(подборка "такая крохотная жизнь")
Олина (в паспорте так),отец Алексей, стало быть, Олина Алексеевна.
В молодости были ей предсказаны 3 мужа в некой, (цыганка не уточняла) но естественной последовательности. Пока прошли два мужа, и миновала только что незабываемая жизнь на Севере.
Маленький, обжитой поселок, дом – работа на метеостанции, молодые мужчины и женщины в роли жен, мужей, любовников, любовниц. Все про всех знают – живут на маленьком пятачке посреди бескрайней зимней земли. Эмоций достаточно, адреналин на охоте, поездки на собачьих упряжках к аборигенам за рыбой и олениной.
Немаловажно, что всегда были хорошие северные деньги, поэтому зимой строились планы на сумасшедший черноморский отпуск, и летом, задуманное непременно сбывались. И еще самые сладкие планы на предмет сказочного жизнеустройства, которое будет потом, после завершения срока контракта, и возвращения на большую землю. Рождались и подрастали дети, и были заботы о них, но тоже с налетом оставления «на потом», основательное воспитание и образования детей тоже начнутся на материке. Потом, на большой земле все будет замечательно, и, конечно, жизнь начнется заново.
И 25 северных лет пролетели и остались в прошлом вместе с неплохим мужем. Но «тащить» его на большую землю не нужно - гадалка в 18 лет нагадала (вместе с прочим) трех мужей. Закавыка была в том, что «прочее» оказалось предсказанным и осуществленным точь – в точь, поэтому сомнений в будущем третьим, самым лучшим муже, не было.
На поиски этого мужа судьба отвела время уже после ее 50 лет. Но смущало поначалу это не очень, и период с 50 до 60 лет потек сам собой, с чудной старенькой мамочкой, любившей свою Олиночку с горделивой восторженностью. Красавица с осиной талией с круглыми огромными черными глазами.
Это мамочке было видно - так, довольно рано Олина Алексеевна начала носить очки, но конечно, когда прихорашивалась, куда-нибудь отправляясь, очки снимала. И тогда, действительно, ее черные, слегка навыкате глаза были заметны всем.
С 50 до 60 лет Олина Алексеевна отходила от Севера, трогательно заботилась о мамочке, работала машинисткой в НИИ, но основные (или сравнимые с окладом) деньги получала с диссертантов – дома тоже была машинка. Она печатала, располагая текст очень правильно, по всем требованиям ВАКа, была очень грамотна. Особенностью ее было также желание осмыслить и понять суть любого текста, оценивая при этом литературный стиль (млея от деепричастных оборотов) и позволяя себе корректорскую правку. И все это требовало времени, отнимало его от основного: встречи с третьим мужем.
Это только поначалу казалось, что он свалится с неба, сначала только казалось, что войдет в кабинет, остановит на ней свой взор, и в следующую минуту сделает предложение.
Действительно, в ее рабочую комнату заходило множество всяких мужчин, хирургов института, и хирургов приезжающих на стажировку. Последних Олина Алексеевна оформляла, будучи секретарем научно – организационного отдела. Но видели перед собой все эти мужчины пожилую даму в очках, с черными выкрашенными волосами с обязательной седой прядью спереди. (Олина Алексеевна говорила, что седая прядь появилась у нее очень рано, чуть ли не в 18 лет, и всегда, по мнению ее самой и окружающих – добавляла ей пикантности). Уже полностью поседев, Олина Алексеевна при покраске волос оставляла нетронутой переднюю прядь. Но с возрастом эта деталь скорее вредила, нежели привлекала, заставляя концентрировать на себе излишне долгое внимание. На прекрасные глаза, (которые следовало бы увидеть за толстыми стеклами очков) внимания уже не оставалось. Мужчины, получив нужные бумаги, подчас подносили небольшие презенты, но служебную грань переходить не желали.
На улице знакомств тоже не завязывалось – путь от дома до работы занимал не более 7 минут, люди в пред – и послерабочем потоке почти не менялись, и нужного мужчины этот поток в себе не заключал.
К 60-ти годам Олина Алексеевна с изумлением обнаружила, что московские 10 лет пронеслись еще более быстро, чем северные, а предсказание гадалки не спешило осуществляться.
Нужно было срочно все кардинально поменять. – В первую очередь уйти с работы, сжиравшей ее основное время. Она ушла, но уступала просьбам диссертантов, и работала на машинке дома. Вскоре, однако, поняла, что время уходит еще быстрей, и еще более бездарно, сузив круг общения до предела.
И бесконечно возрастала доля нерадостного и неприятного в ее жизни. Она всегда – эта доля, в общем-то, имела место, но оказывалась столь преходящей, и сменяемой нормальной, близкой к празднику в душе жизнью, что раньше этим можно было и пренебречь. Основные неприятности всегда были связаны с сыном от первого брака.
И мальчиком был трудным и непохожим на покладистого, чистенького второго сына от второго мужа.
Неприятности со старшим сыном сменились настоящей бедой к его 35-летнему возрасту. Выпивоха превратился в запойного алкоголика, выгнанного женой. Олина Алексеевна вынуждена была взять сына в двухкомнатную хрущевскую квартиру, где жила со старенькой мамой. Какое-то время сын еще мог, и достаточно подолгу, проживать то у одной, то у другой женщины – внешне был привлекателен для них, но ко времени ухода Олины Алексеевны с работы сын деградировал окончательно, лишился постоянной работы и терпения своих подруг. В квартире Олины Алексеевны начались дебоши, милейшая 90-летняя матушка слегла и вскоре умерла, и у самой Олины Алексеевны начались серьезные проблемы с кровяным давлением.
Свое спасение Олина Алексеевна видела в размене квартиры, на что потребовалось еще полтора года.
И вот шестидесяти двухлетней Олина Алексеевна переселилась в однокомнатную квартирку на тихой окраине Москвы, сын переехал на другой конец ближнего загорода, и жизнь в своем новом качестве определенно стала налаживаться. Новую квартиру Олина Алексеевна, сколько могла, обиходила, давление почти не скакало, диссертантов отвадила, и появилось, наконец, свободное время.
И опять окрепла вера в предсказание гадалки. Олина Алексеевна навела марафет, подстриглась, окрасила волосы на свой манер, сделала химическую завивку. Пора было разрабатывать действенную стратегию в помощь ослушницы – судьбы.
Еще при размене квартиры Олина Алексеевна приохотилась покупать и просматривать толстые газеты с объявлениями, довольная попутно и тем, что в каждой из них был раздел знакомств. Конечно, она пробегала их глазами, но до поры до времени не вчитывалась, оставляя подобное на время после разъезда. Оно наступило, и Олина Алексеевна нашла киоскершу в новом районе, оставлявшую ей еженедельно толстые газеты. Она приносила их домой, ставила чайник, нарезала тоненькие бутерброды и раскладывала их на плоскую красивую тарелку. Заваривала свежий чай, брала сахарницу, любимую чайную кружку и несла все на свой рабочий столик с машинкой, в данном случае служившей удобным пюпитром для газетных листов. Потом включалась настольная лампа, и Олина Алексеевна, отпивая маленькими глотками чай, не спеша, расправлялась с бутербродами, начинала методично прорабатывать газетные страницы, вооружившись толстым сине-красным карандашом. У нее выработалась своя система пометок и нумерации объявлений, так что потом ей было легко выстроить череду телефонных звонков, используя обойму сложившихся вариантов разговора.
За четыре месяца три раза доходило до встреч, но рассказывать о них Олина Алексеевна не любила. Уже после свиданья с третьим претендентом она подвела окончательную черту, так как созрело полное убеждение, что объявления дают проходимцы, коих всегда так и называли – брачные аферисты – и все это ерунда.
Надо сказать, что точно также тщательно Олина Алексеевна изучала телевизионные программы, подчеркивая тем же сине-красным карандашом художественные фильмы и обещавшие быть интересными передачи. И вот однажды глаза Олины Алексеевны наткнулись на строчку: « Дама с собачкой» худ. фильм 21.45.
Конечно, она очень хорошо знала этот фильм, обожала Баталова, да и молоденькая Ия Савина не могла не тронуть, но сейчас ее более всего поразила сама связка – дама с собачкой. «Вот, что мне нужно – завести собачку, я буду с ней гулять» - моментально решила Олина Алексеевна.
У нее в голове явственно ожила давно забытая картина: импозантный седовласый мужчина в черном ратиновом пальто не спеша, прогуливается по бульвару, следя глазами за черной гладкой собакой с красивым блестящим ошейником, и время от времени произносит бархатным баритоном «Шер, не спеши, гуляй».
Картина из детства. Она часто видела этого мужчину, проходя часть пути в школу по этому же бульвару. Седовласый красавец привлекал всеобщее внимание, и от одноклассниц она знала, что он композитор. С Шером гулял только он, что позволяло выдумывать романтические истории, как этот вдовец (непременно он должен быть вдовцом) сначала долго и безутешно страдает об ушедшей в мир иной горячо любимой супруге, но потом встречает достойную красавицу и у них начинается безумная любовь. И чего таить греха, Олина не раз, хотя и чисто абстрактно, потому что свой собственный возраст как-то неопределенно сдвигался вперед, мнила себя на месте новой избранницы композитора.
Сейчас Олина Алексеевна улыбалась: « Да, нужно завести собачку, гулять здесь есть где, и для моего давления полезно, и круг общения появится интеллигентный».
Собачка появилась тоже по объявлению в газете. Но на этот раз она не стала устраивать длительной проработки и откликнулась почти на первое, попавшееся на глаза. В результате в доме Олины Алексеевны появился черный пятимесячный кобелек на длинных ножках с острой мордочкой, c визгливым голоском и гладкой шерсткой. Поначалу гулянья были частыми, но не продолжительными – песик начинал дрожать, поджимал одну заднюю лапу, норовил некрасиво перемещаться на трех, и Олина Алексеевна подхватывала его на руки и уносила в подъезд. Но часа через полтора опять спускалась с питомцем. Конечно же, эта маленькая собачка получила новое гордое имя Шер, но его взросление потребовало от Олины Алексеевны определенного педагогического уменья.
Как и все щенки, маленький Шер стал грызть, что ни поподя, но она легко справилась с этим, отдав ему на откуп старые узкие шпильки и кожаную сумку с испорченной молнией, а также покупая специальные собачьи игрушки в виде косточек.
С началом зимы Олина Алексеевна немало потрудилась, сооружая Шеру простеганный полукомбинезон из своих лыжных брюк малинового цвета. Сама она для прогулок надевала серое пальто с песцовым воротником и малиновый мохеровый берет, так что дама и собачка по всем статьям гармонировали друг другу и вызывали у прохожих добрую улыбку. Шер окреп, перестал дрожать, ему явно нравилось быть наряженным, и Олина Алексеевна уже могла посещать с ним большую, стихийно сложившуюся в микрорайоне у пустыря собачью площадку. К ней лучами сходились натоптанные тропинки, и само это место благодаря особенностям рельефа и трем старым липам делилось на неравные половины выгула больших и прочих собак.
Площадка была видна из окна квартиры, и Олина Алексеевна очень скоро знала, из каких домов какие собаки, с кем, и в какое время выходят гулять, и интересное дело – собаки определяли степень симпатии Олины Алексеевны к их хозяевам. Взбалмошная драчливая собаченция напрочь отвращала от самого обладателя такого создания. Большие воспитанные собаки вызывали двойное уважение и к себе и к сопровождающему лицу, будь это мужчина, или женщина. Нарядная собачка с цветными заколочками у челки рядом с выгуливающим ее мужчиной оказывалась для Олины Алексеевны вещдоком неинтересности такого мужчины, «наверняка подкаблучник у своей жены» - думалось ей.
Надо сказать, что мозаика впечатлений складывалась быстро, потому что мимоходом брошенное замечание о возможности наблюдения за жизнью собачьей площадки, наряду с непосредственным участием в ней в качестве «дамы с собачкой», требует пояснения технологического порядка, чтобы объяснить действительно короткий промежуток времени адаптации к ее роли местного досконального знатока – кинолога.
Если бы с третьего этажа квартиры Олины Алексеевны посмотрел кто-то несведущий, то местечко, занятое собачьим клубом, ему бы и не открылось. Только из правого угла кухонного окна с торца пятиэтажки, различался бы пустырь с тремя липами, но большое расстояние до него не позволило бы увидеть картину происходящего там.
Только вооружившись мощным техническим приспособлением в виде армейского бинокля с цейсовскими линзами, действующие лица этой картины, понятно, имеющие как непосредственно лица, так и разнообразные морды и мордочки, проясняются. Олина Алексеевна даже чуть развернула кухонный стол, чтобы обзор велся из положения сидя, что потребовало и перестановки кондового стула с дерматиновым темно-коричневым сиденьем и такой же серединкой спинки.
По этому случаю и сам бинокль со своим футляром перекочевал из объемного кожаного сахалинского саквояжа на кухонную полку.
Саквояж и бинокль были атрибутами первой нарядной досеверной жизни, случившейся в 46-47 годах на Сахалине, еще дышавшего японскими легкими, но насыщающими кровь могучего соседа-победителя. 18-летняя Лина оказалась там после окончания каких-то курсов при военкомате, то ли стенографисток, то ли связисток. Какую-то роль сыграл давний знакомый семьи, имевший солидный чин, а также Линина легкость на подъем.
Именно по дороге на Дальний Восток, в Хабаровске и была встреча с гадалкой, оставившая неизгладимый след в жизни
На Сахалине русские девушки в составе комиссии по описи и передаче имущества, размещены были в нетронутых грабежом японских домах, и после хлопотливой работы с нескончаемым перестуком пишущих машинок, с удовольствием переодевались в нарядные кимоно, примеряли соблазнительную роль гейш. – Комсоставу, прошедшему недавнюю войну, праздник полагался по праву. И на голову девушек сыпался золотой дождь подарков. Лина, в силу развившейся близорукости, неожиданно обнаруженной в то время, получила в числе подарков от поклонника трофейный немецкий бинокль, когда в один из дней устраивался морской пикник, и с палубы рассматривали японские берега. Олина Алексеевна любила эту вещь, чудесно преображающую размытость очертаний в живые подробности мира, и вместе с саквояжем бинокль переезжал во все места ее проживания.
Бинокль был в ее руках и тогда, когда позвонили из прокуратуры и пригласили на опознание.
До Олины Алексеевны не сразу дошло, что дело касается ее бывшего уже сына: в своей комнате в Люберцах, в нетрезвом состоянии он погиб во время пожара. Обгоревший труп достаточно долго находился в судебно-медицинском морге, и, наконец, ее, как мать, удалось разыскать, и теперь она приглашалась на опознание. Мучительная история, включившая в себя и почти безмолвные похороны сына в закрытом гробу, не отпускала ее и после достаточно долго. Опять поднялось давление, и ей даже предлагали госпитализацию. Но собачку не с кем было оставить, она заставляла себя спускаться с ней хотя бы 2 раза в день. Приезжал младший сын со снохой, привозили продукты, хлеб приносила сердобольная соседка с первого этажа – совсем недавняя единственная знакомая по новому дому. С ближайшими соседями по лестничной площадке отношения не заладились с самого переезда, когда подвыпившие сын и его два дружка, взявшиеся быть носильщиками, оставили загроможденной маленький пятачок лестничной площадки. Все три квартиры оказались надолго таки забаррикадированными – ни войти, ни выйти. Разнервничавшаяся Олина Алексеевна сгорала от стыда, и, спустив собак на парней, остановиться не могла, и ее извинения перед соседями подобающими тогда не оказались.
Потом наступила весна. Давление пришло в норму, сложные переживания, связанные со смертью сына притупились, уже сама могла произнести фразу, сказанную впервые снохой второго сына «ничего не сделаешь, сам виноват, теперь, хоть, мучить никого не будет».
За время болезни укрепилась и в другом: «зато у младшего все хорошо». Кооператив в Бусинове, сноха, с которой сын познакомился как-то в отпуске, и уехавшая с ним на Север, после окончания контракта, в Москве освоилась хорошо, успешно занимается квартирными обменами, и приноравливается к словам «недвижимость», «риэлтер».
С теплыми днями возобновились и дальние прогулки с Шером, на собачьей площадке весной легко завязывались знакомства. Женщины ее возраста легко перескакивали с собачьих тем на горделивые рассказы о своих внуках и внучках. Олина Алексеевна тоже рассказывала о своей 12-ти летней внучке, родившейся на Севере, и оттого страдавшей тяжелым сколиозом, требовавшим лечения в детских санаториях и ношения корсета. Сейчас внучке гораздо лучше, обнаружился талант к рисованию, и в лесной школе с художественным уклоном, она заканчивает 6-ой класс.
В общении обнаружилась интересная закономерность – никто из новых знакомых не стремился к воссоединению с семьями своих взрослых детей. Выйдя на пенсию, превыше всего ценили свободу и даже в случае болезни внуков при малейшей возможности везли их к себе, выхаживая и балуя вдали от родительских нареканий. А собачки перепадали по прихоти тех же обожаемых внуков. Выпросив собаку у родителей, спустя какое-то время приобретение становилось обузой, и под распространенным предлогом аллергии на собаку - отставленные любимцы перекочевывали к бабушкам.
С дедушками происходило почти то же самое, разве что они являлись мужьями не появляющихся на площадке жен, тем не менее, жены не отпускали, по существу, гуляющие половины от себя ни на шаг. Мужья – дедушки участвуя в общих беседах, обязательно добавляли «а вот моя Таня (Люба) говорит (делает, печет, маринует, вот так...». Олина Алексеевна называла их незлобиво душечками. С ней соглашались, говоря, что длинная совместная жизнь каждого из супругов наделяет таким титулом.
Олина Алексеевна тоже не сомневалась, что не разведись она со своим Большаковым, сейчас бы стоял и поддакивал «вот моя Лина также то-то и то-то». Говорит, точно говорит, ну, не Лина, Зина, все одно – душечка. Теперешнюю жену Большакова Олина Алексеевна знала по Северу. И она с мужем развелась, муж уехал на родину, а оттуда – говорили – в Израиль. На еврея и не похож был, только ниже Зинаиды на полголовы. Большакова тоже высоким не назовешь, ну хотя бы Зинаиды вровень. Живут где-то в Солнцеве.
Возвращаясь в мыслях к Большакову, она точно знала, что перебесись тогда, сейчас бы спокойно жили. Но если бы кто предложил заново завести знакомство и брак с Большаковым – не согласилась бы, не променяла бы появившуюся полную свободу на предсказуемую до мелочей жизнь с ним. « Да ладно» - обрывала она себя – « живет с Зинаидой и хорошо, мне от него ничего не нужно».
Новая жизнь Олины Алексеевны благодаря методичным прогулкам с Шеркой (песик незаметно получил подобающее своему экстерьеру ласковое имя) явно стала оказывать благотворное влияние не только на гемодинамику – давление не скакало, но и психологию. Она уже не раз слышала в свой адрес уважительное: «Вы такая самостоятельная», а однажды, после нешуточной дискуссии на тему «радости жизни в нашем возрасте» была даже удостоена эпитета самодостаточная. Конечно, в этих определениях новой психологии немного – самостоятельности ей всегда хватало, вот разве что самодостаточности. Это модное словечко действительно, сейчас ей подошло. Видя ежедневно хороших, милых мужчин – собачников, своих сверстников (а видела она только их, на представителей мужского пола других возрастных групп просто смотрела, делая подчас тонкие замечания, сродни музейному завсегдатаю), она и обрела свою самодостаточность: ни один из них не добавлял нового качества ее миропостроению.
Обнаружилось, что ее собственное ей достаточно.
Но всегда существует пикантная сторона дела, тем более, если последние 13 лет жизни проистекают под знаком поиска супруга, пусть, и третьего по счету. Существовала она всегда и у Олины Алексеевны, и сейчас ничего не сбрасывалось со счета, но удивительным образом все переместилось из разных мест организма в единственное головное, серое вещество которого одинаково реагировало и на образы, запечатленные памятью, и создаваемые умственными мечтаниями. При удивительной биографии ее память была основным фактором сохранения женской личности. Но и второй указанный фактор имел большую важность. По сути - он серия реакций на увиденное в кино, прочитанное в книге и т.п., но обязательно переориентированное на собственное «я», вневозрастное, конечно, и идеализированное по внешнему облику, серия, ставшая потом основой для лепки образа мужчины, с которым будет все. Так вот окружающие мужчины – собачники никакой пищи для умственных мечтаний дать не могли, и скорее давали повод к заключению «глупость несусветная в нашем возрасте».
А если «этого» не нужно, то опять приходим к констатации самодостаточности Олины Алексеевны в это время, которое, кстати, незаметно продлилось никак не меньше последующих двух лет.
Затем в дальнейших рассуждениях Олины Алексеевны появилось нечто новое. «Третий муж» - начинала она – « да хорошо, что Бог отвел», и вспоминала эпопею с брачными объявлениями, чохом отнеся претендентов к тому, что называется, не приведи Господи.
« Гадалка тогда только цифру назвала, ну и была бы эта цифра. Не говорила же она, что вот будет третий, самый лучший, просто сказала, что три. Была бы сейчас дурой, третий бы точно взялся, да вот, что бы делала с ним сейчас».
Так пролетело еще одно лето, имевшее, правда, происшествие со здоровьем. Позвонил прежний сослуживец – еще сравнительно молодой хирург, подготовившей к апробации докторскую диссертацию. Олина Алексеевна очень удивилась, во-первых тому, как разыскал ее новый телефон, а во вторых, сказала она, вообще наступила компьютерная эра. Но хирург, помня ее корректорскую помощь в кандидатской, хотел, чтобы она почитала его работу с этой точки зрения перед тем, как лаборант начнет набирать текст.
( Хирург еще не знал о возможностях программного редактора, хотя потом уже и смеялся над своей темнотой, но не сожалел, что разыскал тогда эту добрую и занятную, с его точки зрения, особу). Польщенная Олина Алексеевна долго отнекивалась по телефону, и хирург тогда сказал, что обязательно приедет все равно, попить чайку и поговорить за жизнь. Усмехаясь, Олина Алексеевна продиктовала ему новый адрес, и хирург ровно через день явился к ней с бисквитным тортом, коньяком и папкой с нарезками диссертации. Оказалось, что хирург живет по этой же ветке метро, домой не очень спешил – семья была на даче, и провел за разговорами не менее пяти часов.
Главное, что они на двоих не только уговорили бутылку коньяка (конечно, в основном хирург), но и съели почти весь торт. К концу вечера Олина Алексеевна почувствовала довольно сильную боль в правом подреберье, и невольно состроила страдальческую мину. Хирург, конечно, все заметил, уточнил характер жалобы, заставил ее прилечь и поднять кофточку. При пальпации область желчного пузыря оказалась резко болезненной, да и край печени хирургу не понравился. К счастью, у Олины Алексеевны нашлась но-шпа, хирург велел ей выпить две, и потом еще две таблетки, и на следующий же день наказал приехать в институт на УЗИ. Хирург, заинтересованный в Олине Алексеевне сам договаривался об обследовании, и сопровождал ее по всем кабинетам (заодно ей проверили всю кровь, включая коагулограмму, и сделали ЭКГ). В результате выяснилось, что у Олины Алексеевны нешуточные камни в желчном пузыре, и сопутствующий холангит. Принципиально пошел разговор об операции, но с учетом летнего времени, сошлись на том, что осенью будет виднее, пока же необходима строжайшая диета. В отношении операции Олина Алексеевна больше подыграла, решив про себя, что скальпель дело последнее, но диету стала соблюдать, особенно строгую в первые три недели (что совпало с ее чертыханиями по поводу читки черновика диссертации хирурга). Ну и потом, как говориться по мере возможностей Олина Алексеевна о диетическом питании не забывала. Боли ни разу не возобновились, и Олина Алексеевна, небезосновательно ругая злополучный бисквитно - кремовый торт, в своей голове выстроила оптимистическую сентенцию « больше никогда не буду есть таких тортов, и печенка болеть не будет, а операция точно не нужна».
Наступил сухой и теплый, с золотистыми прядями, сентябрь. Олина Алексеевна с удовольствием шла с Шеркой к собачьей площадке, как вдруг с боковой улицы появилась стройная черная собака с красивым блестящим ошейником. Следом шел незнакомый молодой человек необыкновенно хорошо сложенный с пружинистой походкой и пышной черной шевелюрой. Точно, собаку и юношу она видела впервые. Пройдя ту часть собачьей площадки, где выгуливали мелких собак, они двинулись дальше за липы. Но перед этим собака отчего-то развернулась, следом за ней развернулся и юноша совсем близко от Олины Алексеевны, и она увидела явное сходство его черт лица с седовласым композитором из детских воспоминаний. А уж собака с ошейником была один в один с прежним Шером. На Олину Алексеевну это произвело сильнейшее впечатление, и длящийся теплый день вместил в себя и старый довоенный квартал, с их крохотной квартиркой, и молодую Маню – свою дорогую мамочку. Со своими школьными подругами проделала она путь до школы, конечно встретив композитора и Шера.
Потом мысли перекинулись на двоюродных сестер, брата, погибшего в 42-ом, его Верочку - любовь брата, ставшую всем им родной. Связь с ней не терялась никогда, даже после ее переезда в Петрозаводск, куда был назначен ее муж, только в самые последние годы Верочка что-то замолчала.
Воспоминания об отце пробились не сразу, но все-таки пробились сквозь давние запреты, установленные себе самой после одного памятного дня. Вдруг выяснилось, что все годы, пока он жил в их семье с Маней, у него была побочная семья, и сводная сестра всего лишь на 5 месяцев младше Олины. В молодости это известие об обожаемом отце казалось непереносимым, что позволило потерять его из вида навсегда, зная лишь, что перед самой войной он с той семьёй перебрался в Ленинград.
День навеянных воспоминаний все кружился, Олина перешла к своим любовям, первому сумасшедшему замужеству, рождению первого сына. Из этого состояния часа через три ее вывел звонок снохи – не хочет ли она перебраться к ним в Бусиново, есть классный вариант, новый дом, улучшенная планировка. Олина Алексеевна даже обрадовалась случаю боднуть сноху, ревностно оберегая свой суверенитет, и желая освободиться от мучительного самоедства, неизбежно сопутствующего любой оглядки на ускользнувшую жизнь, говорила со снохой непривычно задиристо.
Повесив трубку, Олина Алексеевна поняла, что проголодалась. Страшно захотелось борща с перцами, чесноком и свининой. «Сегодня можно» - почему-то сказала она себе и спустилась к овощным палаткам, предварительно оставив размораживаться кусок свиной корейки, застрявший в морозилке еще с весны. Провозившись до вечера с борщом, и съев, наконец, полную тарелку, Олина Алексеевна почувствовала раскаяние: «Чего я на Нинон собак спустила, может, и впрямь стоит сменяться – одна, всякое случается. Да и Оленьке корсет сняли, пошла учиться в обычную школу, барышня уже -14 лет, внимание ей после санаториев нужно, больших классов не видела. Ладно, посмотрю, Нинон теперь еще сто вариантов найти может».
Когда-то «Нинон», вместо Нины оказалась в семье с подачи Большакова, который явно по созвучию, имел в виду «Манон» - «это же так красиво», говорил он - «одеколон даже такой есть». К Нинон прекрасно подошли распространенные восклицания, и сказанное, например, с насмешливым восхищением
« ах, Нинон», или с раздражение «ну, Нинон», предотвращало у Большакова дальнейшее, за гранью цензурного, словоизвержение. Олине Алексеевне «Нинон» подошла тоже.
Выйдя на улицу прогуляться с Шеркой, Олина Алексеевна продолжала думать о разговоре со снохой, и еще раз себя укорила, понимая, что сама звонить не будет, Нинон тоже будет дуться, а сын и внучка особой привычки к звонкам не имеют. « Вот так и случись что» - второй раз за этот день подумала она, но тут же заставила себя переключиться – « Да что это я, день, какой простоял, и вечер прямо южный, благодать, что сейчас может случиться – ерунда, зима еще далеко, а давление обычно с холодами поднимается, и с печенкой пока ничего страшного». Она не спеша пошла по тротуару, ее обгоняли стайки молодых людей, одинаково одетых в джинсы и майки, и она вспомнила красивого парня со статной собакой. Совершенно точно, раньше она его никогда не видела, но его собака – вылитый композиторский Шер, и даже ошейник такой же. Надо бы завтра подгадать и увидеть их еще раз.
Утром следующего дня Олина Алексеевна села пить чай на коричневый стул, развернувшись к окну, сожалея, что бинокль ей помочь не мог – заслоняли еще не сбросившие листву тополя, но поворот с улицы, откуда парень вчера выходил, ей был виден.
« Нет, еще не гуляют». Вчера долго не засыпая, и продолжая думать о полном собачьем сходстве, и о сходстве породы седовласого композитора и встреченного утром молодого человека, Олине Алексеевне очень захотелось заговорить с ним. Ей представилось вполне реальным, что незнакомец мог быть внуком композитора. « В то время у него мог быть сын моего возраста, сейчас то понятно, что композитор тогда был не старше отца, просто седина у него ранняя. Так вот его сын может быть отцом этого парня. У меня тоже мог быть такой внук, если бы у Игоря (первого сына) все сложилось путем» - такая лихорадочная версия составилась ночью. А о семейной привязанности к одной породе собак она читала.
С Шеркой они оказались на улице примерно в то же время, что и вчера. Вот поворот, но никого не было, и Олина Алексеевна быстро пошла дальше к собачьей площадке, издали увидя, наконец, и парня и собаку - «Ага, они уже здесь, значит прошли с другого конца». Олина Алексеевна потянула Шерку, сама еще больше ускорила шаги, не упуская из виду парня, и поравнялась с ним тогда, когда он нагнулся к собаке, чтобы пристегнуть поводок. Сделав это, он поднял голову вверх, и на секунду его лицо оказалось совсем близко. Олина Алексеевна смотрела на него, не отрываясь, он явно смутился, вставая, подался назад, и собака немедленно недовольно зарычала. «Фу, Дан, нельзя» - строго сказал парень. Олина Алексеевна тотчас вступилась за пса: «Простите, это я виновата, слишком близко подошла. Извините, представлюсь – Олина Алексеевна, это мой Шерка, мы здесь все время гуляем, я всех тут знаю и больших и маленьких, но Вас с вашим Даном увидела только вчера. И Вы сразу мне напомнили об одном сильном впечатлении далекой молодости» - она почти кокетливо потупила глаза – «Но, извините еще раз, как Вас зовут»? « Вообще Александр, Дан, спокойно». «Скажите, Саша, в каком районе Москвы жил ваш папа со своими родителями, когда ему было...ну, лет 13, не в районе ли Пресни? И могла ли быть у вашего деда в то время точно такая же собака, как Дан, Правда, ту собаку звали Шер.»
Саша был в полном недоумении, старушенция интересовалась, как он понял, его дедом, или не дедом, а кем то, у кого когда-то была собака, похожая на Дана. Но при чем здесь я?. Он так и спросил: «При чем здесь я? Когда все это было? « В 40-ом году. И, соответственно, тогда я могла видеть не вашего деда, а прадеда. Я просто подумала, что ваш дед в то время был моим ровесником, а мне тогда было 13 лет. Вы, Саша, каким-то непостижимым образом напомнили мне того человека, ну, прадеда, может быть, хотя ему было гораздо больше лет, чем сейчас Вам».
Сашу эта Олина Алексеевна стала забавлять, хотя Пресня, собака – чего-то он смутно вспоминает, какие-то рассказы, не деда, правда, а бабушки. «А зачем он, ну, этот человек, зачем он Вам нужен?» И тут Олина Алексеевна заметно стушевалась – как объяснить незнакомому мальчику то, что она сама себе ни разу членораздельно не произнесла. Только там, где-то в обрывках мыслей со вчерашнего дня пряталось сокровенное: ее третьим мужем мог бы стать единственный человек на земле – сын композитора, который не мог не унаследовать от отца красоту и благородство, ведь в этом Саше все это угадывается.
И тут Олина Алексеевна испугалась, что сходит с ума. Она, гордящаяся своим логическим мышлением сейчас, в какой-то лихорадке уподобилась последней дуре. И вдруг, о чудо, Саша произносит: «Ладно, не объясняйте. Я, знаете что, подумал – когда дед приедет забирать Дана, я Вам позвоню, дайте мне ваш телефон. Сейчас он не в Москве, и обычно, когда он уезжает, Дана берет Людмила, моя тетка, но сейчас она сама уехала, поэтому я сказал, пусть дед привозит Дана к нам. Он очень хороший пес, летом всегда на даче живет, ну и мы все там тоже. А сейчас в академию уже ходить надо, правда, первую пару второй день пропускаю, не привыкну еще. Так Вы дайте телефон, я деду обязательно передам. Прикольно все это». « Да, сейчас...не на чем записать – Вы скажите, в каком доме живете, и какая квартира –я буду с Шеркой гулять, опущу свой телефон в ваш почтовый ящик». Саша назвал свой адрес, посмотрел на часы, извинился, и почти бегом помчался с псом в сторону дома.
Олина Алексеевна так и осталась стоять, затем рассеянно посмотрела по сторонам, закинула голову, прикрыла глаза, и стала как-то насильственно похохатывать. Часть разговора про телефон у нее моментально стерлась, потому что это кто-то за нее говорил, она в этом не сомневалась сейчас. (Преходящее раздвоение личности, сказал бы врач, и она бы его уверяла, что сама не могла рта раскрыть, после «зачем Вам этот человек нужен»).
Но и ее предыдущие словесные построения, служили сейчас ей несомненным доказательством, психического расстройства (она всегда была беспощадна в своих самооценках).
С ней случился приступ нехорошего смеха, с этого хохотка начавшегося. Смех длился и длился, она опустилась на неудобный пенек, выпустила, не замечая, поводок из рук, голова ее теперь бессильно свешивалась, внутренняя сторона стекол очков забрызгалась вытекающими слезами. « Олина Алексеевна, ваш Шерка бегает за липами, а Вы тут сидите, заливаетесь». Голос знакомой собачницы привел ее немного в чувство: « Ой, здравствуйте, Шерка, говорите за липами? Сейчас его заберу. Тут, знаете ли, история очень смешная, совсем собачья история..» Видя, что Олина Алексеевна сейчас опять зайдется, собачница произнесла «потом расскажете, сидите, я Шерку сейчас приведу». Олина Алексеевна благодарно кивнула, стараясь сдерживать рвавшийся смех, с силой сжала пальцы руки у рта. «Ну, Вы совсем как моя внучка – хохотушка, давайте вместе пойдем, больше не сидите здесь – стекла могут быть, пьянь тут по ночам таскается». Олина Алексеевна поднялась, послушно зашагала за приятельницей, не отнимая ладони ото рта. Шерка уже бежал к ним, приятельница нагнулась, и передала Олине Алексеевне волочащийся поводок, и обратила внимание на ее пунцовость, и нехорошие глаза.
« Смотрите, как насмеялись, аж до чертиков». Чертики опять вызвали залп смеха, но Олина Алексеевна пыталась произнести «п-понимаете, вчера...». « Да успеете рассказать, успокойтесь, это уже не полезно, так давление поднимется, вот у меня тут в кармане валидол, возьмите, и пойдемте, я Вас провожу. Чтой-то с Вами сегодня, Олина Алексеевна происходит».
Олина Алексеевна не сопротивлялась, дала взять себя под руку, отдала поводок с Шеркой, и собачница с двумя поводками в одной руке, и поддерживая другой Олину Алексеевну, задала неспешный ритм движения всей группе. Подходя к подъезду Олины Алексеевны, она хотела уже распрощаться, как вдруг навстречу им вышла та самая соседка с первого этажа. Увидев Олину Алексеевну в непривычном сопровождении, она во всю заулыбалась, рассматривая в первую очередь милую псинку собачницы: белую, хорошо промытую и чесаную болоночку. «Никак невесту Шерке ведете, какая хорошенькая».
« Да что Вы, Бог с Вами» - обладательнице болонки шутка показалось дикой – «У собак пары по породе подбираются». И, обращаясь к Олине Алексеевне, облегченно произнесла: « Ну, все, мы с Нюсенькой пойдем догуливать, она еще ничего так и не сделала». И посчитав свою миссию благополучно завершенной, добавила: « Обязательно расскажите потом, что же Вас могло довести до такого смеха, что я даже испугалась». Нижняя соседка заинтересованно посмотрела на Олину Алексеевну. И та предприняла еще одну попытку рассказать, теперь уже обеим слушательницам, какое умопомрачение нашло на нее. Начав с того же: «понимаете, вчера», она опять залилась смехом. Собачница с досадой махнула рукой, и быстро пошла опять к пустырю, но любопытство нижней соседки неимоверно возросло, и она ждала продолжения .
...Спустя неделю соседка никак не могла связать в членораздельный рассказ, то, что в обрывках, перемежаемых истерическим смехом, а в конце неподдельными рыданиями, слышала тогда от Олины Алексеевны. Были какие-то композитор, черный Шер, Саша, который должен был слышать о Шере, но он ничего не знал, и спросил Олину Алексеевну, зачем он ей нужен. « И тогда» - говорила соседка милиционерам –«она еще раз повторила это - зачем он Вам нужен, и вместо смеха залилась настоящими слезами. Потом вроде бы успокоилась, и стала подниматься по лестнице в свою квартиру. Потом я уже ее не видела».
К соседке рано утром позвонил сосед Олины Алексеевне по лестничной площадке, и спросил, давно ли она с ней разговаривала. Дело в том, что все эти дни из квартиры Олины Алексеевны доносился душераздирающий собачий вой, потом он смолк, но сейчас из этой квартиры страшно несет. Соседка рассказала, об их странной последней встрече, и они стали вместе звонить в домоуправление. Потом приехала милицейская машина. Взломали дверь, картина была не приведи Господи, и телефонная трубка так и свисала с кресла, на котором нашли то, что было Олиной Алексеевной, и у ее ног - Шерку.
Потом стало известно медицинское заключение, подтвержденное патологоанатомическим исследованием, что смерть последовала в результате обширного инсульта, который, был спровоцирован приступом желчно-каменной болезни. В холодильнике еще оказались остатки борща с жирной свининой. Пережитый стресс в последние сутки жизни в медицинских документах отражения не нашел. Соседка вообще считала, что высокое давление у нее уже утром тогда было, а борщ она если и ела в тот день, то не раньше часа. ( Не сговариваясь с ней, и хозяйка Нюси высказала уверенность, что Олина Алексеевна уже утром была явно с высоким давлением. На собачьей площадке о смерти Олины Алексеевны никто не знал, да так и не думали, просто, спустя какое-то время, заметили, что они с Шеркой давно не появляются, тогда рассказ Нюсиной хозяйки вызвал версию, что Олина Алексеевна попала в больницу, а Шерку взял ее сын.) Врачи небезосновательно предположили, что площадь очага повреждения возрастала постепенно, но речь и движение половины тела нарушились сразу, поэтому попытки связаться со скорой были тщетными. Телефона сына Олины Алексеевны никто не знал, он долго был в неведении, и похороны пришлись уже на слякотную ноябрьскую пору.