Странное дело, чтобы я ни начинал писать - получается рассказ, чтобы я ни начинал делать - получается тема для рассказа. Для письма может ещё и сошло бы, но для объяснительной или пояснительной записки не годится, но получателям этих записок приходилось мириться. Некоторым даже нравилось. Они считали, что это намного лучше, чем сухое изложение фактов, приевшееся до невозможности. Нравился литературный слог, юмор, а иногда откровенное дурачество в лучшем смысле этого слова. Даже подыгрывали, отвечая мне тем же. Я не собираюсь повторяться и «валять дурака», а хочу написать рассказ, если больше у меня ничего не получается. Воспоминания нахлынули на меня и не отпускают.
Это было тридцать лет тому назад. В стране бурно шла перестройка, планов строительства ещё не было, но разрушать уже начали. Больше всех благ доставалось не тем, кто кричал на улицах и разных собраниях, а тем, кто вовремя подбирал куски разрушаемой собственности, тихо, без шума и пыли. Борьба с бюрократией, приобретала новые формы, там, где раньше был один начальник, становилось два - начальник и его зам. Зарплаты хватало на всех, с работой было гораздо трудней как работающим, так и не работающим. Смотреть на неработающих, но числящихся начальников было затейно. Вот у меня в памяти отложился такой случай.
По какой-то необходимости мне нужна была подпись начальника 50-го отдела. Он уехал, но его заместитель оказался на месте. Заместитель был человек известный не только в нашей организации, но и за её приделами. Он в подробностях мог рассказать, как лично пил водку с В. С. Высоцким в гостинице «Сибирь». Конечно, не он один пил водку с великим русским поэтом, но остальные не рассказывали, либо не умели, либо стеснялись, либо других заслуг у них хватало. У него не было других заслуг, да и рассказы его не заслуживали особого внимания. Но вот знаете ли пил, этот факт запечатлён на фотографии, которую он всегда носил с собой, вдруг не поверят. Именно с рассказа о Высоцком началось моё общение с этим человеком в этот раз, и фотографию я тщательно рассматривал. Потом разговоры плавно перешли на литературные темы.
Оказалось, что он тоже пишет, но не стихи или прозу, а афоризмы. Я, если признаться, не знал, что можно писать одни афоризмы, это же надо было быть даже не семи, а «восьми пядей во лбу». Взглядом я измерил его лицо. Примерно так и было, лоб был настолько велик, что два спадающих вихра его пышной причёски не могли скрыть и десятой его части. Я был наслышан о его афоризмах, но тут получил их в виде сборника, отксеренного с одной стороны каждого листа. Обратная сторона листа была чиста и готова к размещению новых афоризмов, но уже рукописным способом. На первой странице автор оставил автограф, чуть выше гордого названия этого сборника - «Непричёсанные мысли». Мои мысли сразу стали притормаживаться на расчёске - при такой пышной шевелюре без неё нельзя было обходиться. Да и мысли надо было в порядок приводить вовремя, не дожидаясь, когда они начнут покидать крепкую голову и марать чистую бумагу.
Пока я делал вид, что читаю сумасбродные афоризмы, заместитель начальника уснул, но КАК - это надо было видеть. Он спал с открытыми глазами, прямо держа голову, только храп выдавал его состояние. Взгляд его помутнел и ничего не выражал. Я несколько раз провёл рукой перед его лицом - никакой реакции. Я испугался, а вдруг он уже того, не живой, а храп его - это остаточное явление его угасающей жизни. Из моих рук выпал его сборник ««Взлохмаченных» мыслей». Шума этот сборник не наделал ни в литературе, ни в его кабинете, но автор проснулся и как ни в чём ни бывало продолжил разговор, только взор его стал определенный. Я благодарил бога, что мы не потеряли его. Он нам дорог, как очевидец событий, литератор – афоризмист и зам. начальника отдела.
Мне уже не хотелось получить у него подпись, я торопился покинуть этот кабинет, где происходят чудеса, опасные для здоровья, которые никак не умещаются в моём скромном мозгу рядового человека. Я не хотел слушать разглагольствования о Фирдоуси, потому что у меня была книга Шахнаме, а этот человек делал неправильное ударение, произнося фамилию поэта. На выходе был задержан афоризмистом, я забыл его сборник с дарственным автографом. Ещё он сожалел, что не сможет сегодня присутствовать в кафе «Пицца», где будет проходить вечер памяти Высоцкого. Как он сказал: «Там наши собираются». Я хотел спросить: «Не голубые ли «интеллигенты»»? Но промолчал, имя Высоцкого как-то не умещалось рядом с извращенцами. Пообещал там быть, а потом рассказать ему обязательно, что собственно и сделал и делаю теперь.
В центре нашего города стоял старинный особняк, узкий, но довольно длинный, зажатый с двух сторон такими же старинными зданиями. Фасады этих зданий были ухоженными, а боковые стены являли собой обыкновенную кирпичную кладку и походили на узкие непроезжие улицы Парижа или Рима времён средневековья. В одном из этих зданий разместился книжный магазин «Академкнига», стыдно было городу, имеющему свой Академгородок не иметь такого магазина. В подвале этого магазина открылось кафе «Пицца». Там действительно делали пиццу на русский манер, она больше походила на наши пироги с мясным уже готовым к употреблению фаршем из говядины. К этой пицце прилагался мясной бульон в отдельной посуде. Он был настолько хорош, что годился как отдельное блюдо, если его пить, заедая булкой.
Только у стойки и в кухонном помещении было яркое освещение, в зале с двумя рядами поперёк стоящих столов царил полумрак, располагавший к задушевной беседе. Обслуживающий персонал был очень доброжелательным, может быть они были хозяевами или арендаторами этого кафе, по крайней мере, мне так казалось. Состав обслуживающего персонала не менялся долгие годы и это наводило меня на соответствующие мысли, даже их отношение ко всему хозяйству заведения было как к своему собственному. Туда всегда заходили интересные люди, благородные бабушки с внучатами, старые друзья без спиртного (его здесь не продавали и не распивали, даже пиво). Реже заходили семейные пары, а ещё реже любовники, боясь быть узнанными, всё-таки центр города, а город всего около половины миллиона жителей. Кафе стало известным и любимым местом встреч.
Его облюбовали всякого рода демократы или, как их теперь называют, либералы. На стене часто вывешивались вырезки из газет о демократии и свободе. Это никак не влияло на употребление хорошо приготовленной пиццы. Я этих прокламаций не читал и понимал, что это временное увлечение до добра не доведёт. Я не разделял взглядов коммунистов, но и демократы казались мне просто проходимцами. Так примерно оно и получилось, как воронкой их засосала партия власти, кое-кого они оттолкнули от кормушки, но, уткнувшись носами в предлагаемый им «корм», совсем забыли о прежних своих идеалах, в наличии которых у демократов я сомневался всегда.
Я давно заметил стремление некоторых людей к каким-то кружкам - политическим, религиозным, и иным просветительским, распространяющим какие-то особые знания. Простые, недалёкие люди, гордясь этими особыми знаниями, делятся ими со всеми кого встречают на своём пути, это предаёт им иллюзию своей значимости. Как правило, они обо всём судят свысока, но реального выхода эти «особые» знания не дают, не приносят никаких решений. Что-то очень похожее описал наш великий поэт А. С. Грибоедов словами Репетилова, посетителя «Английского клуба»: «Шумим, брат, шумим….», потому что кроме шума они ничего не производили. От всего этого остались только воспоминания.
Вот так нежданно - негаданно я оказался в кафе «Пицца» на вечере памяти Владимира Высоцкого. Впервые его песни я услышал в 1967 году перед своей отправкой в армию. Это были песни сказки, блатные, фантастические и абстрактные….Я долго не понимал, зачем артисту театра на Таганке понадобилось исполнять блатные песни. Только потом узнал, что делал он это по наущению поэта Бродского, для того, чтобы стать популярным и вообще замеченным, но это носило и второе назначение - оставить в памяти нашей культуры фольклор такого рода.
Бродский как никто другой понимал, что Высоцкий - это явление, и всё, что он несёт своими песнями останется надолго, со временем будет терять свою актуальность и приобретать вновь с новыми поколениями слушателей, читателей и почитателей. Дома у меня были магнитофонные записи, около 700 песен поэта, хорошего и не очень хорошего качества. Их часто у меня просили, но я редко кому давал. Однажды через моего родственника попросила одна девушка, научный работник Университета, для исследования смысловой нагрузки стихов Высоцкого. Я посчитал это важным и нужным делом и не отказал. С диссертацией на эту тему так и не ознакомился, но несколько кассет так и застряли у моего родственника. Мне нравились стихи Высоцкого и проза Шукшина, мы не читали Бродского, такие были времена.
Вечер ещё не начался, но людей было уже много. Нашлось место и для меня за предпоследним столиком. Когда перестали говорить пустые речи, начал петь самодеятельный бард, слова ни о чём, музыкой бренчание по струнам назвать было нельзя. Он спел три песни и хотел ещё, но у него отобрали гитару, если не сделали из неё ему галстук, значит, парню сильно повезло - могли. За моей спиной сидел хорошо одетый мужчина и сильно переживал. Он стеснялся выйти и спеть свою песню, он никогда не пел при такой аудитории. Его друг подбадривал всячески, а он хотел отказаться от исполнения, но его вызвали на место выступления.
Он запел свою балладу, иначе её нельзя назвать, Балладу о разговоре с нищим, сидящим на паперти. Из этой песни все поняли, что человек он успешный, учёный со званием, многого добился в жизни своим трудом. В погоне за материальным благополучием тоже сплошные успехи - квартира, дача, машина, друзья, жена, дети. Но от этой погони он устал, он гнался с утра до ночи и не видел ничего больше. Уставший, он шёл мимо церкви, а на паперти сидел нищий, просто сидел, ни у кого ничего не просил. Этому учёному захотелось поговорить с нищим, и он подошёл к нему. В результате разговора ему так захотелось сесть рядом с ним и просто смотреть, как живут люди, ведь он не видел или не замечал того, что видел и замечал простой нищий, не замечал жизни.
Жаль, что я не взял с собой магнитофона и не записал эту балладу. Конечно, в её словах нет особой ценности, но как они разнились с пустыми словами горе-исполнителя, который пел до этого учёного. Может быть, именно ощущение большого контраста придало такую окраску этой балладе, может быть только для меня. В жизни иногда бывают такие моменты, когда начинаешь придавать особое значение каким-то событиям, с первого взгляда совсем обыденным, не настолько уж ярким, чтобы помнить о них долго, может быть всю оставшеюся жизнь. Во время прослушивания этой баллады со мной произошло именно это, и даже повлияло на меня необыкновенным образом. Я не стал бардом - нет слуха, чтобы играть на гитаре, стихов стараюсь не писать, пишу только тогда, когда не могу не писать, они переполняют меня, но это бывает очень редко, слава богу.
Я стал чаще вглядываться в людей, наблюдать их походку, манеру одеваться, вести себя, разговаривать, молчать, совершать поступки, смотреть. Особое значения я придаю выражению лица, в котором первостепенную роль играют губы, вот именно не глаза, «зеркало души», а губы, уж не знаю зеркалом чего они являются, скорей всего поведения. Если губы чистые, на них нет следов от съеденного блюда или болезни, если рот не перекошен кривой улыбкой, а в его уголках не оседает пена, то улыбка становится приятной и располагает других, порой не знакомых людей к общению с этим, как правило, хорошим человеком.
Наблюдать за людьми стало моим постоянным занятием, но оно не было таким простым и безопасным. Однажды в 90-каком-то году я наблюдал на остановке общественного транспорта за одним мужчиной и представлял себе, кем он мог работать до этих страшных лет, как он оказался вышибленным из обоймы нужных людей, представлял себе его дальнейшую жизнь. Мои представления прервал сам объект этих наблюдений. Мужчина подошёл ко мне и спросил, почему я так пристально разглядываю именно его. Я был не готов ответить на такой прямой вопрос, ответил, что-то несуразное, вроде того - есть глаза и гляжу, не запрещено же, но он не унимался. Пришлось вскочить на первый проходящий троллейбус, поехать к родственникам, которых я давно не видел, они были рады встрече со мной.
С тех пор я никого так тщательно не рассматриваю, а делаю это как бы невзначай и сразу отвожу глаза, если вижу, что на меня обратили внимание. Люблю садиться в общественном транспорте спиной к водителю, что бы мне было видно почти всех сидящих ко мне лицом. Быстро нахожу объект наблюдения или даже несколько объектов, тогда не будет заметно моего пристального внимания, если я буду наблюдать их поочерёдно. В основном мой интерес вызывают женщины моего возраста и намного старше меня, это ещё интересней.
Милые старушки порой и не прочь поболтать со мной на любые отвлечённые темы, но это совсем не значит, что я к ним привязываюсь. Обычно я как бы в сердцах говорю сам себе, но вслух, пару слов, и они зависают в воздухе, точно мяч в волейбольной подаче. Ожидать долго не приходится - слово за слово получается зацепка для разговора, если конечно есть общая тема, а она обязательно найдётся. У милых бабушек две излюбленных темы: их внуки - положительные эмоции; и их снохи и зятья - отрицательные эмоции.
Но лучше всего вести разговоры на нейтральные темы. Например, как хорошо было раньше и как плохо стало сейчас, только не надо открывать глаза бабушкам, что тогда они были молодыми оптимистками, а теперь жизнь быстрыми темпами приближается к своему завершению и оптимизмом уже и не пахнет. Мне больше нравятся умные бабушки, которые умело, могут увернуться от провокационных вопросов и сыпать мудрости своего сочинения по любому поводу. Я мог бы приводить еще много примеров курьезных, милых и просто смешных случаев, случившихся со мной во время моих наблюдений за людьми, природой, животными…. Но я думаю и так ясно, что именно я хотел сказать.