Боря встретил меня без радости. Ничего не сказал, усмехнулся только. Мне его улыбка со скрытым недобрым смыслом не понравилась. Хотя на счёт «смыслов» может и показалось. Мнительный я стал, и везде мне мерещилось плохое. Ну а если дело касалось Бори Каиржанова, то и подавно. Я пока ещё не понял, что это был за человек. С виду он был спокойным, понимающим и даже сочувствующим типом. Но мне стало казаться, что именно с сочувствующим видом Боря может ломать кости. Как покажет время, я не ошибся. «Костоправить» Боря любил.
В отряде народа прибавилось. Да и в зоне теперь было пять отрядов. И это всего за пятнадцать суток. Меня встретили два угрюмых незнакомца. Ну как встретили... Пожали руку, и дали «Доширак». Одного молодого, тощего и длинного звали Динар. Второго такого же по комплекции, но пожилого и бледного – Самир. Местные блатные. Хотя таковых здесь пока не было. Все были «писанные», все гребли снег. Но эти были из тех, кто надеялся наладить в зоне «чёрный ход». Пока что «подпольщики». Самир прибыл в зону одним из первых. Вскрыл себе вены. Глубоко вскрыл, по настоящему. Месяц валялся в ШИЗО, в зону не выпускали без подписи. Раны загноились, и администрация решила отправить его назад в следственный изолятор. Сообразив, что на этапе может кони двинуть, Самир подписал бумагу, и его перевели в сан.часть. А потом в первый отряд. Динар же пришёл позже меня, когда я был в изоляторе. Самир сторонился меня, и обо всех новостях и о Самире в частности мне поведал Динар. Узнал я, что мои подельники Раджа и Амбал теперь завхозы. Раджа в пятом отряде, Амбал в четвёртом. Так же узнал, что в зону прибыл авторитет из Семипалатинска по кличке Старик. Он в третьем отряде, и назначен смотрящим за зоной. Кем «назначен», я так и не понял. Мне было это не интересно. Зато я очень был заинтересован в обществе достойных людей. Забитая, сломленная, испуганная толпа, что меня окружала, пробудила во мне жесточайшее чувство одиночества. Это было мне крайне не свойственно, потому что одному мне было комфортно всегда. А теперь мне хотелось общения. И я потянулся к Самиру с Динаром. К людям, проявившим ко мне уважительный интерес. Но каждый раз, когда я подходил к Самиру, и пытался с ним заговорить, тот морозился, или просто отходил в сторону. Но я продолжал лезть к нему якобы с вопросами, и он мне прямым текстом не без раздражения сказал, чтобы я держался от него подальше. «Ты совсем тупой что ли?» – как-то прошипел он мне, опасливо озираясь по сторонам – « За мной наблюдают. И за тобой тоже. Нельзя нам разговаривать. Если решат, что что-то замышляем, начнут опять пресовать!» И он отошёл. Я на всякий случай тоже глянул по-сторонам. Хоть и огорчительно было, но под пресс не хотелось.
И я зажил самостоятельно. Никакого общества, никакого общения. Утром, в обед и вечером в столовую строем. В чайхане – кипяточек. В ленинской комнате – телевизор. На запретку Боря меня не гнал. Работал я в числе прочих то на расчистке снега на территории, то выгребал хлам из пустующих жилых корпусов. Готовили место для новых отрядов. Лоб мой почти зажил. Только бинтик, заклеенный пластырем.
В конце января, вечером я стоял в спальном помещении, и таращился в окно. По ту сторону его было снежное светопреставление. Ужин был позади, и все торчали в ленинской у телека. Я же зашёл зачем-то в спальное. Свет здесь был погашен, и я, глянув в окно, засмотрелся на неистовствующую пургу. Рискуя быть замеченным СПП, присел на стоящую подле кровать, и погрузился в созерцание. За окном в темноте снежная стена металась в разные стороны. Иногда она врезалась в стекло, но окна были прочными. Шум непогоды был едва слышен в помещении. В батареях струилась горячая вода, где-то работал телевизор. На миг сделалось так тепло и уютно. Почти по-домашнему. Завтра мне исполнится 22 года... Я не сразу дотямил, что меня зовут. Кто-то крикнул мою фамилию: раз, другой. Лишь на третий я, включившись, подпрыгнул на месте. Спешно покинув место преступной дислокации, прошмыгнул в ленинскую комнату. Там СПП-шник из опер части меня искал. Сказав, что был в туалете, я нахлобучил на себя шапку, бушлат, и мы вышли в воющий снежный хаос.
В кабинете оперчасти находились старший лейтенант Сейтахметов, капитан из сан.части – тот, что перевязывал меня в ШИЗО, и майор ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). Сейтахметов с капитаном играли в нарды, а майор рылся в каких-то бумагах. Я вошёл, и внимание всё перешло на меня. Хотя Сейтахметов продолжал кидать кости. « Гизатуллин, хочу сообщить тебе радостную новость. К тебе приехали родные. Но на свиданку ты не пойдёшь» – с ехидством сообщил Сейтахметов, передвигая фишки на доске – «Тебе не положено.» « Да-а...» – как бы с сожалением протянул капитан-врач – «Ехали родители чёрти откуда,а не увидитесь...»
«Свободен!» – Сейтахметов махнул рукой, отпуская меня. Я, как примороженный, развернулся кругом, и пошёл на выход. На улице снег нещадно хлестал по лицу, но я не замечал. Я думал о том, что совсем рядом находится мама. Возможно она стоит сейчас у дверей за забором, и просит о свидании с сыном. А ей не разрешают. Её не пускают. Кто конкретно приехал, мне не сообщили, но почему-то сразу о матери подумалось. Именно сейчас, когда мама была так близко, я отчётливо ощутил, КАК я соскучился по ней, и по дому. Но мать я не увижу. Лучше бы мне не знать, что она приехала. Такой нежданный и жестокий сюрприз. В отряде я, не раздеваясь, снежным комом бухнулся на стул в ленинской комнате. Я был раздавлен. Но через какое-то время меня вновь позвали. Капитан-врач вытянул меня на лестничный пролёт между отрядами. «Слушай, Гизатуллин! Если тебе предоставят свидание, ты же не станешь рассказывать матери про это?» – капитан глазами указал на мой лоб с пластырем. Надежда увидеть мать воспряла во мне. Конечно не скажу, гражданин капитан!!! Буду молчать, как рыба! А если спросит, что ЭТО? Ну так совру чего-нибудь. Врать я умею. Капитан скептически покачал головой, улыбнулся, и сказал, чтобы я зашёл во второй отряд в каптёрку за кастрюлей. В комнате для свиданий нет кастрюли. «И не забудь, Гизатуллин, что ЭТО Я помог тебе со свиданием!» – дружески хлопнув меня по плечу, пошёл вниз по лестнице. «Конечно не забуду, гражданин капитан! Товарищ добрый врач!» – но тот уже дверью хлопнул.
С кастрюлей наперевес я не шёл, я бежал. Свиданщик Вася, что сопровождал меня, за мной не поспевал. Всё во мне пело, и пурга, казалось, тоже пела. Никогда не забуду то чувство. Полное и безоговорочное счастье. Никаких подъёмов! Никаких поверок! Никакой сомнительной работы! Никакого режима и ленинской комнаты! Целых двое суток!!! Вася мне сообщил уже, что приехали отец, мама и сестра. И я летел вне себя от радости. Помещение для свиданий представляло из себя недлинный коридор. Четыре комнаты и кухня располагались по левую его сторону. По правую же была глухая стена. Начинался коридор железной решёткой-дверью, а заканчивался душевой кабиной и туалетом. С замиранием в сердце я подошёл к синей двери с цифрою «1». На секунду задержался, и открыл её. В комнате были мама,отец,сестра и... Соня. Моё сердце сначала остановилось, но сделав резкий скачёк, оно затем чуть не выпрыгнуло из груди. А потом мне вдруг стало стыдно, и я смутился. Я стоял в дверях в синей затёртой робе и кирзовых сапогах. Я был тощим, бледным и лысым. Мой лоб украшал тампон из бинта, накрест заклеенный пластырем. А Соня была так красива! Уставшая, без косметики, она была восхитительна. Неловкий момент длился недолго, потому что сестра повисла на моей шее, и мы все дружно начали обниматься, и целоваться. Накрыли стол. От вида домашних яств и их запаха, я чуть в обморок не свалился. А мама в принесённой мною кастрюле ещё и голубцы задумала приготовить. Я остановил её порыв. Всего итак хватало. Мы сидели впятером за столом в крошечной комнатке, ужинали, и говорили-говорили... Точнее, говорили мама и Соня, а отец иногда что-нибудь добавлял. Сеструха, уплетая всё, что на столе, радостно на всех поглядывала. А я в основном отмалчивался. Так, короткими фразами отстреливался. Мама мне рассказала, как они сюда добирались. Как шли сквозь пургу по степи, как боялись заблудиться, замёрзнуть, и быть съеденными волками. Добрались до лагеря, а свидания не дают. «Ваш сын и брат нарушает режим, и отказывается работать. Свидание не положено!» Тогда Соня устроила на входе грандиозный скандал. « А вы то ему кто будете?!» – спрашивают. «Жена!!!» – отвечает Соня. Пробилась лично к «хозяину», то есть начальнику колонии, заплатила ему двести долларов, и свидание разрешили. «Вот такая наша Сонечка! Пробивная!» – с гордостью заключила мама, и погладила Соню по голове. Та улыбнулась, и пожала плечами. Мол ничего особенного, мелочи.
Много всего мне рассказывали. Про жизнь в городе, про успехи сестрёнки в школе, про родственников, про всех моих знакомых и незнакомых. Я с радостью впитывал в себя всю эту информацию, и домашние угощения. Уже была глубокая ночь, когда мы все решили отдохнуть. И тут меня ждал ещё один приятный сюрприз. Оказалось, что «добрый хозяин» предоставил нам две комнаты для свидания. А я сидел за столом, и тайком думал, где бы мне уединиться с Сонечкой, и как мы впятером уляжемся на двух сеточных койках. И вот, родители и сестра уже спали, а моё счастье продолжалось наедине с любимой в отдельной комнате. И прерывалось оно моими довольно частыми походами к унитазу. Мой желудок отвык принимать жирную пищу, и тупо остановился. В результате безудержная диарея и отрыжка тухлыми яйцами. Мы о чём-то конечно говорили, но я не помню. «Любишь?» – спросила она. «Да!» – отвечал я. Когда силы уже под утро окончательно нас оставили, мы крепко обнявшись, провалились в небытие.
Утром мы проснулись поздно. Никто нас не тревожил. Сквозь щель под дверью в нашу комнату проникал аромат тушеных голубцов; мама таки их сделала. Хотя мне очень хотелось скорее увидеть родителей, я не спешил. И мы с Соней ещё задержались ненадолго. Потом был ещё один счастливый день в кругу родных мне людей. Наполненный разговорами, музыкой из привезённого Соней магнитофона, любовью и вкусной едой. Был день моего рождения, и меня поздравляли. Отец всё таки вытянул меня на разговор, и я рассказал ему историю происхождения моей болячки на лбу. Я рассказал, как лежал в ШИЗО, и как ко мне приходили всякие посетители. Рассказал и про «правильного» режимника, пообещавшего мне найти достойную работу. И надо же такому случится, именно этот режимник – старший лейтенант Жунусов пришёл в качестве проверяющего в свиданочный корпус. Отец тут же его в кухню, и на разговор. Благо в комнатах кроме нас никого не было. Батя ему красиво преподнёс про меня. Сказал, что меня бесполезно заставлять что либо делать, если я этого не хочу. Ну железный же аргумент... Жунусов тоже в свою очередь разоткровенничался. Сказал, что бывший преподаватель в школе, и что ему не нравится то, что в лагере происходит. Обещал помочь. И всё это без капли водки.
Ночью я сжимал в объятиях Соню, и с тоскою думал, что завтра мне предстоит вернуться в отряд. Я смотрел на фонарь за окном, и на снежинки, кружащие в его свете. Так и уснул. Что-то приснилось мне, и я встрепенулся. «Где мы?» – спросил не совсем соображая. «В поезде.» – сквозь сон ответила Соня.
В двенадцать часов следующего дня я прощался с моими родными. Это было невыносимо тяжело. Как когда-то в детстве родители в первый раз свезли меня в пионерский лагерь. Мне было шесть лет, и было очень грустно без родителей. И когда по выходным они навещали меня – это было самым большим счастьем, а когда уезжали – самой большой бедой. Тогда было море слёз. Вот и сейчас мне хотелось расплакаться. Но мне было не шесть лет, и был я не в пионерском лагере. А потому пришлось молча глотать непроходимый сквозь горло ком, и держаться мужественно. Соня пообещала приехать ко мне весной, и расписаться. «Согласен быть моим мужем?» – спросила. Я конечно был согласен.
Продукты, что привезли родители и Соня, мне помогали нести в отряд ещё двое. Это были тяжёлые клетчатые баулы, набитые всякой всячиной. Конечно на шмоне в ДПНК пришлось поделиться. Половину принесённого в отряд «изъял» Боря. Частью я поделился с Самиром и Динаром. На оставшееся какое-то время жил. Зато теперь в чайхане я мог заваривать чай.