В этот раз писатели договорились встретиться на улице и побеседовать во время прогулки. Вершинин заметил, что Воронцов был в бодром, несколько даже взбудораженном состоянии, когда тот подошёл и вместо приветствия сразу спросил
- Я могу доказать, что восемь делённая пополам даёт любое число! Доказать тебе, а, доказать?!
- Попробуй, что теперь с тобой делать, послушаю – ответил Вершинин.
- Если банально разделить восемь на два, получится, как ты знаешь, четыре. Но это, как выясняется, скука и прошлый век.
- А не раньше?
- Не суть! Я могу доказать что это не четыре! Ведь, что значит « разделить»? Давай, к примеру, разделим восьмёрку горизонтальной чертой. Разрежем её! И тогда получится, что 8 состоит из двух ноликов, один на другом. Тогда, выходит, что восемь делённое на два – ноль, а не четыре! Но и это не вся правда. Восемь, это ещё и знак бесконечности. Забыл? А бесконечность, делённая на два, опять даёт бесконечность. Что же выходит? А выходит, что правильным ответом является любое число в интервале от ноля до бесконечности. То есть вообще любое число!
- Ты же, вроде, не пьёшь последнее время?
- Я был трезвым! Это мы с внуком, с Александром задачку решали.
- А внук?
- Кажется, тоже не пил…
- Что ж, Бог вам судья. Ты не забыл ли, мы договаривались сегодня начать игру? Ты историю должен рассказать.
Спросил Вершинин, и ещё пробурчал
- Вот не нашёл другого времени. В самый час пик потащились. Такие пробки кругом.
Оба замолчали и дальше шли молча, обычным маршрутом среди серых в клеточку девятиэтажек, дворами детства, потом по улице, на проспект.
А затем, по аллее, которая стояла пустой всю зиму и весной, пока не стает снег. Пустые скамьи, кто-то их, всё же, чистил от снега. Перекрещенье чёрных веток боярышника высоко над головами. Стриженый припорошённый снежинками кустарник.
Шагая в час пик по главному проспекту под шум вечернего города, Воронцов и Вершинин, снова шли своей секретной тропой. Волшебной тропой, ибо возможно было находиться в центре мегаполиса и в то же время быть среди этих старых деревьев и кустов, точно в лесу, и смотреть на вечерний город, на его прохожих, но самим за ветками оставаться незамеченными.
По обе стороны от аллеи лежало дорожное полотно. По нему, навстречу Вершинину, издалека, от самого горизонта медленно лился поток автомобильных фар, полных яркого, чуть золотистого света, а с другой стороны, справа от Воронцова, за ветвями и чугунной оградой двигался, удаляясь, караван пунцово-красных стоп сигналов. Причудливый, медленный караван под отравленной серой вуалью выхлопных газов. А дальше за полотном дорожным сумятица, толпа, тротуары до края переполненные прохожими. Толчея, как на праздничной советской демонстрации.
Но происходило это торжественное, хоть и сумбурное шествие каждый будний вечер. И всего лишь, по воле стрелок часов, когда часовая указывала на шесть, а большая минутная стрелка на цифру двенадцать, деля, таким образом, циферблат ровно пополам, и проводя вертикально прямую линию. Линия эта фактически была границей между дисциплиной и анархией, между горькой каторгой и драгоценной волей. В это час несколько сот тысяч человек в данном регионе высыпали из помещений контор, офисов, заводских цехов прочь, на воздух, переполненные радостью и эндорфином. Издёрганные, не раз оскорблённые на работе, просто, уставшие за день, люди, наконец, получившие возможность прогуляться, свободно пройтись, пусть, всего только до остановки автобусной. А кто-то садился и в собственное авто, в котором можно включить как угодно громко, или наоборот, тихо, любую радиостанцию. Да, да, кто-то уже поёт вместе с магнитолой. Кто-то закурил сигарету, не опасаясь быть оштрафованным, и не спрашивая даже на то разрешения.
Кстати, как раз, в одной из этих машин молодой отец в тот самый момент мимо вёз из садика пятилетнего сынишку. В пробке авто двигалось со скоростью черепахи. Ребёнку давно стало скучно, и когда он разглядел, таки, за кустами Вершинина и Воронцова, сразу спросил
- Папа, смотри, кто это там?
Папаша был в хорошем настроении, он бросил косой взгляд во тьму аллеи и сказал
- Это, сынок, призраки, привидения.
Перед тем, как свернуть с проспекта в тёмный переулок, и оставить за спиной огни золотистые и цветной поток машин, пешеходов окрылённых пятничным вечером, весело звенящий и бодро цокающий трамвай, Воронцов вдруг спросил
-И ни чего с этим не сделать? – имея в виду, конечно, не сутолоку, не пробки, а порядок вещей этого мира. Строгий и едва не военный, с регламентом и распорядком, из которого писателям самим, едва удалось высвободиться, за целую жизнь, да и то, не совсем, не вполне.
- Что тут сделаешь? Да и зачем? Оно и красиво, даже. Я думаю, в крупных городах мэрии могли бы распорядиться сопровождать этот момент лёгким цветным салютом! Хотя бы в пятницу. Представь, пятница, шесть вечера и всегда в небе фейерверк!!!
Писатели пошли в один примечательный двор. Раньше он принадлежал купцу Крупницину. Теперь двор пустовал и зимой был по колено занесён снегом. Только узкая тропа позволяла пройти до середины к скамье и к стоявшей возле старой берёзе. Двор был тёмный, очень не большой. От кирпичного забора до стен купеческого особняка, так же, сложенного из кирпичей, некогда, вероятно, рыжих, а теперь, от дождей и времени, ставших цвета ржавчины, цвета увядших осенних листьев, было, может быть, метров тридцать, или меньше. Под аркой, над приоткрытыми кованными воротами висел фонарь. Он никогда не светил за последние лет двадцать. Он только тихо скрипел, когда качался ветром.
Писатели часто бывали здесь. Обычно вечерами. Друзьям нравилась глушь и уединённость этого места. Нравилось, как слова их долгих речей, отражаясь от старой, сложенной красиво, даже причудливо кирпичной кладки, звучали тут чуть громче и даже как-то торжественно. Словно это был и не двор, а маленький театр для двух актёров без публики.
А ещё в этом каменном всеми позабытом углу жил старый чёрный пёс. Такой чёрный и безобразный, что Воронцов, иной раз называл его Мефистофелем. Он давно привык к двум чудакам, подолгу сидевшим у него во дворе. Смирился с тем, как длинно они говорили, а то, и спорили, и лишь потом, в самом конце, угощали чем ни будь мясным.
- Про деление бесконечности, это я так, разогреть твой плесневеющий мозг. Слушай же мою историю! – сказал Воронцов. - Итак, я работал тогда на таможенном терминале, в охране. Представляешь себе, что это?
Вершинин сел на скамью, поднял воротник пальто, засунул руки в рукава и сказал
- В самом общем виде. Возможны варианты.
Воронцов остался на ногах. Он сегодня чувствовал прилив сил, и сидеть ему было бы в тягость.
- Это была территория в несколько гектар, обнесённая, разумеется, железобетонным забором. По углам на периметре вышки, центральный вход с железными зелёными воротами.
- Классический вариант.
- Да, но всё это на краю города. Сразу за забором, с одной стороны сосны, с другой стороны маленькое озерцо, птицы не смолкают, воздух чистый – красота!
- Хорошее место. Как там работалось тебе?
- Замечательно! По периметру по инструкции надо было делать обходы, я делал пробежки. Получалось километра полтора. Бегу, со мной псы бегут наши помощники. Всё замечательно, если бы не дальнобойщики эти чёртовы. То им водки продай – терминал-то, говорю, на отшибе, до магазина километра три через пустырь. Там, на пустыре-то, собаки другие – одичавшие. Продашь водку, тогда им девок вызови. На этот случай, с нами сотрудничала одна женская организация. Мы только им одним звонили, а они нам скидку.
- Кому скидку, охранникам или шоферам? – Вершинин старался ни чего не упустить.
- Короче говоря, они тогда брали 500 в час. А за то, что мы их на охраняемую территорию пустили, они с каждого часа отдавали нам по 50 рублей.
- То есть в молодости ты был сутенёром, жил на деньги заблудших девушек, как я сейчас понял?
- Ну, нет! Я с такой формулировкой согласиться не могу. Я, скорее, был их покровителем. Был ангелом, хранящим от напастей. Я, одетый по форме, с карабином через плечо, провожал их до кабины и слышал всякий раз – «Вернись за мной через часик!». Нередко девушки мне на этот час отдавали на сохранение телефон и всю уже добытую наличность. Мне верили и ждали от меня заступничества. И совсем они ни какие, не заблудшие, ты уж мне поверь. Все как одна по призванию работают – ни кто, ведь, их там не удерживает. Они, я полагаю, самой Природой созданы для своего весьма специфического ремесла.
- То есть, как военные, как медицинские работники, педагоги и профессиональные спортсмены?
- Проститутки? Нет, они, скорее, как журналисты, актёры и адвокаты. Так, вот как раз в этих своих кабинах дальнобойщики и жили. Гостиницы на территории не предусматривалось. Душ был, и то, слава Богу.
- Долго жили?
- Жили, кому как выпадет. Кто пару дней, а кто и на месяцок зависнет. То документы не идут, то груз ждать надо – всяко может быть. А одному парню, про которого и рассказ, выпало застрять на терминале вокурат под свой день рожденья. Понятное дело, парень этот запил.
Воронцов замолчал. Он посмотрел в потемневшее небо и подумал – «Опять зима. Днями тает, солнечно, а к вечеру всю неделю метет, всегда ветер холодный прилетит, снега надует колючего.»
Вообще, интересная штука – мозг Егора Воронцова. Он часто бывает занят несколькими предметами одновременно, преподносит сюрпризы и показывает фокусы. В юные годы, когда Воронцов, скажем, сидел за партой, в голове его всегда звучала песенка, или мелодия, просто проигрыш на соло гитаре. А ведь плееров тога не было. При том Воронцов слышал, о чём говорит учитель и даже мог встать и ответить на вопрос, правда, слегка пританцовывая под внутренний аккомпанемент. Лет около двадцати Егор стал читать. Много, по-настоящему. Если автор приходился по душе, Воронцов прочитывал всё, что только удавалось найти, и произведения, и биографию и комментарии. Так, зачитывался, так насыщался новым своим кумиром, что скоро сам начинал мыслить и чувствовать, как тот. И вот, к примеру, идёт Воронцов по вечернему провинциальному городку. Просто, вышел после чтения развеяться. Идет, и сам не совсем понимает, это он, Воронцов, не спеша прогуливается по людной улице, или это Тургенев Иван Сергеевич идёт, и внимательно смотрит на прохожих, с истинным любопытством разглядывая коротко стриженных, татуированных молодых парней и таких же девушек.
В такой неразберихе и двусмысленности Егор жил лет до тридцати. Потом, после тридцатого дня рожденья, ситуация стала меняться до неузнаваемости. Воронцов в ту пору серьёзно увлёкся медитацией... Да, и вообще, в этом возрасте начинает складываться какой-то новый порядок жизни. Но, сначала исчезает, будто это был мираж, всё старое. А тут ещё и медитация.
Егору понравилось, расслабив закрытые глаза, падать в исцеляющую пустоту. Слушать, лишь звон крови в капиллярах. Чувствовать только собственное дыхание.
Через некоторое время музыка в голове стихла, писатели вместе со своими героями вернулись обратно, на книжные полки. А горести, которых к тридцати годам у Егора накопилось порядком, они не исчезли, но потеряли былую едкость. Яд, которым сочились горести, утратил свою текучесть, будто бы, стал твёрдой смолой. Горести, как будто, окаменели. Стали похожи на экспонаты музейные, на которые, хочешь, посмотри, а хочешь, мимо пройди.
И вот теперь, на пятом десятке Егор стал часто замечать, что снова ему недостаёт той давней юношеской суматохи в голове. Но для этого теперь нужен был какой-то повод. Общение с внуком, как раз и стало импульсом, снова вдруг запустившим загадочный механизм.
Егор продолжал
- Они, вообще, дальнобойщики, странные. Они, почти все, либо едут, либо пьют.
- То есть, всегда в трансовом состоянии находятся люди?
- Да, практически, безвылазно. Впрочем, и мы не лучше были, я охранников имею в виду. Мы, хоть и не пили на работе, но были не лучше – всегда хотели спать, что днём, что ночью. Если человек работает сутки, Гриша, он должен потом трое отдыхать. Это нормативы, между прочим, в советское время разработанные. Ну, а мы работали два дня подряд через два. После такого, тебя ветром качает. Домой после двух суток вернёшься днём. Пока отоспишься, уже вечер. Пойдёшь куда, сам чумной какой-то, будто с похмелья. А на следующий день, только очухаешься, глядишь, уже снова на работу пора, на двое суток. И так годами, Гриша, долгими, беспросветными годами. Ну, да ладно. Пил он, стало быть, дня три. Так, полегоньку. Потом, с коллегами, разумеется, отпраздновал день рожденья, потом ещё пару дней по инерции. И всё к нам за водярой ходил. То днём, то ночью. Накануне тоже пришёл.
Егор взял паузу. У него, попросту, перехватило дыхание от удовольствия. От того, что он легко и вдохновенно рассказывает эту непридуманную историю притихшему Мефистофелю и единственному своему другу. И чувствует, вот оно, началось!
Вот, в его сознании поднимается вся прежняя жизнь, а он стоит вереди, на самом её краешке и в будущее отпускает осмысленные, прочувствованные слова. Вот они как будто уже встают за его спиной, эти знакомые люди из прошлого, их улицы, города. Вот они прокуренные, промасленные заводчане, а вот двадцатилетние спортсмены. А это богемные люди всех мыслимых гильдий. А вот, угрюмые бандиты со своими очаровательными вульгарными дамами. И все они стали его достоянием, его богатством. А он так счастлив сейчас тем, что он жив и здоров. И это, после всего, что было пережито им меж этих ребят… И даже, полон сил, и желания работать, творить, делиться своими сокровищами с читателями, если таковые будут, или вот, с внуком. А история, которую он теперь рассказывает, это только малая часть, серебреная крупинка, которая, случайно нашлась в этих его сокровищах. И из этой серебреной крупинки он сейчас делает рассказ о целой человеческой жизни!
Воронцов перевёл дух и продолжил
- Какой он, кстати, был, паренёк этот? Да, насколько мне сейчас помнится, самый обыкновенный. Среднего роста, лохматые русые волосы, густые и пару месяцев не стриженные. Синие глаза. Да, синие, синие глаза и, кажется, наколка на левой руке, женское имя. Точно, «Вика». Родом он был из какой-то подмосковной глухомани. Он заходил к нам в охранное помещение при мне несколько раз. То за водкой, то телефон на зарядку поставить. А тут спросил разрешения и ненадолго присел посмотреть телевизор. Как сейчас помню, показывали подводный мир океана. Бесконечные бирюзовые пространства, кораллы нежнейших розовых оттенков, стаи красных рыбок. Потом в кадре появились и учёные исследователи в синих блестящих от солнца костюмах. Они величаво парили в аквалангах с камерами среди этого потустороннего великолепия, как будто они и не люди даже, а мудрые сверх существа, способные на полёт и вместо воздуха, выдыхающие тысячи жемчужин. Он, парень этот, глядел, не отводя глаз, потом сказал - «Вернусь домой, надо будет хоть в кино сходить, а то, надоело чё-то на дорогу смотреть. Не видим ни хрена по жизни, кроме асфальта серого. Так и жизнь пройдёт. Спасибо, мужики». Забрал кипяток… Точно, он за кипятком и приходил, я ещё удивился, думал, за водкой, а он за кипятком, и ушёл. Всё, больше я его вчера не видел.
Кстати, знаешь, почему у тягачей кабина высокая такая? Зачем это? Там под потолком спальное место умещается. Спальник там.
- Девки рассказали?
- И вот заступаю я на смену с утра, а у нас на объекте уже милиция! Что за повод? Труп! Как так? А очень просто. Лежал именинник наш у себя на спальнике, дремал. И то ли ему приснилось необычное что, то ли в результате запоя недельного перепуталось в голове, но взял он среди ночи, и сиганул с этих полатей своих прямо вниз головой. Как ныряльщик, с двухметровой высоты, башкой вниз, а руки не успел вытянуть. Конечно, ударился макушкой об пол, разбил голову и сломал себе шею.
Когда я пришёл, врачи как раз вытаскивали тело. Милиционер записывал показания одного, на вид, не сильно-то взволнованного шофёра молдаванина, который утром подошёл к кабине пострадавшего, постучался, не дождался ответа, сам открыл дверь и увидел труп, весьма необычно располагавшийся вверх раздвинутыми ногами и вниз головой, как мне лично показалось, походивший из-за этого на английскую букву Y.
Была хорошая летняя погода. Я принял смену и присел на лавочку - стал вспоминать этого парня, какой он был живым. Тем временем, тело шофёра увезли медики и милиционер, тоже уехал, дописав свои протоколы.
Мне почему-то подумалось, что, вот так и не сходил он в кино, не довелось, а жизнь, действительно, прошла. И стало мне жалко этого паренька.
И вообще, что-то тут было не так. Разве так должно быть!? Я прервал раздумья, но, наверно через четверть минуты, опять, как-то само собой прозвучало – Ну, разве ТАК должно быть?
Откуда этот вопрос? Какой-то он знакомый и тревожный. - Ну, разве ТАК должно быть, ответьте? Да это же учительница моя первая часто повторяла, сильно нажимая на слово «ТАК», когда кто ни будь делал грубую ошибку в тетрадке, а пуще, у того спрашивала, кто набедакурит во время переменки.
- А всегда ТАК и бывает. - Это, уже, шофёр покойничек ей ответил. Смотрю, стоит в сторонке загадочный такой, весь нарядный.
Меня тут зло взяло
- Вы оба уже мёртвые! Дайте поспать! – закричал я на них, замахал руками и проснулся. Я понял, что давно задремал на солнышке, по своему охранничьему обыкновению, пока сидел на лавке.
Проморгался, смотрю, а коллеги- то шофёры, хотя и расстроенные, безусловно, решили, видно, что жизнь не стоит на месте и поэтому им тоже пора. Один пошёл сливать солярку с бака осиротевшей машины, другой, сморю, домкрат к себе тащит, третий из кабины, в которой ещё кровь на полу не высохла, электроплиточку прибрал на память, видимо, об усопшем. Так, ещё полчаса они с деловитыми лицами уносили все мыслимые аксессуары, как говорится, всё, что не приколочено.
Честное слово, Гриша, в первое мгновение, глядя на такое, я попробовал ещё раз проснуться. Я замахал на них руками опят и опять, но ничего из этого не вышло, как видишь.
Егор замолчал, потом продолжил
-Такая вот история. Теперь на очереди твоя. Ты по правилам игры мне должен рассказать что-то так же не придуманное, но в остальном совершенно другое, не похожее не по сюжету, не по финалу. И, как обычно, что-то очень важное, или даже главное, должно быть в двух этих историях общим. Ну, например, как между Солнцем и собакой.
Воронцов перевёл дух и, вполне довольный своим рассказом, огляделся по сторонам. Он увидел старого пса, молча дожидавшегося своего часа. Егор достал из кармана сверток. Пёс тут же подошёл к нему поближе, присел и поднял морду, глядя на Воронцова влюблённо и предано. Егор торжественно проговорил
- А теперь, внимание, господа, аттракцион! Сейчас, на ваших глазах, самая обычная собака съест котлету!