Страница первая. На тринадцатой
— Борис! Иди, зови дядю Гришу, пусть запрягает. Надо в роддом ехать, мне кажется — начинается.
— Подожди. Видишь, пару кончаю, завтра воскресенье — на толчок схожу, продам, а в понедельник поедем.
— Ты что! Родить — нельзя погодить.
— Вечно у вас, у баб, всё не во-время, — швырнул в угол сапожный молоток и отправился за дядей Гришей.
Лошадь, запряжённая в сани, еле плелась по нечищеной, заснеженной Комсомольской от тринадцатой линии до Узбекской, почти через весь одноэтажный город.
Шёл конец ноября сорок третьего года. Ещё не освобождён Киев, но уже даёт военную продукцию завод имени Кирова, эвакуированный в сорок втором из-под Махачкалы вместе с двенадцатью тысячами рабочих. Для них построены дома на пятой линии. АЗТМ, созданный на базе Луганского паровозостроительного тоже работает в полную силу, гудками поднимая рабочих на очередную смену. Снимаются мосфильмовские картины «Иван Грозный» и «Нашествие», а «Свинарка и пастух» уже на экранах.
Население Алма-Аты значительно увеличилось за счёт эвакуированных рабочих, артистов и раненых, прибывавщих с фронтов для лечения. Город продвигался на запад линиями. Уже есть восемнадцатая, стало быть, тринадцатая — не самая окраина, неподалёку строится двухэтажный городок для рабочих АЗТМ, прямо рядом с заводом, по Комсомольской.
Ольга успела. Сама дошла до родовой палаты, и появился на свет Пётр-Петя-Петечка-Петька-Петушок, «поповский внук». Дедушка «поповского внука», православный священник Дмитрий Андреевич Млодзяновский, служил в церкви на оккупированной территории под Ровно, в большом селе. В церкви этой часто отсиживался после проведённой операции известный советский разведчик Николай Кузнецов. Семья деда в далёкой Алма-Ате, понятно, этого не знала. А он не знал, что его сын Николай приписал себе два года и отправился воевать на Балтийский флот, на крейсер «Киров».
— Петушок, ты чего пригорюнился?
— Хоть бы свет зажгли! Зажги, тётя Валя!
— Пойдём ко мне, у меня светло, почитаем.
— А мама где?
— В больнице. У тебя скоро будет братик или сестрёнка.
— Зачем?
— Ну, как зачем?! Чтоб родственники были. У меня вон три сестры и брат. Пойдём читать.
Читать, это хорошо. И просто так у неё посидеть хорошо, на «инструменте» играть будет. Только, когда разучивает, нудно — одно и то же без конца.
Жили-были старик со старухой
У самого синего моря.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу...
— Тётя Валя, я тоже читать хочу. Сам.
— В садике не учат?
— Буквы знаю, а читать не могу.
— Ладно, будут у меня каникулы — научимся.
Приехал со службы дедушка. Переоделся, поужинал и сел к радиоприёмнику. Радиоприёмник большой такой, с зелёным глазом посередине, то громко кричит, то еле слышно, и непонятно ничего. А дедушка внимательно слушает. Мешать ему нельзя, можно только тихо сидеть на диване у него за спиной. Пете здесь нравится — кругом иконы, книги, журналы с картинками, и пахнет чем-то особенным.
— Ну, всё, Петька, пойдём чай пить, — жалко отсюда уходить, но и чаю с пирогом хочется.
— Мать, с чем у тебя пирог?
— С творогом. Ты же любишь.
— Люблю, и чтоб изюма побольше.
Утром Пете сказали, что у него есть сестрёнка, и что они с мамой приедут домой во вторник.
— Когда вторник?
— Считай — четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, и вторник.
— Доолго...
— Ничего, время быстро идёт.
— У него, что ли, ноги есть?
— Нет, у него минуты и часы. Вот, видишь, стрелка бежит быстро? Это секунды. Круг прошла — минута, потом час, потом день, и вторник придёт.
И вторник пришёл, и мама приехала, но до Пети у неё руки не доходили — она всё время была занята этой «сестрёнкой», то её надо купать, то пеленать, то кормить, то качать. Как тут не убежать на дедову половину?! Тётю Валю слушать или картинки в журналах смотреть. Можно с бабушкой на кухне разговаривать. Бабушка всегда на кухне. Иногда сходит в кладовку, принесёт конфету или пряник, и опять к печке.
— Бабушка! Почему у дедушки борода, а у других дяденьков нету? И у папы нету, и у дяди Коли? Он помазок потерял?
— Потому что твой дедушка — священник, он служит в церкви, ему борода положена.
— Он поп, да?
— Можно и так сказать.
— А почему он в церковь в платье ездит?
— Это не платье, а ряса. Священник должен в рясе служить.
— Дедушку в церковь дядя Саша возит? Я люблю с ним кататься.
— Завтра поедем на Зелёный базар за капустой, возьмём тебя.
— Опять все будут её резать?
— Будут, на зиму капусты много надо, и в борщ, и в пирог, и так просто, с маслом. Ну, иди к себе, спать пора.
На базар с дедушкой и бабушкой Петя любил ездить. На «Победе» на зависть мальчишкам через весь город. Потом подождать, пока купят капусту, и — обратно.
Однажды он увидел в большой книге свою бабушку.
— Тётя Валя, смотри, наша бабушка.
— Да нет, Петечка. Это мама художника Сурикова, который все эти картины нарисовал. Но очень похожа, я и не замечала. А ты — внимательный мальчик.
С появлением Капитолины Петя стал выходить на улицу один. Движение по тринадцатой шло только по их стороне, на другой играли в футбол, прятки, штандер, круговую лапту. Вечером старшие пацаны разводили костёр, пекли картошку.
— Пусть поповский внук за картошкой идёт, — «поповский внук» не было обидным прозвищем, определяло его статус. Произносилось оно даже с долей уважения — у деда в доме стоял телефон, единственный на всю округу, ещё один был в аптеке через два квартала. Дедовская «Победа» тоже была единственной на улице.
Петя прибегал домой, улучал момент, когда мама занималась сестрой, набирал за пазуху, сколько мог, картошки и бежал назад, если была открыта дверь их половины. Если приходилось возвращаться через бабушкину кухню, надо было опять выжидать удобного момента.
Через какое-то время его, что называется, поймали за руку.
— Эй, партизан, ты куда это картошку потащил?
— Печь будем.
— Мама знает?
— Не.
— Попадёт тебе.
— Ты же не скажешь?
— Этот раз не скажу. А больше без спросу не бери — грех это. А то у меня попроси. Ну, беги, заждались тебя.
— Ты что долго?
— Тётя Муся поймала.
— Попадёт?
— Не, она маме не скажет.
— Ладно, больше не пошлём, — старшие его по-своему опекали. Они курили анашу, предлагали младшим, но только не «поповскому внуку».
В каникулы Валентина научила-таки его читать, буквы он и вправду давно знал. Дала сначала Толстого — «Филиппок», «Три медведя», «Котёнок», «Косточка»... Книжки были с картинками, читать было не трудно.
— Ишь ты, сам зачитал, — дедушка вечером увидел его на диване с книжкой, — погоди, я тебе принесу «Круглый год».
Принёс. Толстая книга, и тоже с картинками. Скоро дед и Валентина разрешили ему брать книги, какие хочет. Обращался он с книгами аккуратно, читать мог допоздна.
Весной перед первым классом Петя увидел, что мамин живот опять вырос.
— Кто-то опять родится?
— Родится.
— А Капка как же?
— Ей уже три года, большая.
В мир явился Павел, будущая гроза округи, а Петя пошёл в первый класс. Школа понравилась ему меньше, чем детский сад, но тоже ничего. Анна Павловна на уроке чтения разрешала ему читать самому, пока все осваивали букварь. А другие предметы ему нравились, особенно арифметика.
Сделав уроки, Петя отправлялся «к нашим», то есть на дедову половину. Там всегда было интересно. К Валентине приезжали гости, студенты консерватории, пели, играли, шумели, чай пили с бабушкиными пирогами и исчезали с появлением со службы деда. Иногда и к дедушке приходили гости-священники. Пели, разговаривали. В такие вечера появляться в «большой комнате» не позволялось, сидел у тёти Вали. На свою половину идти не хотелось — вечный писк и возня.