Слегка мокрый снег таял на их развивающейся за спиной свободе, секунду еще терпел в своей остро-игольчатой форме, а потом превращался в капли. Они стекали с завитых кончиков, спускаясь все ниже и ниже к губам, оставляя на щеках мокрые дорожки...
Мои светлые ангелы, мои тихие обреченности, мои порывисто-сладкие... Они все ближе и я оттаиваю… растворяюсь, распадаюсь на тысячи чуть мутных зазеркалий, разрешая им увести себя из концептов и дискурсов туда, где живет музыка и вежливость.
Укрываюсь от всего мира пеленой волос, опускаю штору, отдергивая тонкую тюль глаз только для них.
Веселые, звенящие, светловолосые, мои девочки, как туман: гладишь, а в чуть влажных от волнения руках лишь дымка и чувство тревоги… еще-еще-еще! Мне бы пить их, чтобы они всегда были у меня внутри... где-то около сердца...
Ломко-хрупкие, утонченные и размышляющие о восточной культуре, давно забывшие, что такое вилки. Их пальцы всегда оканчиваются деревянными палочками, разламываемыми с легким хрустом, будто треснула корка снега под детскими ногами.
Улыбаются друг другу сквозь итальянское красное вино, пойманное в стекло бокала... вертят на пальцах свои тайны, аккуратно обмакивают их в ароматное и по очереди откусывают маленькими кусочками, слегка кривясь от пряной горечи васаби.
Я ловлю моменты, прячу их в высокие башни фотоаппаратной памяти...
А они так много времени проводили, не улыбаясь и никогда не оборачиваясь назад. Прикрыв дверь, ускользали из настоящего, оставляя прошлое и прошлых в недоумении. А за их спиной неизменно развивалась свобода...
Все собрано.
В коробки и пакеты.
В тебя.
В меня.
В две тысячи семнадцатый.