В конце февраля я решил переселиться в 3-й отряд. Вернее, мне стало очень этого хотеться. В 1-ом отряде дышалось всё тяжелее. Боря, после моего возвращения с памятного свидания как-то озлобился на меня. То что "изъял" многое из принесённого мной – ещё ничего. Он стал придираться по мелочам. Плохо заправленная кровать, неправильно пришитая бирка на робе, не поздоровался, не снял шапку, неправильно обратился... Я всерьёз ждал какой-нибудь пакости от него. Тем более, что Сейтахметов стал частым гостем в нашем отряде; они с Борей товарищевали. Но никаких провокаций со стороны этих "друзей" пока не было. Помимо всего прочего Боря решил, видимо, наш отряд сделать образцово-показательным. Запрещалось носить "вольные" головные уборы, вещи и обувь. Всё это он постепенно изымал из оборота. В столовую и на плац – чётким строем по пять человек в шеренге. При этом маршировать, высоко поднимая бёдра и синхронно в ногу. Руки строго за спиной. Стали разучивать строевую песню.
В третьем же отряде был рай. Отрядником там был молодой летёха, и Старик его быстро "подмял" под себя. Грамотный по всей видимости был этот Старик. Во всяком случае никакого режима в 3-м отряде не было. И мне очень хотелось туда, подальше от Бори. Утомительно жить на пороховой бочке. Напряжно. И я обратился за помощью к Жунусову, который стал моим негласным союзником после всё того же свидания. Он не сразу согласился помочь, приводя кучу доводов в пользу невозможности моей затеи. Но я очень просил. И Жунусов всё же перевёл меня в третий отряд.
Поднявшись на третий этаж, я оказался в аналогичном нашему помещении-казарме. Но в отличии от «нашей» тишины здесь было шумно. Мало кто сидел в ленинской комнате. Основная масса находилась в спальном помещении. Валялись на кроватях, сидели на подоконниках и тумбочках, читали книги, брынчали на гитаре. Чайхана была открыта в неурочный час.
Дневальный указал на кабинет отрядника. Я постучал в дверь, и вошёл. В комнате стол, несколько стульев вдоль стен, шкаф. Два окна, шторы из красного бархата. За столом совсем молодой парень с лейтенантскими погонами. На краю стола сидит рослый с оттопыренными ушами тип в чёрной робе. Нога на ногу, руки крестом на колене. В пальцах чётки. Ещё трое в таких же чёрных робах на стульях. Я представился как положено: ф.и.о., статья, срок. Сказал, что переведён в этот отряд из первого. Летёха заулыбался. Сказал «Ну, здорово!» Встал, пожал мне руку. Выглянул в дверь, и крикнул завхоза. Когда тот вошёл, велел найти мне свободную койку. «Топай, располагайся» – с улыбкой сказал мне, и собирался было сесть назад за стол, но тут включился ушастый, молча наблюдавший за мной, сидя на краю стола. Клацнув чётками, он встал, потянулся.
- "Баха, оставь нас на пару минут с фраерком" – лениво протянул он отряднику. Тот беспрекословно развернулся, и вышел.
- "Ну чё, братишка, давай знакомиться" – так же лениво, но уже ко мне – "я – Старик. А ты кто?" Опаньки... А интонация мне знакома. Да и голос я вспомнил. Уж не тот ли это блатной басок, что я слышал в ШИЗО? Новый этап, свист дубинок, скулёж...
- "Меня Рамиль зовут" – ответил я.
- "А что же ты, Рамилька, с отряда убежал? Защемили тебя что-ли? Ломанушкой то быть западло!" На последнем слове Старик резко хлопнул себя по ляжкам. Всё это время он ходил вокруг меня с презрительной гримассой, и вытягивая шею. Будто принюхивался. На его резкий "манёвр" сидящие на стульях глухо гоготнули. Я не дёрнулся. Только глазами хлопнул от внезапности. Мне подумалось, что я попал на какой-то плохой спектакль.
- "Не щемил меня никто" – ответил я – " отрядник жизни не даёт, а мне проблемы не нужны".
- "Проблемы ему не нужно" – кривляясь, передразнил меня Старик, и "зрители" на стульях опять гоготнули
- " Наслышаны о тебе. За своё страдать готов. А за общее, кто страдать будет?" – проговорил он мне как бы с укором прямо в лицо. Я наверное здесь должен был почувствовать себя провинившимся пехотинцем, которого журит генерал. Я промолчал, опустив глаза. Ощущение дурацкого спектакля не покидало.
- " Все вы бежите где поспокойней, да послаще. А «ход» в отрядах кто устанавливать будет?!!" – уже кричал он в воодушевлении. Я не знал, кто будет устанавливать «ход», и потому опять промолчал. Далее мне было позволено жить пока, но дышать через раз.
Я вышел из кабинета. За дверью меня ожидал завхоз и отрядник Баха. Последний тут же зашёл в кабинет, а я в сопровождении завхоза пошёл располагаться на новом месте. Завхоз Мишаня оказался дружелюбным, свойским парнем. Положил меня на второй ярус в ряду, что возле окон, показал мою тумбочку, и просил обращаться к нему, если что-то мне понадобится. Внизу подо мной, на нижнем ярусе лежал крепкий очкастый парнишка по имени Стас. Со Стасом мы как-то нашли общий язык. Можно сказать, что сдружились даже.
Прошло пару недель. Житуха в отряде была зашибись. Зашибись – значит хорошо. А хорошо – это когда тебя никто не трогает. Вот и зашибись. Наш начальник отряда Бахыт, что в переводе с казахского означает «счастье», а коротко Баха появлялся очень редко. Когда приходил, сразу же терялся в своем кабинете. Туда тут же нырял и Старик. О чём они там тёрли – оставалось загадкой. Всеми организационными вопросами в отряде, а именно отправкой на работы, занимался завхоз Мишаня. Как-то утром я и ещё несколько «мужичков» с нашего отряда находились в соседнем нежилом корпусе. Освобождали помещения первого этажа от мусора. Внезапно раздалась сирена. Такая же, как при воздушной тревоге в военном кино. Мы сначала не обратили внимания, и продолжили заниматься своим делом. Но серена выла непереставая. Тут наш бригадир позвал всех к окну. С противоположной стороны мы увидели, как в наш подъезд и в соседний, где находились четвёртый и пятый отряды, вбегают солдаты в касках. С железными щитами и дубинками. Очень много. Пока одни бегут в отряды, другие выстраиваются вдоль тротуара до самого плаца, образуя живой коридор. Сначала подумалось, что это какие-то военные учения. Но вот с отрядов стали выбегать заключённые, а из окон лететь тряпьё. Подгоняемые пинками, и ударами дубинок и щитов, заключённые выскакивали из локальной зоны, и попадали в живой коридор солдат. Каждому из заключённых следовало бежать сквозь этот коридор как можно быстрее. Тогда доставалось меньше ударов. Если же кто-то спотыкался и падал, начиналось месилово. В ход шло всё, что имелось у солдата. Кто терял сознание, спешно оттаскивали за солдатский строй, и «эстафета» продолжалась. Всех гнали на плац. Всё происходило очень быстро. Крики, ругательства, звуки ударов, грохот железа... Мы все присели у окна, и в ступоре наблюдали за происходящим. Меня трясло мелкой дрожью. Что происходит, и как поступить, мы не знали. Бригадир в панике предложил вернуться в отряд. Я нутром чувствовал, что нужно так сделать, нужно выйти. Но выйти, и пройти сквозь строй добровольно никто не решался. Мы сидели и ждали. Наконец всё стихло. Всё переместилось на плац, и теперь были слышны лишь отдалённые крики. А мы сидели, и всё решали, как поступить. Что ни говори, но нам следовало быть со всеми. Страшно было подумать, что с нами сделают за отсутствие в строю. В окно просунулась голова Бахи-отрядника. – « Бл..ть, вы ох...ели совсем?!! Вас же все ищут!» На Бахином лице было страдальческое выражение, а в голосе мешались облегчение и сочувствие. В сопровождении Бахи мы прибежали на плац. Кругом суматоха, солдаты. Какой-то отряд бегал, какой-то стоял, какой-то сидел. Во всю шла перекличка. Наш отряд сидел на корточках, руки за голову, глаза в землю. Баха впихнул нас в середину, велев смотреть в землю. Он, видимо, пытался сделать наше появление незамеченным. Уставившись в землю, я с облегчением выдохнул; мне показалось, что пронесло. Но тут я услышал приближающиеся, суетливые крики: « Нашли да?!...», «... а этот здесь?!...», «... где он, сука?!!!...» Я кожей чувствовал, что реплики адресованы мне. Не видел, что происходит вокруг, но почувствовал, как сидевших рядом растолкали. Кто-то схватил меня за шкирку, и выдернул из строя. Начали лубцевать дубинками. Скрутившись калачом на земле, я закрывал голову руками. Ватный бушлат гасил удары, и было практически не больно. Но кто-то просёк это. С меня сорвали бушлат вместе со свитером, и теперь я брыкался под ударами на мёрзлой земле, как уж на сковородке. Обезумев от боли, с диким криком я цеплялся за щиты, пытаясь встать. И тут я увидел искажённое злобой лицо Бори...
Меня приволокли в ДПНК, и экзекуция продолжилась. Обвиняли в том, что я спрятался, и что собирался чуть ли не сбежать. Но я уже понимал, что здесь замешано личное. Других ведь, кто был со мной не прессовали. Боря и Сейтахметов... Нельзя так просто сделать всё по-своему, и после жить себе спокойненько. Не мне, и не здесь.
Снова ШИЗО. Пятнадцать суток. На каждой пересменке порция «дубазина». Но меня ни к чему не принуждали. Просто били. Теперь я узнал, что погром, устроенный администрацией в лагере назывался «инвентаризацией», проверкой наличия имеющегося инвентаря. Я был по мнению некоторых инвентарём с дефектами. И меня исправляли.
Как-то вечером открылась дверь, и дубак закинул мне в камеру шапку, ватник, ватные штаны, и спрессованный в целлофане «толкан». Одежда была кстати, потому что как сорвали с меня верх на плацу, так я и был в майке. Холодно! «Толкан» же это изобретение местных кулинаров. Крошки от сухарей мешают с сахаром, и прессуют в какую-нибудь форму. Получается лагерный торт. А если туда добавить орехов, изюма и сгущенки – получается вообще улётно-вкусно. Но такое может позволить себе далеко не каждый, а мой «тортик» был со всеми этими ингредиентами. И вот я сидел, и гадал от кого пришла такая забота. Было тепло и вкусно.