Грохот, поздравляю! Обязательно отметим твой дебют «шампусиком», а ночевать будешь у меня…
Тем временем «барабанщица» запустила в эфир «аудио-трэк» со Стасянской «лабудой»:
«Улететь навсегда, чтобы стать счастливым,
Ведь трудно любить так сладко, красиво.
Эту страсть напоказ кулаком расквашу,
Чтобы черти для нас не варили кашу.
Я с тобой на дожде под зонтом у Бога,
Если буря завалит розами дорогу,
А потом нанесёт сугробы снега,
Что весной уплывут в океан, наверно…».
Это боНба!!! Миха ГЕНИЙ!!! ; заорали все, включая «барабанщицу». ; Прям нереально ГЕНИАЛЬНЫЙ потряс! Полный шок, расколбас! Нереальные эмоции зашкаливают! Мурашки зверские! Рейтинги - сто пудов! Креативное («крем-активное») «шо» ; ясен-пень, ёксель-моксель, блин!!!
Когда все угомонились, а из дюжины бутылок шампанского осталось лишь полторы, Стасян подкрался к расслабившейся, потерявшей бдительность Лёльке и больно ущипнул за попу. Та вскрикнула, но лупить Миху по морде не стала. Наоборот, она сделала фирменный «дербёшкинский» захват его давно не мытой головы и «напечатала» на провонявшие табачным дымом уста зверский засос, от которого Стасян чуть не потерял сознание. Отдышавшись, он схватил дебютантку на руки и понёсся к лифту. Через первый этаж промчался, как вихрь, вырвался к служебной парковке и «оседлал» ту самую черную тачку, в которой намедни Пузова привезла Грохотулькину. Миха с размаху бросил Лёльку на соседнее с водительским сидение.
После повышенной дозы «шампусика» он летел по Москве, словно взбесившийся гепард, успевая одной рукой лихо рулить, увёртываясь от лезущих под колеса "гаишников" и пешеходов, а другой – страстно и бескомпромиссно лапать размякшую пассажирку, которая резко вскрикивала. В её бедовой голове проносились беспорядочные клочки мыслей: ;Ведь убьётся, козёл педальный, и я с ним. Он точняк ГЕНИЙ! Если б знала «тётя Мотя», не лезла бы в кишки со своим убогим Моцартом…
В ту ночь Лелька отдалась Стасяну вся, без остатка, хотя спьяну ни хрена не запомнила. Утром проснулась знаменитой и популярной на всю страну.
Разумеется, для «нью» радио-теле-ведущей устроили грандиозный корпоратив, а Тоха Камзолов пафосно проблеял:
– Скоро грядет свежий выпуск теле-ток-шо «Состояние достояния». Героем будет Миха Стасян, ведущие – ты да я в прямом эфире. АКЭй?!
Лёльку будто кипятком обдали с головы до ног, и она оказалась, как в тумане.
И пришел-таки день «икс»! Пузова на правах «крестной» предоставила дебютантке роскошное цвета чайной розы с блёстками глубоко декольтированное платье и алые с золотом лабутены, которые, конечно же, не налезли на Лёлькины лапы, из-за чего пришлось ограничиться потрепанными камзоловскими кедами.
Большая студия, что на пятом этаже, стала заполняться людьми с 16-ти часов, хотя начало передачи было назначено на 18-30. Первой, рассекая студию словно «Титаник» среди айсбергов, вплыла «гранд-лэди-фёст» Эмма Разина в сопровождении свиты из нескольких мужей, дочерей, зятьёв, внуков и фанатов. Прибыл престарелый мастер политической лирики Мося Кобзарь под ручку с "голубым королём" Бобой Мосиным. За ними потянулись попсовые «сливки» погуще и пожиже, короче, всех калибров. Шествие живо напомнило бы Булгаковский «Бал у Сатаны», если бы Лёлька удосужилась прочесть "Мастера и Маргариту".
Врубились софиты, микрофоны, телекамеры, и «шо» стартануло!
Камзолов, приодетый в клетчатый – голубой с серебром – костюм-тройку вывел на авансцену Лёльку Грохот и представил в самых превосходных степенях как телезрителям, так и студийной тусовке. Лёлька при этом ржала, скалиля зубы наподобие призового скакуна на ипподроме. Вдруг она явственно услышала, как Эмма Разина своим неподражаемо густым контральто спросила у своего третьего мужа:
; Миля, голубчик, что это за допотопная девка в кедах рядом с Камзоловым? Где он только выискивает подобную гопоту? Каменный век! Дождётся гад, "закажу" его пацанам из подтанцовки, чтобы яйца под корень оборвали.
Именно в этот момент перед камерами "нарисовался" Стасян, и публика встретила его невероятными овациями вперемешку с истерическими воплями дикого восторга.
Миха исполнил «Под зонтом у…» и еще пару такого же типа "хитов". Их слова были непонятны, а мелодии почти копировали друг друга. Тем не менее, слушатели всё громче требовали главного хита, скандируя: «Для те-бя, для те-бя, для те-бя!!!».
Когда аудитория разогрелась до нереального шока, нереальных мурашек и диких эмоций, Стасян взмахнул правой рукой и гламурно взвыл под аккомпанемент креативной («крем-активной») фАнЭры:
«Для тебя, для тебя – все реки-океаны для тебя,
Моря и ураганы для тебя,
Клубничные поляны, леса и мальчуганы,
И пьянка без изъяна, всё только для тебя!!!»
Публика взвыла по-звериному, женщины стали бросать в Миху огромные букеты. Некоторые больно били певца по небритым щекам, и Стасян пытался ловко от них увёртываться. Студия наполнилась воплями: ; ГЕНИЙ, нереальный ГЕНИЙ!!!
Миха же ни на секунду не забывал томным, исполненным страсти взглядом испепелять потупившуюся Эмму Разину, изображающую смущение и лишь изредка пускающую в Миху «молнии» из-под гигантских наклеенных ресниц.
В течение всего этого массового то ли нездорового экстаза, то ли веселого психоза камеры раз пятнадцать останавливались на синих глазах Лёльки Грохот, и это не осталось незамеченным Эммой, ведь непосредственно перед патронессой был подвешен большой монитор. Когда же публика поутихла, а Камзолов с Грохот вышли к центральной камере, чтобы подвести рейтинговые итоги «шо», Разина встала, и все софиты с камерами вперились в «богиню», которая грозно молвила:
; Эгей, девушка, как тебя там – Лёлька, Шмолька, Говнолька? Если успела без моего ведома и разрешения покувыркаться со Стасяном, это вовсе не значит, что можешь молотить всякую хрень. Тут орали – ГЕНИЙ, ГЕНИЙ, а истинного гения - к примеру, Моцарта, , знаешь ли?!
И Лёлька не растерялась. Другая бы полные штаны наложила, но она, поднеся микрофон ко рту рявкнула:
; Да тысячу раз слышала и скажу так: этот Моцарт – попса голимая, пидар педальный, а сочинял музон свой для детских садов да мобильных телефонов: «Спи, моя радость, усни. В доме погасли огни…».
«Лэди-фёст» слегка «припухла» от удивления, но не в её правилах было отступать: ; Ну, девчуля, хвалю за смелость и отвечу: Моцарт – реальный ГЕНИЙ, а Миха Стасян, как бы я его не любила, лишь отстой и дерьмо, приправленное солью, перцем, «зеленью»... в смысле «баксами»!
И Разина, величественно покинула студию вместе со свитой, а Миха шепнул Лёльке:
; Извини, родная, у меня ночевать теперь не получится. Сегодня же вали обратно до Камы…
Дома - уже в Челнах - Лёлька крепко отоспалась, а потом отправилась в Дом культуры автозавода, где нанялась работать методистской массовых мероприятий. При этом синеглазку не отпускала одна мысль: «В Дербёшке побывать бы! Деньжат скоплю, и теплоходом по Каме смотаюсь…».