В тот вечер мне было грустно. Фестиваль джаза закончился и отель опустел. На полу лежали «Печальные тропики» Леви-Стросса. Дождь прокрался за кряжи гор, поливая городок со всех сил, заставляя фонарь светить ярче. Тимьян и мята, напуганные громом, вжались запахами друг в друга, и я прикрыл окно. Желтеющие газеты не могли удержать букв и те сбегали во тьму улицы. Атлантический океан лихорадило, никто не стремился приехать и разбавить мой быт рассказами о львах с красными мордами и гавайскими анекдотами. Оставалось прятаться от сырости природы за зелеными шторами и плавать себе в этом искусственном аквариуме, словно рыбка, проворачивающая внутри себя шестеренки памяти, что зациклены на двух минутах прошлого.
Мягкий ковер пружинил под ногами. Я заказал чашку какао. Ее быстро принесли, и я услышал «мусье». Захотелось что-то сочинить. В этом отеле были крайне скрипучие стулья. Они отвлекали от работы. Забытый в ванной свет пытался создать свой мир, но как бог был слабоват. Раковина, унитаз, кафельная плитка оттенка зацветшего в августе пруда. Получилось весьма посредственно.
И вот я вступаю на трап корабля,
На горизонте тлеет заря,
Город шумит и ему плевать,
Кому там приходиться уплывать.
Не обернувшись, я сжеван днем,
В трюме мы с книгою вместе уснем,
Пусть нас колышет сила волны,
В камнях давно не живут киты.
Тихо скребется за стенкой мышь,
Времени не крикнешь громко «кыш»,
Только чуть слышно, не разжав губ,
Время знает, кто из нас труп.
Процесс сочинения прочно связан с амнезией на какао. Остывшие напитки мне не по нраву. Небеса лупили травянистые щеки земли наотмашь, и та плакала, как загулявшая баба, попавшаяся на измене с ветром. В дверь постучали. Промелькнуло оттиснутое надеждой «вдруг». Но нет, всего лишь посылка. Какая красивая у меня роспись. Служащий почты оценил дороговизну ручки. Плащ почтальона подружился с коридорной дорожкой, та настолько его возбудила, что он оставил ее красному свое мокрое. Пойман сознанием на мысли, что стою в проходе, уставившись на овальные медали влаги.
Защитная бумага шелестела крыльями бабочки и опала кожурой, тут же спрятанной ловким движением ноги под кровать. Незначительно вспомнился сосновый лес. Стальная скоба позволила с легкостью снять крышку. Внутри лежал человеческий череп и маленькая записка. Род моей деятельности не предполагает боязни перед чем-то, что раньше было человеком. Я и не так шутил над своими друзьями. Хороший экземпляр. В правую глазницу была видна штора, в левую – горящая на столе лампа. Положенный обратно он хрустнул соломенной подстилкой.
«Милый Жак, прошло два года, как ты умер. Не стоит и говорить о том, сколько я пил. И сейчас пью. Каждый вечер топлю в вине. И мне нравится, как это звучит двусмысленно. Слово, что отрыто смыслу, уже менее слово, как вскрытое тело, в меньшей степени - тело. Мне звонят приятели, и мы говорим о том, что ты так не любил. Мельница мелет медленно, но все же мелет. Я вспомнил, что ты хотел быть кремирован, но семья настояла на традиционном погребении. Мне это не понравилось. Два года спустя, после третей бутылки красного, мне это не понравилось! В моей записной книжке есть номера людей любых профессий. Так что твой скелет у меня. Сегодня я сжег череп вместе с этим письмом. Надеюсь, что дойдет. Костей у тебя много, так что скучать не придется. Твой Д.».