Как же прекрасно иногда быть Плюшкиным!
Полезла я в заветную коробочку, есть у меня такая. Покопалась - и откопала.
Кто ищет, тот всегда найдет - музыка Дунаевского-отца, слова Лебедева-Кумача.
А искала я и нашла вот что. Маленький прямоугольник плотной бумаги. На нем написано:
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
West Hollywood
10-07-09
концерт $15.00
И портрет поэта в нежно-розовых пиджаке, кепи и галстуке, при голубой рубашке.
Было так: я гостила в Лос Анджелесе у моих друзей Нины и Славы Божуличей. И однажды Нинулька увидела в русской газете объявление о концерте Евгения Евтушенко. Мы с ней сразу решили, что пойдем. А Славка уперся - ни за что. Опять, мол, начнет хвастать, читать «Бабий яр» на потребу еврейской публике (а какая еще могла там прийти публика, вестимо, еврейская в основном). Мы дружно обвинили его в латентном антисемитизме и велели везти нас на концерт в приказном порядке.
Повез, куда деваться. Чего хочет женщина, того, как известно, хочет Бог. А если имеются две женщины - пиши пропало.
Мы приехали. Договорились, что Славка нас заберет после концерта, и отправились на встречу с нашей молодостью.
Первое, что меня поразило - огромный зал, в котором были заполнены несколько первых рядов. И это после Политехнического и стадионов.
- Sic transit gloria mundi – грустно сказала я.
Впрочем, вышел на сцену Евгений Александрович в такой гавайке, каких на гавайских островах не видывали сроду. Такой же расцветки кепочка была лихо надета набекрень.
Поначалу его какие-то местные власти почтительно приветствовали, выражая полный восторг от того, что столь знаменитый поэт почтил их своим посещением. Потом он стал читать стихи, как всегда экспрессивно, по-актерски. Перемежал рассказами о славных и лихих годах.
Потом, устав от энтузиазма, спросил:
- Ничего, если я сяду?
Сел за стол, и превратился в нормального человека, довольно пожилого. И стал горько жаловаться на Бродского, на недоброжелателей, на то, что редко его понимали.
Когда концерт закончился, в фойе его не густо окружили, брали автографы, просто разговаривали.
Тут за нами явился Божулич. Он подошел к поэту и сказал:
- Здравствуйте, Евгений Александрович.
Поэт взглянул на него цепко, и сказал:
- Я Вас помню. Мы виделись у Юрия Петровича.
Славка что-то пробормотал, мы попрощались и пошли к машине. Шли молча. В машине Славка раскололся.
(Я уже однажды описывала историю Славкиного знакомства с Юрием Петровичем Любимовым здесь:
http://www.proza.ru/2009/11/21/875
Потому это оставляю за скобками, кто захочет, прочитает).
В 1972-м году Таганка по сценарию Евтушенко поставила спектакль «Под кожей статуи свободы». Славка попал на одно из представлений. Спектакль ему не понравился, и он думал, что сказать Юрию Петровичу, если спросит - он оставил куртку у Любимова в кабинете и пришлось тащиться туда одеваться.
В кабинете оказался сам Евтушенко. Он жаловался на жуткую головную боль. А у Славки в кармане оказалась «тройчатка» - ему вырвали зуб и дали на всякий случай от боли. Славка протянул таблетки Евгению Александровичу, посоветовал для верности разжевать и выпить. Тот выпил. И через короткое время просветлел - боль отпустила.
Представляете, каково было облегчение, если в эту мимолетную встречу он запомнил человека, избавившего его от боли? Мы изумились, ведь прошло больше тридцати лет с момента этой встречи!
И чего, спросите вы, эту мелочь вспоминать? И правда - чего...
После ухода Евтушенко вспомнила я стихотворение Маяковского, посвященное Сергею Есенину:
Вам и памятник еще не слит, -
Где он, бронзы звон, или гранита грань? -
А к решеткам памяти уже понанесли
Посвящений и воспоминаний дрянь.
Бог мой, сколько всего понанесли! И гений он, и литературный вор, и провидец, и гэбэшник, и символ шестидесятых, и предатель, и верный товарищ, и смельчак, говоривший то, чего другие просто не посмели сказать, et cetera, et cetera… Ну, прямо место ему для упокоения не в Переделкино у могилы Пастернака, а под черно-белым памятником работы Эрнста Неизвестного на Новодевичьем кладбище.
А мне захотелось простыми человеческими словами вспомнить абсолютно бытовой человеческий эпизод из его жизни.
Пушкин написал в знаменитом стихотворении на годовщину Лицея:
Кому из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
Мне Евтушенко этим последним лицеистом из шестидесятников и видится. Думаете, легко ему было быть Горчаковым и пережить всех?
Мир праху его!
С ним, несомненно, ушла Эпоха.