Роман Белая лебедь Васьки Бриллианта

               

КОЛЫМСКАЯ ПЕСНЯ
Я поеду один
К тем заснеженным скалам,
Где когда-то давно
Под конвоем ходил.
Я поеду один,
Чтоб ты снова меня не искала,
На реку Колыму
Я поеду один.

Я поеду туда
Не в тюремном вагоне
И не в трюме глухом,
Не в стальных кандалах,
Я туда полечу,
Словно лебедь в алмазной короне,-
На сверкающем "Ту"
В золотых облаках.

Четверть века прошло,
А природа все та же -
Полутемный распадок
За сопкой кривой.
Лишь чего-то слегка
Не хватает в знакомом пейзаже -
Это там, на горе,
Не стоит часовой.

Я увижу рудник
За истлевшим бараком,
Где привольно растет
Голубая лоза.
И душа, как тогда,
Переполнится болью и мраком,
И с небес упадет,
Как дождинка - слеза.

Я поеду туда
Не в тюремном вагоне
И не в трюме глухом,
Не в стальных кандалах.
Я туда полечу,
Словно лебедь в алмазной короне,-
На сверкающем "Ту"
В золотых облаках.

Анатолий Жигулин.


                ПРЕДИСЛОВИЕ.

Великие русские писатели, начиная с А.С. Пушкина, пытаясь разгадать тайну загадочной русской души с опаской и любознательностью вглядывались в дно русской жизни –  в ее преступно – каторжный мир.  Там крылась разгадка этой преходящей из века в век тайны и сидела она в простом русском мужике – крестьянине, чьи думы и сокровенные мечты были связаны с вольницей и землей.
Исследователь человеческих душ Ф.М. Достоевский в романе «Преступление и наказание», затем в «Братьях Карамазовых», а более всего в «Каторге» проник в святая - святых – загадочную русскую душу. Ему это удалось и его произведения стали бесценными.
А.М. Горький в рассказе «Челкаш» близко подобрался к русскому человеку.
Глубоко познал мир бродяг и разбойников Владимир Алексеевич Гиляровский. Сын богатых родителей, в поисках приключений, он в шестнадцатилетнем возрасте ушел из дома и бродил с бурлаками на Волге, работал грузчиком в портах, был членом разбойничьих шаек, а с годами стал своим человеком в притонах на Хитровском рынке, куда даже городовые боялись совать свой нос. В своих произведениях «Мои скитания» и «Трущобные люди» Гиляровский держал руку на рваном:  то временами хиреющем, то бешено стучащем пульсе русского человека дна.
Не остался в стороне от этого поиска и замечательный писатель советской эпохи Тендряков в рассказе «Тройка, семерка, туз».

Великий русский философ Бердяев писал: Душа России – не буржуазная душа, душа, не склоняющаяся перед Золотым тельцом. Русская душа – это крестьянская душа.
В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства.

Есть мятежность в русской душе, неутомимость и неудовлетворенность.
В России, в душе народной есть какое-то вечное искание справедливости - русская душа сгорает в пламенном искании Правды!
Русский народ возлагается на святых, на старцев, на мужей, в отношении к которым подобает лишь преклонение, как перед иконой. Русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость – есть внутренний путь духа.
Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед святостью!

Странник – самый свободный человек. Он ходит по  земле, но стихия его воздушная, он не врос в землю, в нем нет приземленности.
Он свободен от мира и вся тяжесть земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Он града своего не имеет, он града грядущего ищет!

Что – же вынуждало крупных писателей раз за разом обращать свой взор к русской каторге, к порядкам в ней царящим, к людям, больше жизни любящим вольницу и лихую жизнь, после которой хоть голову на плаху.
              Там они искали ответ на извечный вопрос – что же это такое - загадочная русская душа?
Инженеры человеческих душ – писатели, понимали, что именно внутри этой загадочной русской души хранится бесценный клад – Судьба человека!
В. М. Шукшин в «Калине красной» в поисках этой Судьбы обрек на смерть своего героя Вора Егора Прокудина.
             
             На продувном русском историческом ветру оказался и среднего роста человек, с непоколебимой волей и неустрашимым духом в неравном противостоянии  с гигантским спрутом - Главным Управлением Лагерей (ГУЛАГ)!
Имя этого человека - Владимир Бабушкин по кличке Васька Бриллиант – «икона» русского каторжного мира, яркое олицетворение загадочной русской души.
             Странник по жизни, с худой котомкой за плечами, бредущий по бесчисленным колким арестантским дорогам, вязнущими усталыми ногами.
             Он не имел ни дома, ни семьи и не был поглощен жаждой собственного благоустройства.  В его боголюбивой  душе гармонировали безграничная свобода духа  и неистребимое стремление к справедливости. В то же время, будучи мятежным авторитетом преступного мира, он остро дисгармонировал с социалистическим обществом, в котором ему по определению не могло быть места.
             Он оказался выброшенным на обочину современной Российской истории – противопоставив себя беспрецедентному по жестокости, тоталитарному режиму безбожников – коммунистов.
             Армада советских зэков, которым уготовано было пройти ужасы советских лагерей, а также их безжалостные охранники и палачи – весь этот люд знал или же слышал, о коленонепреклоненном «страннике» - Ваське Бриллианте. 
             Переходящие из уст в уста рассказы о его стойкости и бесстрашии, поражали воображение.  А после гибели в застенках страшной спецтюрьмы «Белая Лебедь» - имя его в памяти каторжной России обрело бессмертие!

Из обрывков информации почерпнутых из дневника заключенного, сидевшего с Владимиром Бабушкиным в Карлаге в 1950 годах, воспоминаний о нем «коллег» - Воров старой формации, удалось собрать мозаику основных вех жизненного пути главного героя этого романа.

Автор.



Всякая идея, если она достаточно долго разделяется многими, в какой-то части верна!

Воровская идея. 


    В России, легко и обыденно отдавшего своего монарха Николая II на растерзание безбожникам-коммунистам, 117 000 храмов с сияющими куполами и малиновым звоном колоколов, напоминали русскому человеку – оберегать ДУШУ и помнить о  Христовых добродетелях!



     ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

   В ЗОНЕ ЛАПОТКИ

               
     Спецособая зона Лапотки уже месяц как сидела на голодовке, отказавшись от приема пищи. В камерах сидело по пять узников, «мусора» беспричинно избили хороших парней (всю камеру) и возмущенная зона обьявила голодовку.
Стареющий, больной, полуслепой Вор в законе Васька Бриллиант был на прогулке, когда к нему в прогулочный дворик вошел «хозяин» зоны – пожилой подполковник, в сопровождении двух офицеров.
- Чем обязан? – спросил Васька. Был он невероятно худ, роговые очки с толстенными стеклами гляделись телескопами на его бледном, как мел лице. Он с трудом передвигал ноги, волоча их за собой, точно к ним были подвешены тяжеленные гири. Одет он был в тонкий лагерный «клифт», больное горло замотано грязной тряпкой, на ногах нелепые, похожие на галоши - резиновые чуни.
- Скажи им Бриллиант, чтобы они сняли голодовку, уже до Москвы дошло, меня за кадык взяли  – лицо «хозяина» покрылось красными пятнами от унижения, которое он испытывал перед Васькой. 
- Вы беспредельничаете, потом приходите ко мне, чтобы я затирал за вами? – разгневался Васька.
Его только на днях выпустили из изолятора, где сорок пять суток держали на воде и хлебе. В обычных камерах ШИЗО в бетонном полу был вмонтирован пень, его выломали и вынесли, залив воды с хлоркой, чтобы стало скользко передвигаться - ноги разьезжались в стороны и полуслепой Васька, раз за разом падал. Хрусталик одного глаза у Васьки был нарушен (ментовской сапог попал прямо в глаз),  а второй глаз едва видел на пятьдесят процентов. Сорок пять суток – день и ночь, Васька ходил по стеночке.
- Значит, не поможешь мне? – зловеще спросил «хозяин». В его голове уже вертелись страшные кары, какие еще он мог применить по отношению к этому презренному полутрупу.
- Сам решай свои проблемы – ответил ему Васька.
- Ладно, Бриллиант, сочтемся – «хозяин» сломал ветку, которую вертел в руках – Я лишаю тебя прогулок. Уведи его! – приказал подполковник надзирателям.
                Стены его камеры были обварены железными листами, и на них, под самым потолком намерзал лед. В углах сизые наплывы льда набухали и багровели, точно раковая опухоль.
Старый сиделец, Васька затылком почуял, что за ним в «волчок» наблюдает вертухай.  Тихо, очень тихо открылась «кормушка» и на пол упала крохотная, запаянная в целофан «малява».
Васька обернулся и увидел часть серого лица надзирателя - это был его давнишний знакомец одних с ним лет по кличке Таракан, служивший в лагерной системе уже не один десяток лет. Когда – то очень давно, много лет назад,  ребята затянули его, тогда еще молодого,  в каптерку и хотели порезать, за его нахрапистость. Случайно зашедший в будку Васька уберег его от смерти, отведя в сторону ножи и произнеся фразу, которую Таракан вряд ли мог забыть:
- Что ты творишь?  У тебя же вся жизнь впереди, сохрани в себе человека, не становись палачом – сказал тогда ему Васька.
Теперь перетаптываясь с ноги на ногу, Таракан ждал, когда Васька подойдет к кормушке.
- Васька! – прошептал Таракан – В зоне бунт! «Мужики» требуют от хозяина, чтобы он выпустил тебя. Ответь «положенцу», я отнесу. Ты же знаешь меня.
- Знаю и помню тебя, Тараканище!
- Я вернусь через полчаса.
Он просунул Ваське огрызок карандаша и бесшумно прикрыл «кормушку».
Дождавшись, когда он уйдет, Василий содрал целофановую обертку со «шпульки» и развернул «маляву».
«Мир Ворам! Вася, «мужики» взбунтовались, из-за того, что «хозяин» не выпускает тебя в барак.  Зона не выходит на работу, они подали петицию. Что мне делать?» - спрашивал положенец, хороший, но еще молодой и малоопытный парень – Антон.
В тексте «малявы»  чувствовалась тревога от создавшейся ситуации, ведь не часто такое случается в «системе», чтобы смирные, работящие, лагерные  «мужики», вдруг забунтовали. И не из-за сала и хлеба, а вот возьми и всколыхнись, чтобы Вора им выпустили из БУРа…
«Вот она, пресловутая загадочная русская душа! Что на крест молиться, что башкой об стену!»
Вспышкой зарницы в памяти полыхнули бессвязные обрывки далеких воспоминаний, настолько давних, что на мгновенье показалось, будто были они не в его - Васькиной жизни.  Он вспомнил беспощадный пьяный бунт мужиков в Карлаге, в 1953 году, в зоне на Карабасе, где русские «бузотеры-мужики» поддавшись влиянию «бандеровцев», снесли 7 - ой и 8 – ой  воровские бараки, набросившись на Воров с арматуринами и в безжалостной бойне многих покалечили, а семерых зверски растерзали.
А нынче они поднялись из-за него, Вора Бриллианта!
Он знал, что простой «мужик» чтит его, и это многого стоило, собственно стоило всей его жизни! И не только его жизни,  а жизни всех «честных» Воров, загибавшихся в штрафных лагерях, в БУРах, на «кичах», в карцерах и «крытых», потому что по большому счету гнили они там, за этих самых простых русских Иванов и не только русских - нет для истинных Воров национальностей.
- Эк, некстати как! Надо же было им! – чертыхнулся Васька.
Неожиданное известие смутило его, хотя он понял, что «мужики» затеялись из самых честных побуждений,  возмущенные произволом властей чинимых над ним.
Но вместе с этим он осознавал, что вспыхнувший стихийно бунт, начальство расценит как спланированный им – Бриллиантом, и эта ситуация станет для них выигрышной.
И «хозяин», и «кум» и «режимник», незамедлительно захотят воспользоваться этим, чтобы вывезти его. 
А у него были свои планы на этот лагерь, с ласковым названием Лапотки, он ждал приезда сюда воров – единомышленников.
Васька места себе не находил, потеряв покой и сон, его очень беспокоило решение последней, тбилисской Воровской «сходки». Там, на этой «сходке» было принято решение, Ворам внедряться во власть!
А он - Васька Бриллиант, был категорически против этого безумия и отправил на этот счет на волю «маляву», но слово его потонуло в пучине однородных мнений законников, почувствовавших запах больших денег.
«Если поводырем слепого будет слепой – они оба упадут в пропасть!» - негодовал старый Вор.
Он вынул бумажку из сигаретной пачки и, вывернув наизнанку, корявым почерком начеркал на ней текст.
«Когда-нибудь мужикам Воровской масти воздвигнут глыбу. Не было бы вас, не было бы Воров! Поменяйте требования на бытовуху. Васька.»
«Ах и почерк!» - возмутился он внутренне, шестиклассное образование так и не дало ему времени,  для его выправления.
Тщательно запаяв «малявку», он зажал ее в кулаке, готовый в любую минуту передать Таракану или зажевать, чтобы привести в негодность.
Сорок четыре года он «топтал» лагеря,  имея за спиной в общей сложности девяносто лет срока, три раза уходил в побег, один раз с этапа и дважды с зон. Рвали его злые овчарки, натасканные на человечину, били смертным боем конвоиры, он замерзал в ледяных Норильских «кандеях», десятилетиями не ел досыта и все это ради сохранения Воровской Идеи!
Он тосковал по своей ненаглядной голубушке Зое, изнемогшей его ждать и наконец - таки вышедшей замуж,  уехавшей в далекую Канаду, по сестре Ане, сердце иссохло в думах о покойной матери, так и не увидевшей своего любимого младшего…, но более всего он извелся в думах о дочери.
Зоя назвала ее в его честь, дав нежное, милое имя - Василиса.
Теперь она уже взрослая, пятнадцать лет исполнилось. Высокая, зеленоглазая с дичинкой во взгляде, тяжелые русые косы до пояса…
« Господи!  Вылитая мать в молодости, от него только поджатые упрямые губы. Набрала соку дочка, уже и созревшая грудь распирает ткань платья».
В 1971 году родилась его дочь Василиска, когда он сидел в «крытой» тюрьме Златоуста. 
«Красные» все время перевозили Ваську с места на место, запутывая следы Вора, вот и Зоя  приехала в зону в Бурмистрово, но Ваське не удалось встретиться с ней, его неожиданно за два часа собрали и срочным «литером» вывезли из лагеря. Но упрямая Зоя не сложила беспомощно рук, не сдалась, а с еще большим упорством принялась искать его, в который раз проходя Дантовы круги по высоким кабинетам, выясняя кривые этапные маршруты любимого человека. И вот, в 1970 году Зоя приехала к нему, разыскав его в «крытой» тюрьме Новочеркасска и долго ждала, а ему никак не удавалось устроить встречу.
За сорок три года лагерей, лишь единственный раз он воспользовался законным, положенным ему свиданием, это когда умерла его мать и Аня привезла ему землицу с могилки. Не захотел он «затягивать» святую землицу к себе через надзирателей, а хотел получить ее от сестры из рук в руки.
А Зоя, в том самом, 1970 году сняла угол у божьей старушонки и терпеливо, как могла только она, с верой в груди ожидала. И у него получилось!
«Хозяин» ожидал высокое начальство из Москвы, а в «крытой» образовались два трупа – «вздернулись» горемыки,  не выдержав «пресса» и «крытники» заклокотали.
Испуганный начальник пришел к нему в камеру с челобитной просьбой – успокоить «контингент». Васька выдвинул ему ряд условий и седой полковник в страхе перед комиссией, вынужден был выполнить их в точности.
Зою привели к нему после «сьема». Они не виделись семнадцать лет, семнадцать долгих нескончаемых лет с момента их последней встречи в Карлаге.
От неожиданно навалившихся воспоминаний Васька разволновался так, что стал быстро-быстро передвигаться вдоль стены камеры.
В этот раз, он не стал их отгонять, как это делал обычно, а наоборот, усилием воли притянул их к себе и ясно увидел тот солнечный день в прогулочном дворике Горьковской тюрьмы.

    ***

Заканчивался год 1949 – ый - послевоенный! Было ему в тот хмурый полдень всего двадцать два года. Он был выше среднего роста, мосластый, плечистый, широкогрудый, взгляд синих с прищуром глаз был настолько проницательным, что собеседники невольно ежились.
Уже третий год пошел, как он «воровал», третий год, как он влился в воровскую «семью». До того времени звали его «Чапаенком», с малолетства прилипло к нему это «погоняло», а уж потом, когда «подошли» к нему Воры Граф Резанный, Джамайка и Сытый, то нарекли его «Бриллиантом» за чистоту помыслов и стремление быть Человеком!
То, что он стал «крадуном» - это была Судьба!
Он им вылепился.
Дерзким.
Способным.
А сколько же их...?
Пацанов,  беспризорных...
Раскидала Она...
Злая.
Кривая.
Безжалостная.
Военная.
Судьбина!
Тысячи тысяч!
Сироты.
В подворотнях…
Подвалах…
На чердаках.
Он вспомнил себя.
В заскорузлой фуфайке.
С зачерствелой краюхой в кармане.
Зыркающего по сторонам.
С ноющим пустым желудком.
На бану… первый «угол»…
«Двинул».
«Отвинтил».
Первый «угол»…
А куды с ним?
Только на «малину».
На «малине» жратва.
Девки с белыми ногами.
Босыми.
Бросало в жар.
Он тонул.
Тонул в карих глазах.
В зеленых.
В синих.
Размалеванные губы.
Тянучие.
Влекущие.
Зовущие.
С папиросами в губах.
- Тащи «угол» пацан!
Кричал Резанный.
Вор Граф Резанный.
Знатный Вор!
Из первого поколения!
- «Разбивай».
Он разбил.
Платья.
Много платьев.
Красивых.
Ярких.
Кружевных.
Всех цветов радуги…
Меховые манто.
Шали…
Белые, оренбургские!
«Куды я это дену»? – закружилась голова.
Девки налетели.
Похватали.
Кинулись примерять.
Дурачиться...
Как им ладно стало!
Не отнимать же…
Не сдирать! Это мое!
Носите… ладно…
Целовать его…
В грязные щеки…
В шею…
Любка, в губы…
Взасос!
«Малина» перевернулась…
Сладко стало.
И пошло!
Поехало!
К вечеру на «бану»…
И снова «стрижешь»…
Вон «фраер»!
Лоснящийся…
Волосы намазаны бриолином...
На косой пробор.
На руке «рыжий котел».
От «лопатника» пухнет «дармовой».
Бостоновый «лепень» через руку…
«Лепень» шит Хаимом.
А «угол» кожаный…
С блестящими завораживающими защелками.
Эх, держи вора!
Ноги мои ноги!
Уносите меня!
- Стой!!!
- Украли!
- Чего украли?
- Чемодан. Я только на минуту отвернулся…
- Где милиция?
- Милиция!
- Украли!
Ночью на «малине» «терки»…
Чапаенок снова «угол» «вертанул».
- Ох и ловок!
- Ловок пацан!
- «Ломанул»?
- «Ломанул»…
- Ну, дает!
И вновь «терки»!
Но уже за Чубатого.
Вора…
Пришел «хабар», что он скурвился…
- Собирайте  утром «сходку»!
- Кто поведет?
- Я поведу.
- «Сходку» поведет Граф Резанный.
Граф Резанный багровый.
От вина…?
От принятого решения?
А наутро…
- Воры, «сходка» началась…
- Базлай Граф…
- Чубатый с «лягавым» терся.
- Кто видел?
- «Люди» видели.
- О чем Вору с «лягавым» тереть?
- Скурвился?
- Выходит так.
- Проверить надо.
- У «лягавого спросишь»?
- Жалко, хороший Вор был…
- Не раз на «дело» ходили.
- А я «кабалил», чего он в «замазке»?
- Что, резать будем?
- Да вы что, Воры!
- Чубатого резать?
- «Закон» для всех одинаков!
- Может он за свое…?
- Что за свое?
- «Тер» за свое…
- За какое свое?
- Ты что Фартовый несешь?
- Но он мне товарищ…
- Ты Вор или фраер?
- Я Вор!
- Значит, ты и будешь резать…
- Я?
- Это решение «сходки».
- «Сходка» решила?
- Да!
- Если «сходка» решила...
- То – то!
- Вон Чапаенок рот раскрыл...
- Стригет ухами…
- Как завтра Вором станет!
- И че?
- И то…!
- «Закон» будет чтить.
- Не дозволено Вору с «лягашом» «тереть»!
- Прав Граф Резанный…
- Вора Чубатова надо резать…
- Чапаенку будет наука!
К ночи Чубатова не стало.
Отнесли на кладбище.
Помянули сорокаградусной.
Колесо жизни покатилось дальше.
«Малина»...
Девки...
«Терки»...
Разруха...
Военные…
Послевоенные годы!
Первым сроком на Казахстан.
В Карлаг...
Карабасская пересылка — тридцать пять тысяч душ.
Зэки...
Каждый со своей бедой.
Резня... катит... как здравствуй...
Посреди зоны стога.
Соломы.
Набивай матрац от вольного.
И подушку набивай.
В бараках голод.
Вохровцы шмаляют «за шаг в сторону»!
Как людям без Веры?
Православную веру убили...
Распяли коммунисты!
Церквя повзрывали.
Из колоколов плуги отлили.
Кресты порушили...
Как же без Веры?
Как?
- Ну, вот я с Идеей живу — сказал... мужику русскому… крестьянину.
- А кака у тебя Идея?
- Воровская!
Не поняли.
Зашмыгали носами.
Зашаркали пимами.
- Ладно, мы пойдем...
- Идите мужики...
- Чужая нам Идея...
Через пару дней делегация...
А ему всего двадцать два...
- Васька, он за сало жизни лишил!
- Как было?
- Мужик посылку получил...
- И что?
- Этот со штырем навалился...
- И...?
- Мужик уперся...
- Дальше что?
- Заколол мужика. Сало забрал.
- Так что ли?
Беспредельщик с ноги на ногу...
- Ну, так. И че?
- Что скажешь в оправдание?
- А ты кто таков, чтоб перед тобой оправдываться?
Беспредельщик багровый.
Точно самоварный уголь.
Бычья шея.
Рогами вперед.
- Я Бриллиант... Вор. Слышал?
- Да по мне хоть Бог!
- Ты ему жизнь дал?
- Нет.
- Но почему ты отнял ее?
Рык в ответ.
Звериный.
- Мужики, что говорят ваши сердца?
- Убьем гада!
- Тогда делайте!
Свалка.
Шум.
Сдавленный вой.
В мертвых зрачках застыли стропила.
Потолочные... нетесанные.
В зрачках беспредельщика.
Вечером «сходка».
Двенадцать Воров.
Я самый молодой.
- Воры, Бриллиант, «мужикам» ход дал …
Дряхлый Вор Чума расцепил вытекший глаз...
Глянул на него черной пустотой.
- Так это?
- Я «беспредел» пресек.
- Блатарь ближе к Ворам.
- Жизнь за шмат сала?
- «Мужиков» на Руси много.
- Если потеряем «мужика» - утратим зоны...
- Бытовик — проходняком в зоне, а блатарь постоялец...
- Тюрьма, нам Ворам  – Дом родной! В Доме должен царить порядок и согласие. Как сидеть «глухарям»  - 25 - летние срока, если в Доме бардак? Всякий,  кто приходит сюда, пусть блюдет «Закон» и не паскудничает. Бриллиант хоть и молод, а прав! Не дозволен «беспредел» в Доме никому, «беспредел»  пресекается - Чума опустил веко – черная пустота прикрылась.
Из кружки в кружку, переливался чифир.
Дребезжал одинокий комар.
Отчего - то этот... случай...
Заблудился...
Застрял в памяти...
Стропилы в зрачках... убитого.
Не стираются.
Никак.
Воспоминания...
Бедная память!
Усталая!
Изветшалая...!
Окровавленная тетрадь!
Зарубили...
Задушили...
Зарезали...
Забили...
Замуровали...
«Затрюмили»...
Загубили...
Словно грязная лужа, растекается она...
В четырнадцать сел...
В «домзак»...
За «карман».
С «углов» переквалифицировался.
Ремесло сменил.
«Карманники» авторитетней, дружней.
С «углами» возня...
«Шмотки» на яму нести надо, «барыге».
А там засада...
В «карманной тяге» иное...
«Сделал покупку», отдал «пропуль»...
Деньги ваши, стали наши!
Никаких обид!
Недоглядел фраер!
Расчувстовался!
В следующий раз не спи...
На «малине» «терц» шпилят...
Гармонь жалится.
Водка льется в стаканы.
Любка в губы лезет.
Они у нее жадные.
Сладкие от вина.
Дешевого пойла.
Груди снежные.
Я закрываю глаза.
- Не боись, Чапаенок.
- Тронь, не ужалят...
Осторожно касаюсь.
Огонь по коже.
В жар бросает.
В пламя.
Лицо горит.
Щеки пылают.
- Не заболел?
- Нет.
- Мальчик мой!
- Да, нет...
- Гляди, как горишь. Ляг.
- А ты?
- С тобой лягу. Ляг.
Туман.
Все накрыл туман.
Только глаза серые.
Только губы сладкие.
Только руки жадные.
Только бедра мягкие.
Только груди слепящие.
И чей-то хохот в «малине».
- Чапаенок Любку подмял...
Как в «домзак» ушел, Любка «грела».
А потом...
Следы ее растаяли, словно снег талый, апрельский...
Заворачивалась  Судьба!
В девятнадцать в  «семью» вошел.
«Закон» над собой поставил.
«Закон» превыше всего.
И «сходка»!
Потянулись лагеря, лагеречки...
Прыг, да скок...
В Карлаге степи…
В Воркуте шахты…
В Иркутске березы...
В Надыме сосны...
В Кемерово пихта...
На Колыме сопки...
В Ванино бухта...
В Норильске рудники...
В Перми комарье и мошкара...
На Сахалине?
Вообщем – зоны, зоны, зоны!
Но это будет потом, позже… а тогда…
Зачиналась резня в Карлаге.
Война!
Сучья!
«Суки» пришли в лагеря...
«Автоматчики»...
«Бандеры»...
«Одни на льдине»...
«Ломом подпоясанные»...
«Махновцы»...
«Красные шапочки»...
«Дери — бери»...
В пятьдесят третьем, в разгар, «сходка» постановила:
- «Ссучившихся» Корявого, Меченного и Аркана резать...
- Резать!
- Кто исполнит приговор?
- Я. У меня срок маленький.
- Нет Бриллиант, резать их будет Подкова.
Ночью лунной вошел Подкова в «сучью» камеру...
И «прибрал».
Три души... отправил в ад.
Так было!
Год заканчивался 1953!
Вождь ушел!
Сталин!
Великий Усатый!
Траур по всей стране!
Страна в шоке…
Фабрики гудят!
Заводы гудят!
Паравозы гудят!
Пароходы гудят!
Страна замерла!
Тройка карликов разделили власть.
Амнистию затеяли.
Затрещал ГУЛАГ по швам.
Карлаг тоже.
Потянулся люд преступный…
Загулял!
Загромыхали сейфы…
Лабазы…
Эх! Дери-бери!
Гуляй рванина!
От рубля и выше!
Кто кого сгреб…
Насиловали на вокзалах…
На рельсах…
Финки мелькали сполохами молнии.
Искали жертву.
Находили.
Малолетки из лагерей…
Шкодники!
Ни Бога не боятся…
Ни черта!
«Мамки» поехали с Карлага.
С нагулянными.
Тюремными.
Розовыми.
Малышами.
И его из «особого» лагеря повезли на Воркуту!
Из «столыпина» он ушел на «рывок»...
Да не ушел.
Принесли тело к эшелону.
А душа где-то в небе болталась.
Не сразу вернулась.
Не хотела возвращаться.
На Землю.
В зону.
К грехам.
Но вернул Бог!
- Иди назад — сказал...
Нахлебаешься!
Шкуру будут сдирать.
На ремни полосовать.
На «дыбе» подвешивать.
Во мраке держать.
Протухшую баланду будешь лакать.
Молись раб!
Господу!
Царю своему!
Отмолишь, заберу.
И вот!
С тех пор!
С тех самых пор!
Лагеречки стозвонные...
Вдоль и поперек!
Поперек и вдоль!
Бусинки стеклянные — лагеря... нанизанные на веревку Судьбы!
А, закроешь глаза, - детство...
Битюг тянет телегу.
Красноармеец с винтарем самогон хлещет.
- Дай картохи!
- Паш-шел отсюда, щ-ще-нок..!
Хвать несколько картофелин и деру.
- Ах, с-су-чок!
Дум!
Выстрел, точно обухом о стылую березу...
Зато картохи в руках.
Мамку подкормить.
Сеструх обоих.
Так, было в войну...
Черт был братом...
«Угол» так «угол»!
Карман, так  карман!
Хворой матери шаль...
Слезы в глазах.
От счастья!
Сынок заработал!
Юнец еще...
Но, кормилец!
А, как в «домзак» со сроком! — распахнулись глаза.
Счастье выжухло.
Поздно, мамка!
Поздно милая.
Родная моя!
Я теперь — Чапаенок.
Будущий Вор.
В девятнадцать Бриллиантом нарекли.
Над собой «Закон» воздвиг.
Тюрьма - Мать родная!
Не забуду Мать родную!
Эту клятву в сердце.
И на грудь... синюю.
Косыми буквами.
Все дальше... и дальше...
Астрахань... мать, сестры...
Огромные полосатые арбузы...
Разбросанные по степи...
До самого горизонта...
Далекого...
Что со степью сливается.
А дорога завивалась...
Свивалась...
Да, скручивалась...
Кольцами Дьвола.
Вход есть — а выход...?
Вход — рупь!
А выход — два!
Но сестре Жене писал.
Верно.
Исправно.
Эту связь он не порвал.
В нарушение Воровского Закона…
Ее писем ожидал.
Читал их - «голубки» нежные.
Гладил рукой.
Нюхал украдкой.
Порой целовал.
Слезы вывертывались.
Их рукавом бушлата.
Напрочь.
Слезы долой!
А сердце не вытрешь, бушлатом.
Стонет протяжно.
Свербит.
Тянет куды-то вниз.
Но нельзя Вору!
Вор - отлит из железа.
Ему все нельзя!
К станку - нельзя!
К сохе - нельзя!
К оперу - нельзя!
Штаны - «шкеры»...
Бритва - «мойка»...
Карты - «святцы»...
В «хате» холод.
Темь.
Мрак.
Вертухаи глумятся.
Травят псами.
Радуют дубинками.
Молотками — киянками.
Теплые вещи?
Долой!
Пайку видел?
Больше не увидишь!
Пресс — хаты.
С круглорожими мразями.

    ***

А в зоне тем временем напряженно ждали. «Смотрящий» за лагерем Антон сходил к «мужикам» в барак, «перетер» со старшим, авторитетным «мужиком» Авдоней и попросил «притормозить», пока от Васьки не придёт ответ.
Авдоня внял просьбе «смотрящего»  и в свою очередь собрал уважаемых заключенных из других отрядов.
Таракан с Антоном встретились тайно в щитовой будке на подстанции в промзоне. Старый, битый «волк» Таракан опасаясь слежки, назначил встречу там, куда боялись совать нос «кумовки» - зоновские стукачи, после того, как в ней однажды убило током зэка.
- Принёс? – спросил взволнованный Антон, бледный лоб его то и дело покрывался испариной.
- Вот она! – Таракан распорол аншлаг шинели, вынул и передал Антону «шпульку». Антон торопливо распечатал её и мгновенно пробежал глазами по тексту.
- Ясно – проговорил он, вслух выразив текущие в его бедовой голове мысли.
- Ясно – ещё раз повторил он – Спасибо тебе старина, выручил! За мной должок.
- Всё! Я пошёл. – Таракан осторожно выглянул в дверь.
- Погоди! Вот, возьми «червонец» за труды – Антон протянул надзирателю купюру.
На щеках Таракана проступили белые пятна. Он взял «смотрящего» за локоть и так крепко сжал пальцы, что Антон скрипнул зубами.
- Думаешь, я за деньги рисковал башкой, или из-за тебя? Я ради Васьки! Ты понял, пацан, ради Васьки, потому что он «Человек»!
Он толкнул дверь и быстро шагнул за угол щитовой, словно его и не было здесь. Антон немного выждал, дал себе время привести мысли в порядок, прежде чем выбираться наружу. Ему предстояла бессонная ночь: нужно было без лишнего шухера «вытянуть» Авдоню, обсудить с ним дальнейший план действий, успеть до утра смараковать новую петицию взамен предыдущей, успокоить «блаткомитет».
Он аккуратно миновал сварочный цех, проскользнул мимо токарного, и держась в тени стены длинного ангара, прошёл к вахте «промки». Тут у него было «схвачено», его встретил нарядчик и быстро провёл за ворота.
В «жилзоне» опасностей подстерегало не меньше, а вдвое больше и главным для него теперь было не напороться на «кумовьев» рыскающих по «локалкам». «Спали» он Васькину маляву и за его голову никто бы не поставил и рваного рубля, а он обязан зачитать ее, перед «лагерным блаткомитетом»
«Смотрящий» шёл по замеревшей со вчерашнего дня зоне, не вышедшей на работу, стараясь не привлекать к себе внимания, ему казалось, что он не идёт, а парит над землёй. В эти мгновения  он наиболее полно ощутил груз ответственности, навалившейся на него в одночасье. Никогда - бы он не мог предположить, что тихие, работящие лагерные «мужики» способны на такое.
Пока «блаткомитет» размышлял и советовался, они «скатившись» к Авдоне быстро обсудили, приняли решение.  Вскоре к  «хозяину» отправилась делегация, с требованием выпустить из БУРа заключенного Бабушкина, посаженного туда, по мнению массы несправедливо.
«Хозяин» принял ходоков, прочёл их обращение и пообещал дать ответ. Выпроводив наглецов, багровый от злости, он вызвал начальника оперчасти и оторвался на нём.
- Где твои стукачи? Почему не доложили вовремя?
- Видимо «мужики» тайно собрались – прорычал злой опер.
- А тебе надо было, чтобы они объявление вывесили?
- Мы с тобой оба упустили. Всё наше вниманье сосредоточено на «блатных», кто же мог предполагать, что эти тихони такое отмочат?
- Тихони! Составь список зачинщиков и дай команду сексотам, пусть о каждом движении в зоне докладывают.
- Может быть, пока не докладывать руководству? – предложил «кум».
- Ты спятил! Тебе твои погоны надоели? А мне нет. Доложить необходимо немедленно, а там видно будет.
- Ты прав, пусть начальство принимает решение.
В бараке 10-го отряда тем временем собрался лагерный «блаткомитет». Авдоня зачитал авторитетам «маляву» от Васьки, пояснил каким образом и через кого он загнал Вору известие о бунте «мужиков» и как ему удалось получить ответ.
Все молчали. Происшедшее событие ломало сложившийся уклад зоны. Авторитеты напряжённо размышляли, и все более отчетливо понимали,  что как бы теперь не сложится расклад, они «попадают».
Теперь на любой пересылке с них спросят, почему они бездействовали, когда Вора закрыли в БУР, а «мужики» поднялись? И если Ваську вывезут из зоны, как он писал, спрос также в первую очередь будет с них – почему допустили?
Как не напрягали они свои извилины в мозгах, выходило по всему, что лучший выход, идти к «хозяину» с заново сформированными требованиями, об улучшении бытовых условий содержания. На том и решили. Два человека отправились к Авдоне, его теперь нужно было ставить в «курс».
Ночь неумолимо надвигалась на притихшую зону. Почти всё население этого лагеря, затерянного в гниющих болотах и вымокших лесах сидело по баракам,  не рискуя высовываться на улицу без особой надобности. Даже зоновский Бродвей был пуст. И только, хлопьями сгоревшей бумаги, над вышками летали неисчислимые тучи сбесившегося воронья.
               
                ***

 Со времен каторжной России преступный мир подразделялся на множество сословий: Во главе стояли «Иваны-родства не помнящие» - далёкие прародители Воров, затем шли «игроки», следующими были «храпы».
Русь острожная! Тёмными дремучими веками на Руси татям рвали ноздри, рубили руки, заковывали в кандалы и садили в ямы.
При Петре гнали этапы в демидовские копи, где загибался оборванный, голодный, злой каторжный люд под ударами линевых бичей, добывая и плавя руду.
Позже при Александре брели в свистящие бураны, пешие преступники в сибирские централы.
А еще раньше, везли в клетках на царский суд первых Воров - Болотникова, Разина, Емельку Пугачева с выжженным на лбу тавром - ВОР!
Ворами на Руси звали людей, пошедших против государственного устройства! А татями - тех, кто крал и грабил безо всякой идеи.
            
     ВОРЫ

1925 год.  В туманной дымке осевший в волнах ниже ватерлинии старенький пароход отрабатывал курс  к Российским берегам. Несмотря на плохую видимость и сырость, на скользкой палубе было людно, но странно тихо - многочисленные скопления бывших царских офицеров в грязных заскорузлых шинелях без погон, возвращавшихся на Родину, почти не говорили между собой. На небритых лицах людей запечатлелась печать тревоги, а глазах застыла тоска неведения: «Как встретит их изнасилованная большевиками страна? – терзал немой вопрос.
Дошли до них сатанинские речи Троцкого:
«Путём террора и кровавых бань мы доведём русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния. А пока наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел мастеров из Одессы, Орши, Винницы и Гомеля – (о, как великолепно, как восхитительно они умеют ненавидеть всё русское!) с наслаждением уничтожают русскую интеллигенцию – офицеров, академиков, писателей…».
На палубе, в сотый раз за время пути, заводились полушепотом разговоры, в форме вопросов, на которые никто не знал ответов. Полушепотом, потому что давно в их среде завелись подлые людишки и теперь, после того как их – офицеров белой гвардии отказалась принять Франция и правительство Турции возвращало  обратно в Россию – выражать мысли вслух, оказалось опасным!
Несколько лет семидесятитысячный офицерский корпус пребывал в изгнании! Они, бывшие белые офицеры – дворяне, ютились в лагере для репатриантов, загибаясь от сыпного тифа, от голода и холода и тоски по белоствольным русским березам.
- Разве помилуют они нас, когда растерзали царскую семью! – слышался шепоток.
- Большевики сознательно генетически кастрируют Россию на века вперед, уничтожая русскую элиту!
- Как же могло так случиться, что русский мужик пошел за безбожниками? – недоумевал прокуренный сиплый голос.
- Да потому что, Антихрист Ленин пообещал крестьянам землю! Ты забыл про «Декрет о земле»?
- Но ведь уже почти 1000 лет как русский человек - православный! Как же так?
- А вот так! Православие в России давно переродилось в обрядовость. Из сердец вытекла Вера, не стало ее! А о земле русский мужик мечтал всегда. Знал Ленин, как прижучить мужика темного.
- Страшно братцы, страшно, что нас ждет!
- Не братцы мы тебе, а братья! Мы стали Ворами! И у нас есть Воровской Закон! И «общак»! А еще «сходка»! Так что не пропадем, выживем… но только там, где нас не станут искать!
- В лагерях не догадаются искать…
- Правильно! Поэтому тюрьма – отныне наш Дом родной! – сильный, зычный голос принадлежал Вору Князю Володьке Ростовскому. В его словах чувстовались мощный интеллект и неисчерпанная внутренняя сила.
- Как же мы уживемся с уголовниками в советских лагерях, Князь? – вновь спросил мужчина со шрамом, выглядевший на первый взгляд не старше тридцати пяти лет. Бывшего офицера в нем выдавала суровая военная выправка. Несмотря на сеющий мелкий дождь, его серая армейская шинель была расстегнута нараспашку и из-под нее выбивался замызганный воротник кителя.
- Со временем мы подчиним их себе. Мы образованы, обладаем кругозором и интеллектом и на нашей стороне - карточная игра! Мы должны привить в лагерях массовую игру в рамс, терц, третьями. Карты прокормят нас, потому что мы не расстаемся с ними со времен казарм. На свободе мы будем красть, а в лагерях играть! Мы воспитаны на том, что карточный долг – это долг Чести! Мы, офицеры, стрелялись на дуэлях за карточный долг, и в лагерях мы - Воры, внушим остальным, что человек, не выплативший карточный долг, становится презренным!  Срока за карманные кражи дают небольшие, так что будем сочетать жизнь на воле с отсидкой в зонах. Те, кто волей судьбы остались за бугром, скоро вернутся и освободят нас от большевиков. Надо лишь переждать!
- Но сколько ждать? – раздался нетерпеливый голос из молока тумана.
- Не знаю! Никто не знает! Будем жить за счет краж и ждать! Кражи не привлекут внимания властей к нам, тогда как ошибка «жиганов» оказалась в том, что они «молотили» банки, инкассаторов и много стреляли. А люди с оружием в руках, если только оно не в руках большевиков, подлежат немедленному тотальному уничтожению.
- Большевики ведь, по сути своей - масоны, Князь – вновь затронул тему масонства офицер со шрамом на щеке.
- Вся большевицкая верхушка, начиная с Ленина, являются масонами: Луначарский, Бухарин, Красин, даже глава Петроградского ЧК Глеб Бокий, который участвует в работе масонской ложи «Единое Трудовое Братство». Антихрист Ленин отравил доверчивую русскую душу, отвратив ее от христианской морали!
Но мы должны забыть об этом и помнить наш главный принцип - Воры вне политики! Только так мы выживем и, кстати, Барон, спустись вниз и переоденься в штатское, не на строевой смотр едешь, запросто могут «шлепнуть» еще на пристани.
- Вначале мы, гвардейские офицеры, отдали Россию на растерзание большевикам, а теперь назвавшись Ворами, пытаемся спасти свои шкуры! Вы говорите, что Разин и Пугачев были Ворами. Но они хотели дать русскому человеку волю, освободить его от дворян, наделить землей! А что предлагаете вы, Воры? В чем ваша Идея? Все о чем вы сейчас говорили - это Ложь, господа! Я ухожу от вас!  – с неизгладимой грустью в дрожащем голосе выговорил молоденький парень с легким пушком усов на верхней губе. Он вынул из кармана просторного плаща наган, поднес его к виску и, не раздумывая спустил курок.
Тело парня гулко ударилось о палубу и звук паденья тут – же растворился в протяжном гудке парохода. Из отверстия в голове толчками под ноги стоящих полилась темная кровь.
- Эх, Корнет…  Ленин – же, Сатана в человеческом обличье! А бороться с Сатаной нас в Генштабах не обучали!
- Воры, прекратите вести неворовские разговоры – потребовал в жесткой форме Князь Володька Ростовский – Иначе я буду вынужден собрать «сходку».
Присутствующие на палубе Воры насупились и замолчали, муторно было у них на душе, особенно после вопиющей, ничем не оправданной смерти молодого Вора Корнета.
- Ты так и не понял, Корнет! Мы сознательно уходим в преступный мир, чтобы сберечь дворянский дух и не раствориться среди мужланов и товарищей. Коль скоро,  мы не хотим принимать новый порядок, нам остается единственный путь сосуществования с этой властью - уход в криминал. Наша Идея создана для того, чтобы выжить! – ответил Князь Володька Ростовский на горьком выдохе застрелившемуся пареньку, и торопливо, крупно осенил его тело крестным знамением.
- Да упокоит Господь Всемилостивый твою душу и да примет ее в рай!
Приберите тело Корнета – приказал он.
Воры многозначительно переглянулись, но подчинились ему, хотя согласно разработанному ими же Воровскому уставу, все они были равны между собой.
- Как же мы, офицеры, презиравшие любое воровство, сможем красть?
- Кто это произнес? – стальным голосом вопросил Князь Володька Ростовский.
- Это сказал я – выступил вперед все тот – же Барон.
- Мы приближаемся к берегам России. Там нас встретят чекисты. Будут жесткие допросы, нас будут пытать как потенциальных врагов государства. Так? – спросил Князь.
- Так!
- Еще раз возвратимся к имени Вор! На Руси Вором называли человека, осмелившегося пойти против госудаственных устоев. Тот, кто крадет без всякой высокой идеи – это тать! А мы Воры! Мы верим в Бога и не можем лакать из одной лоханки с безбожниками – коммунистами.
Но и выступить открыто мы не можем - нас уничтожат! Чтобы выжить, мы сформировали Воровской Закон, который гласит:
- С государством не контактировать!
- Политикой не заниматься!
- Во власть не ходить!
- Оружия в руки не брать!
- С ЧК дел не иметь!
- Семью не заводить!
- Роскошью себя не окружать!
- На государство не работать!
- Друг – друга мы называем брат!
- Вор обязан помогать Вору!
- Воры не прощают обиды!
- У нас есть Воровской «общак»!
- Наш главный орган – «сходка»!
Преступный мир станет нашей средой обитания. Придет время и мы укрепим на него свое влияние! Надеюсь, вам это понятно, Воры? – Князь Володька Ростовский говорил жестко, уверенно, от него веяло непоколебимой харизмой - Пастух должен находиться рядом со своими овцами, как Пастырь со своей паствой. Побыл на воле, попил, погулял и в Дом, к овцам. Работать на безбожников нам запрещено, и чтобы добывать хлеб насущный, нам остается воровать. Кража – это небольшой и прощаемый грех, и мы будем каяться! Вора на кресте Господь простил, когда он от боли и мук воззвал к Сыну Божьему – Иисусу:
- Если я раскаюсь, простит ли меня Отец Твой?
- Истинно тебе говорю, сегодня же будешь со мной в Раю! – ответил ему Иисус Христос и Вор раскаялся!
- Господи! Прости меня грешного! – выкрикнул он.
- В Евангелии его называют разбойником – вновь не согласился с трактовкой Барон.
- Еванельская история гласит, что один из разбойников был вором, другой грабителем.
Наступило полное молчание.
Вот как это было! И я тоже был на том пароходе - рассказывал юному Чапаенку Граф Резанный – Вор из первого поколения Воров.
Васька, своим цепким умом мгновенно впитывал в себя Воровские мифы и легенды, взяв под жесткий контроль даже свои мысли, чтобы ничто фраерское не искрило в них! И вбирал, как губка впитывает влагу, перенимая манеру говорить, аргументированно строить речь,  а главное, быть честным в поступках до мелочей!

     В БЕЛОМ ЛЕБЕДЕ

 «Господи! Прости душу мою грешную, за то, что я был маловером! Я пришел в никуда! Как это ни горько осознавать!
Чтож!  Даже великие реки иногда не доходят до Океана. Всю жизнь я противостою государству - этому Дракону с карательным аппаратом, с паутиной лагерей, армией, оружием, а они меня боятся.  А у меня кроме котомки ничего больше нет. И при этом, так долго не решались убить меня и вот, наконец, переступили через свой страх. Но Дракон скоро сам рухнет и издохнет!
Васька, как только вошел в этот небольшой боксик, сантиметр за сантиметром стал изучать стены, подоконник, шконку, бетонный пол, «толчок» и нашел что искал. Металический уголок отогнулся, шляпка гвоздя выступала на поверхности. Он потрогал его пальцами и понял, что если напрячься и расшевелить, он выйдет из сырого в этом месте бетона. 
Васька принялся за дело. На это ушел весь день.
Он тянул кончиками пальцев неподатливую шляпку, на ней сосредоточилась вся его безрадостная жизнь – на этом гвозде! Он вытащит его, если на то будет воля Господа! Пальцам очень больно, но они должны вытерпеть, потому что это их последння боль, так как скоро все закончится для него.
Надо потерпеть! Надо тянуть и размышлять, тогда не будет так больно, потому что времени остается все меньше и меньше.
              Васька сосредоточил мысли на происходящих вокруг него событиях. Он глубоко размышлял, нанизывая точно бусинки на единую нить - процессы, идущие в государстве, связывая изменения в политике, экономике, зарождавшуюся кооперацию и преступный мир.
«К чему это может привести?» – размышлял он – «Вся эта болтология Мишки Меченного. Американцам он на руку. Он просто находка для них. Булочка с маслом! Немцы тоже в восторге от него, аж пищат. Ведь этот трепач собирается вывести войска из Восточной Германии и разрушить стену, разделяющую ГДР и ФРГ. Да… в мире очень серьёзно забурлило. А Горбатый…  этот сумасшедший, подумывает уйти из Афгана».
Васька отчётливо понимал проблему десятков тысяч офицеров, которые будут выброшены на улицу, в случае вывода войск. В Союзе им нет места. У них нет ни жилья, ни перспективы. Куда они подадутся? Станут дворниками? Эти вышколенные лощённые парни! Нет! Половина их придет в преступный мир. Они умеют пользоваться оружием, ловко устанавливать мины…
А те, кого выведут из Афгана? Уже сейчас они появились в лагерях. Если эти вояки объединятся на воле, собьются в стаи, преступный мир получит новых «жиганов». И как тогда с ними справляться туберкулёзным каторжникам?
Другой вопрос мучил и терзал Ваську не меньше первого. Это был вопрос о разраставшейся кооперации. Кооперация – это было легальное капиталистическое предприятие, со своим единоличным хозяином в лице собственника.
Воры - же возникли в условиях развивающегося социализма, и как они поведут себя при капитализме, этого не знал никто. Но первые звонки уже прозвенели. В Кисловодске на «сходке» в 1982 году «цеховики» предложили Ворам тридцать процентов от своего дохода и Воры согласились охранять их.
Воры взялись ограждать «маслокрадов» от преступного мира. Теперь, тех «цеховиков»,  кто отчислял в «общак» деньги, нельзя было грабить! Крадуну нельзя было украсть у него, да и как у него «купишь», если он не ездит в «садильнике»,  не толчётся в очереди. Но и домушнику нельзя было теперь влезть к «толстому» в дом и «медвежатнику» запрещалось лапать его лакомый сейф. А кто может запретить крадуну красть?
И деньги, что предлагают «маслокрады», в «общак» не годились, не чистые это были деньги, нет, не чистые. Чистыми деньгами в Воровском «общаке»  считались деньги с краж и с карточных игр - ни с продаж наркотиков, ни с проституции, ни с убийств в него денег брать было нельзя. Табу!
Васька чувствовал себя человеком, оставшимся на льду посреди начавшегося неожиданно ледохода. Лёд стал вдруг взрываться и не успел он и охнуть, как оказался отрезанным от обоих берегов.
На той льдине, которая еще была под ногами, он был совершенно одинок. Вокруг неслась глубокая, чёрная вода и только издалека спереди и откуда-то сзади, доносились недоумённые голоса таких-же, как и он - оставшихся на льдинах. Это были голоса Воров – «чистоганов». А за берегом что был по правую руку, раскинулись юга: Крым, Абхазия, Краснодар, Минеральные Воды.
Там закипали страсти, потекли кавказским Ворам шальные деньги от «маслокрадов». Воровать стало ненужно! И невыгодно! Зачем садиться в тюрьму, на нары, когда рядом плещется море, белый песок, шашлыки, армянский коньяк и красивые девочки.
Значит пусть сидит Бриллиант, пусть Валька Треска сидит, Володька Стропила, Толя Цыплёнок, Васька Корж, пусть сидят Васька Псих, Витька Дурак, Юрка Говнюк, а они с берега будут наблюдать за тем, как несёт нас по бешеной реке на льдинах. Это не по «Воровски», это неправильно, а значит, нужна большая «сходка». Нужно её готовить, но как? Вон «мужики» весь мой «рамс» запутали, ах, ах!
Васька понимал, что начавшаяся кооперация ведет к сращиванию «маслокрадов» с властью, а через них и Воры станут контактировать. И тогда конец Воровскому, образуется мафия.
В погоне за деньгами и влиянием, Воры нарушат главенство цементирующего их органа – «сходку».
Он отчётливо осознавал, что с приходом частного капитала неизбежно появится в преступном мире новая и очень кровожадная масть, которая вберет в себя все отребье.
На заре Советской Власти, бывшие белогвардейские офицеры, не успевшие бежать из страны, с объявлением красного террора, понимая её гибельность для себя, ушли в подполье, объединились в шайки, прозвали себя жиганами и стали брать банки.
Так было! История повторяется. Но теперь в эту новую масть вольются бывшие офицеры, афганцы, спортсмены – все те, кто захочет жить вольно и красиво за чужой счёт. А то, что Воры – лидеры криминального мира, это их не остановит. Наоборот - словно быки на красную тряпку, они попрут на Воров.
Что же станут делать Воры в такой ситуации? На кого они обопрутся? Кто им подставит плечо? Чтобы обрести реальную силу на воле, «люди» найдут общий язык и станут взаимничать с «отморозками». Начнётся вакханалия, кровь, грязь, в Воровской орден вольётся «перхоть»,  по «нутру» далёкая от «людского».
Вот что ожидало впереди! Васька прикрывал веки и отчетливо видел рождавшиеся перед его взором отвратительные картины.
Если «сходка» утратит своё влияние, тогда конец, всему конец. Зря тогда мы гибли в «сучьей войне», напрасно шли под «пыж», загибались в «крытых» и в «штрафниках». И моя жизнь тогда к чёртовой матери прожита напрасно. Не выдерживая напряжения, Васька склонился к покрытой «шубой» стене боксика и стал методично бить головой по ней, пытаясь отогнать от себя отвратительные, мерзкие картины.
Он был человеком сильной воли и мог управлять своими мыслями, иначе давно бы сошёл с ума от многолетнего пребывания в камере.
Васька решил окунуться в воспоминания. В его жизни была отдушина – это словно залитая лучистым, золотым солнечным светом лужайка, поросшая высокой, сочной, изумрудной травой, на которую хотелось лечь, раскинув руки и устремить взгляд ввысь, на белые, безмятежные облака.
Лужайку это звали Зоя! Зоя! Ему нравилось произносить это имя,  в нём была его молодость и в нём была большая, сильная и чистая любовь.
Когда ком подпирал к горлу и становилось невозможным дышать, когда «мусора» замуровывали наглухо,  лишив его фамилии и имени, в заледеневших стенах, в полутьме, без света божьего, он переносился на эту спасительную опушку, где наперебой пели соловьи и там мысленно обнимал золотоволосую женщину, с самым прекрасным на свете именем - Зоя.

     ГОРЬКОВСКАЯ ТЮРЬМА

Они познакомились в Горьковской тюрьме. Он был молод, дерзок, решителен и было ему в то утро двадцать два года от роду.
В камере, куда он пришёл было много народа, люди разные, в переполненной тюрьме заканчивался год 1949-ый, послевоенный. Разномастная палитра! Но в основном Указники – расхитители  государственного имущества, и он сам пришёл сюда с «червонцем» за «карман», так же попав под Указ от 1947 года, за хищение личного имущества граждан. Пересыльная тюрьма была забита под завязку, большинство среди них - осужденные. Какие срока! Двадцать, двадцать пять лет! Народец томился в тревожном ожидании своей дальнейшей участи. Тюрьма гудела, арестованных везли отовсюду, ежедневно приходили и уходили этапы. Горьковский суд раздавал щедрые срока – заслужил, не заслужил, получай десятку, двадцатку и не рыпайся.
С воли шло большое количество инвалидов, было ощущение, что всех их специально «упаковывают», чтобы они не мозолили глаза честным гражданам. Война-то прошла, надо налаживать мирную жизнь, а их, безруких, безногих обрубков надо куда - то девать и вот, – в лагеря их, в лагеря! Благо было за что - все они пили горькую, ругались матом, выброшенные на улицу хлямзили всё, что могло уйти за бутылку «сталинки». На тюремном «продоле»  краснопогонники с ними не церемонились, били, а те орали на всю тюрьму:
- Меня бьёшь, сука фашистская, я в танке горел на Курской дуге!
Были и в их камере инвалиды, один из них не боявшийся ни Бога, ни чёрта, безногий Юрка Хват, бросался на надзирателей сидя на самодельной тележке.
- Я за Сталина в атаку ходил. Вот этими руками двухметровых эсэсовцев душил, а вас ****ей сожру и не подавлюсь!
Надзиратели, решившие его наказать, однажды попытались выволочь Хвата из камеры на «продол», да куда там! Трое дюжих, краснорожих погонника не смогли с ним справиться. «Хват» подпрыгнул вверх на своей каталке и острыми зубами буквально вырвал кусок мяса из бедра мусора. Тот взорал так, что сидельцам показалось, будто стены камеры раздвинулись, раздались.  Двое других хотели схватить инвалида, но он вертелся юлой, точно Дьявол подбрасывал его и рвал зубами их руки, ноги, бока.
Завязалась настоящая свалка. Васька, не выдержавший беспредела погонников, схватил деревянный протез бывшего артиллериста и стал охаживать им изуверов. Вор «Пеца» тоже соскочил из солидарности и Вору «Шаху» ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Погонники визжали как резанные, окровавленные, разодранные они звали на помощь и из коридора в камеру вбегали другие надзиратели, тут - же попадая под свирепые кулаки сидельцев, очумевших от надоевшего ожидания суда, этапа, а ещё мусорского беспредела. Когда в камере загрохотали один за другим выстрелы, Васька бросил на пол протез и громко закричал:
- Хорош! Стоп мужики! Остыньте, а то перешмаляют.
Наступила мгновенная тишина, сидельцы подались назад, отодвигаясь, от лежавших вповалку друг на друге погонников – надзирателей.
Пол был залит кровью, даже на стенах дорожками – пунктирами краснела она на сером бетоне. И тут, из - под наваленных, покореженных надзирателей, изрыгая трехэтажные маты на удивление всем выкарабкался в разорванной гимнастерке виновник побоища «Хват». Весь залитый кровью, он проехал на тележке мимо изумлённых солдат с автоматами наперевес на «продол» и дико закричал на них:
 - Хули стоите, это я их покусал всех, я! Народ не причём. Везите меня на расстрел ****во тыловое!  - и, отталкиваясь щетками от пола, поехал по коридору.
Ошарашенные солдаты отступили на коридор и, дождавшись пока стеная выползут надзиратели, захлопнули дверь камеры. Ещё некоторое время из «продола» доносилась громкая песня, которую орал «Хват»:
- Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает!»
- У него два ордена «Боевой Славы» - произнёс артиллерист с глубокой горечью – около пятидесяти выходов за линию фронта, возвращался назад, немецкого оберста тащил и оба на мине подорвались. Оберста в клочья, а «Хвату» ноги оторвало. В госпитале его «СМЕРШ» допрашивал, почему мол, не полз по разминированному проходу? «Хват» этой гадине говорит, что проход весь простреливался, а чекист ему – ты специально полез на мины, чтобы оберст не дошёл. «Хват» хапнул его за горло, хотел кадык вырвать, да только ухо успел откусить ему напрочь. Дали десять лет.
 Васька, выслушавший вместе со всеми историю «Хвата», вернул протез артиллеристу и громко произнёс:
- «Хвата» мы отмажем. Запомните все, как образовалась заваруха, никто не помнит. Стукача посадим на нож!
Он прошёл к своей «шконке», к нему тут-же подтянулся «Пеца».
- Ты чё это Бриллиант за инвалида стал «мазу» держать?
- Не знаю – неохотно ответил ему Васька - Почему-то подумал, что краснопёрые могли так с моим отцом поступить.
- Чё, твой отец инвалид? – спросил «Пеца».
- «Пеца», я своего отца в последний раз вот таким видел – он показал ему рукой.
- А-а-а! А я подумал инвалид – недоумевал «Пеца».
- Давно у меня руки чесались на этих «бузотеров».
Васька, ещё не отдышавшийся, огляделся и поманил к себе высокого, интеллигентного парня в очках, не принимавшего участия в драке.
- А ты почему не вступился за безногого – спросил он у застывшего в ожидании очкарика.
- Я растерялся – просто и обезоруживающе произнёс интелегент.
- Бывает – миролюбиво протянул Васька – Небось бухгалтер?
- Бухгалтер. А как вы догадались?
- По очкам. Ты че со мной на Вы? Тебе сколько лет?
- Мне? Двадцать шесть.
- А мне двадцать два – Васька многозначительно посмотрел на бухгалтера. Тот нерешительно топтался на месте.
- Садись сюда – Васька подвинулся, уступая место на «шконаре».
- Познакомься, это «Пеца», а это «Шах».
- Да ты «падай», не бойся, не съедим, это вон «Хват», тот мог сожрать.
- Как зовут тебя интелегент? – спросил,  сверкая золотыми фиксами татуированный «Шах».
-Арсений.
-Будешь откликаться на Бугалтера - тут-же втолковал ему «Пеца» - сам то откуда?
- Я местный, Горьковский.
- Я тоже Горьковский. А где жил?
- По Маяковского.
- В высотке что-ли?
- Нет, рядом,  в обычной двухэтажке.
- А я подумал, что ты из высотки. Там ведь одни «шишки» живут – «Пеца» был разочарован - А ты, значит, жил в доме, где дворником был татарин такой, в кожаном фартуке и военной фуражке, да?
- Да, да, я с этого дома.
- Так ты, наверное, там эту беленькую знал, ну блондинка такая, с сиськами такими.
- А как её зовут? – спросил Арсений, отчего то бледнея.
- Как зовут, говоришь? Забыл. А-а-а! Во, Аллка!
- Алевтина? Но это моя жена. А вы откуда её можете знать? – на лице Арсения проступили красные пятна.
Васька незаметно ткнул разболтавшегося «Пецу» локтем.
- Так ты, про какую Алевтину, у которой отец на трофейной «Эмке» ездит?
- Нет. У нас никакой «Эмки» нет.
- А-а-а! Значит, то другая. Моя Аллка она с высотки, ее отец большой начальник – стал врать «Пеца».
- Неси свою кружку Арсений, чай будем пить – прервал воспоминания земляков Васька.
Ещё не опомнившийся Арсений только шагнул за кружкой, как «Пеца» привалившись к Ваське, обозначил руками жест, означающий бесстыдное соитие мужчины и женщины и зашептал быстро-быстро, точно заговорщик:
- Бриллиант, я эту Аллку во все дыры, ****ь она законченная, а оказывается жена этого «фраера»…
- Никшни – прошипел «Шах».
- Ладно, замяли – Васька отодвинулся от разгорячённого «Пецы».
Однако чай попить им не довелось. Внезапно распахнулась дверь камеры. В проёме возникли два надзирателя с бумагой в руках.
- Бабушкин Владимир на выход – заорал «коридорный» набычившись,  выкрикивая следующие фамилии. Ими оказались «Пеца» и «Шах». Их повели по длинному коридору и развели по кабинетам, где Воров уже ждали следователи. В кабинете с зарешетчатым окном вдоль стола нервно расхаживал майор, дымя папиросой.
Он остановился прямо напротив Васьки, и некоторое время рассматривал того,  точно где-то глубоко внутри себя решал непостижимо трудную  задачу, и которую, как ему почудилось, он решил. Он выпустил клубок сизого дыма в лицо Васьки и, буравя его блеклыми студенистыми зрачками произнёс:
- Я тебя в пыль сотру и развею по ветру, за покушение на жизнь сотрудников.
Васька в ожидании продолжения угроз молчал и внешне спокойно, со стороны могло бы даже показаться что миролюбиво, рассматривал взбесившегося майора. Взгляд Васьки казалось - бы рассеянный, был направлен на малиновые петлицы следователя, на самом деле он быстро, как шахматист, просчитывал сложившуюся ситуацию. С поразительной скоростью он разобрал все за и против, разложив по полочкам мотивацию сокамерников, силу давления следователей, отмену смертной казни, «Хвата», которого надо было спасти, и понял, что его вариант, предложенный Ворам «Пеце» и «Шаху» единственный и безошибочно правильный.
Он, двадцатидвухлетний молодой Вор Васька Бриллиант, голубоглазый и белозубый, не придавая своему лицу никакой гримасы, не сдвинувшись ни на сантиметр назад, произнес негромко, но так, что каждое его слово было выпуклым, а главное точным, словно пуля выпущенная снайпером.
- Майор, вы забыли что «вышак», четыре года назад отменён. А теперь секи, как все получилось! Кто - то из следственных писал поздравительную открытку товарищу Сталину, а ваши недоумки хотели отнять открытку и порвать её.  Подследственные не отдавали, потому что с именем товарища Сталина они ходили в атаку и оно для них свято. Когда надзиратель смял и бросил открытку на пол, инвалид «Хват» бросился поднять её. В данный момент вы, майор, совершаете попытку сокрытия тягчайшего преступления, потому что если эти бывшие воины надумают обратиться к Генеральному Прокурору гражданину Вышинскому, то в пыль превратитесь вы. Вот и думайте над решением этой задачи, а меня, пожалуйста, верните назад в камеру.
Да, всё было именно так, память, несмотря на годы, воспроизвела все в точности – наутро следующего дня он познакомился с Зоей.
Весь вечер прошедшего дня «Пеца» и «Шах» ожидали подвоха, лишь Васька был спокоен, он точно знал что «чекисты» не дёрнутся, слишком зыбкими были их позиции.
- Ты рассказывай, рассказывай Арсений… - предложил он молодому арестанту.
- В середине 1949 года, в 3 часа дня в Рожицах,  в Волынской области, в совхоз - техникуме, прямо с занятий арестовали и отправили в Луцк, в тюрьму. В санкции на арест было указано хищение в 1948 году. Потом вот, после суда привезли сюда. Дали десять лет – повествовал Арсений свою Одиссею.
- Весёленькая история. А женат ты давно?
- Три года. Мы женились по любви, Алевтина как председатель комсомольской организации, поручала мне отдельные задания и мы стали с ней встречаться. Срок большой,  когда же после этого жить? Мне сейчас двадцать пять лет, выйду, будет тридцать пять, все лучшие годы уйдут. Безусловно, жена может и не дождаться, но Алевтина обещает ждать.
- Всякое бывает – согласился Васька.
- Я её не пойму, с ней что-то происходит. Когда у меня начался суд,  а начался он в час дня и длился не дольше трёх часов, судьи ушли готовить приговор, я гляжу, а Алевтины нигде нет. Так и не появилась… - Арсений замолчал и, увидев, что Васька смотрит в окно, тоже подвинулся к нему.
Погода была паршивая. Со второго этажа тюрьмы виднелось, как над красавицей – Волгой, словно мутная занавесь, поднимается туман, скрадывая в себе идущие пароходы, гудевшие почти непрерывно.
Васька, сидя у окна, вспоминал, как весело пролетали дни в Горьком на «малине», было выпито много водки, правда, он пил мало, не любил её.
- Ты говоришь десять, Бугалтер, и чуть не плачешь, а я «червонец» уже «оптыхтел», всю Колыму проехал, год на воле и теперь по Указу ещё 15 лет. С того срока мне часть списали по актировке. Может и в этот раз снимут, а Васька?
- Едва ли! – отозвал Васька – сейчас ужесточают.
- Василий, могу я спросить? – затянул Арсений.
- Что?
- Интересно, все говорят, что сидят ни за что, а срока дают 10-15 лет. Судят без разбора, за всякий пустяк. Неужели снова Ежовщина? Хотя, с расхитителями надо вести беспощадную борьбу.
- Ты это о себе? – спросил Васька.
- И о себе тоже – тихо ответил Арсений.
- Не надо самобичеваний, срок не уменьшится, а сидеть станет значительно сложней.
- Василий.
- Что?
- Творится невиданное передвижение народа. Все из разных мест и едут, вернее, везут их в разные концы Советского Союза. Одних на Восток, других, на Запад. Что же происходит, Василий?
- Я думал ты умней, извини, я не так выразился, ты умный, но я считал, что ты проницательней. Отец народов затеял Великие стройки коммунизма, вот туда и везут. Езжай и ты, там зачёты, быстрей удастся освободиться.
 - А ты, Василий?
- Я Вор, тюрьма – мой Дом, мне зачёты ни к чему. Да и не положено Вору.
- Василий, можно я еще спрошу?
- Спрашивай.
- Что значит Вор? И зачем тебе надо быть Вором,  если даже зачётами ты не можешь воспользоваться.
- Спроси лучше у «Шаха», он любит просвещать фраеров.
- А я фраер?
- Нет – произнёс Васька, после недолгого молчания – ты Арсений.
- Когда я сидел в другой камере, туда привели малолетку за изнасилование. Звали его Володей, ему дали 12 лет, а ему всего было 14 лет. Врачи дали справку, что он ещё не способен изнасиловать, а суд всё равно осудил.
- Ну?
- Но это же несправедливо Василий, теперь вся его жизнь сломается.
- У тебя есть конкретное предложение?
- Нет.
- Значит, будет сидеть.
- Чё ты донимаешь Ваську, Бугалтер? – дёрнул его за рукав «Шах», тоже почти сверстник собеседников, но чуточку старше их.
- На-ка вот лучше попробуй «планчику» - прошептал «Шах».
- Нет, что  вы! Я не хочу, спасибо, я боюсь.
- Фу ты, «штымпяра», от плана отказывается! Вася, тебе я не предлагаю.
- Кури сам, ты ведь «Шах».
               
                ***

Ночью Ваське снился котёнок, пушистый, тёплый, норовивший свернуться в клубок и устроиться на груди. От котёнка было спокойно на сердце, его тихое  мурлыканье навевало дом, мать, сестер Аню с Женькой.
- Васька, пойдём на прогулку – разбудил его «Шах».
- Я не хочу, посплю.
- Василий, на улице установилась чудесная погода, а ты любишь солнце, ты сам мне говорил – аргументы Арсения разогнали остатки сна.
- Эх, знал бы ты, какого отогнал котёнка – укоризненно произнёс Васька.
- Я? Котенка? Не было котенка – забормотал Арсений встревоженно.
- Котенок был в моем сне – пояснил Васька.
Прогулочный дворик был залит солнечными лучами, и если бы не тени солдата с винтовкой и решётки на бетонном полу, можно бы на минуту представить, что эти золотые нити ниспадают на узкую Ялтинскую или Алуштинскую улочку.
- Арсений, хочешь, я угадаю, о чём ты сейчас подумал?
- О чём же?
- Ты вообразил, будто это где-то в Крыму.
- Правда – засиял Арсений – а как ты узнал?
- Честно?
- Пожалуйста!
- Я то же самое почувствовал.
- Ха-ха-ха-ха! – впервые за все время рассмеялся Арсений, забыв о сроке, о жене Алевтине и предстоящем этапе.
- Больше всего на свете я люблю солнце – повторился Васька.               
В этот момент за стеной, в соседнем «дворике» запела девушка. Голос был чудный, чистый, в нём переливались серебряные нотки.
- Это Зойка. Воровка, срок шесть лет – вывалил багаж знаний «Пеца».
- Ты хоть и известный взломщик «мохнатых сейфов» «Пеца», но в этот раз у тебя ошибочные сведения. Ее действительно зовут Зоя, но только она ЖИРовка. Я знаю, что ей двадцать шесть лет и ещё кое-что о ней известно – хитро оскалил зубы «Шах», язвительно улыбаясь.
Васька безучастно слушал песню,  не вникая в препирательства «Шаха» и «Пецы».
Он думал о чём-то своём, и эти мысли не были о воле, бабах, деньгах, они даже не касались матери, сестры, он вновь и вновь размышлял о Воровском. Он был носителем Закона,  посвящённым, и Закон стал его жизнью.
               Зоя тем временем продолжала петь, голос её взбирался выше и выше, слова: «Слушай Волга-река! Если рядом зэка! Днем и ночью на стройке чекисты. Это значит рука, у рабочих крепка. Значит в ОГПУ коммунисты» - улетали за стены тюрьмы.
- Ну и что тебе известно, на что ты намекал? – «Пеца» уязвлённый молодым Вором, серьёзно заточился на певице. За стеной грубые,  прокуренные голоса невидимых блатнячек, шипя словно гадюки, требовали от ЖИРовки Зои, чтобы она спела для Воров «Мальчишку».
- Там Воры - «Пеца», «Шах» и «Бриллиант», спой для них, не то вернёмся в камеру и хором оттрахаем тебя – грозно угрожала камерная «жучка» певице.
- А кто это Бриллиант? – спросила исполнительница.
- «Шах» - выкрикнула «жучка» - передай Васе, что тута им заинтересовались.
- Васька, ты слышишь?
- Да слышу я. – неохотно оторвался от своих размышлений Васька.
- «Жучка» спрашивает, что ей спеть? Зоя к тебе интерес проявила – с ревнивыми нотками в голосе пояснил «Шах».
- Пусть поёт, что на сердце – безразлично отозвался Васька.
Вскоре из-за стены к самому в клеточку золотящемуся небу, вновь взлетел голос Зои, которая вдруг, прервавшись на словах «Катюши»:
- Про того, которого любила – неожиданно громко, так что серебряные брызги её голоса разлетелись по всему прогулочному периметру пересыльной тюрьмы, закричала:
- Про Бриллианта, чьи письма берегла.
В разных «двориках» услышав её интерпретацию, одобрительно загудели блатари.
- Прогулка окончена, вернуться в камеру! – закричал молодой надзиратель,  тарабаня железякой по железной двери.
- По голове себе постучи, придурок – подсказал ему «Шах», никогда не унывающий,  сверкая фиксой в широкой улыбке.
               С этого дня Васька не пропускал прогулки и в следующее утро отправил Зое красивую «марочку» с нарисованным букетом алых роз.
Она пела для него, причём, когда громко, так, чтобы было слышно за стеной, объявляла об этом, в голосе ее отчётливо прорезалось недоумение, что она – политическая, поёт для какого-то Вора.
Тем не менее, тембр её нравился Ваське, и он с удовольствием слушал. Ничего особенного не происходило в пересыльной тюрьме.
Арсений донимал Ваську: Надо же, Гончарову удалось так красочно изобразить безделье русского барина «Обломова». На это надо иметь талант и очень большой. Незря Владимир Ильич Ленин примерял Обломова к некоторым советским людям. Они у нас не вывелись до сих пор и ещё долго будут существовать.
- Богатые бездельники – отозвался Васька.
- Да, хотя Владимир Ильич провозгласил: - От каждого по способностям – каждому по труду.
- У-у-у! – «Шах» деланно хватался за голову – Не произноси этого имени Бугалтер, у меня щас зубы начнут крошиться!
«Пеца» вёл активную переписку с красивой «фармазонщицей», отправлял ей поделки, наконец, ему удалось договориться со сменой, что её приведут и весь день прихорашивался, обливая себя одеколоном «Шипр», отмахиваясь от неугомонного «Шаха».
Только «Пеца» скрылся за дверью, как она, не прошло и пяти минут, вновь заскрежетала и на пороге возникла тележка, на которой восседал живой и невредимый «Хват».
Он торжественно въехал в камеру  и, не снижая скорости, подкатил к Ваське.
- Здорово Васька! – заорал он весело, возбужденно.
- «Хват»? Всех оперов перекусал?
В камере рассмеялись, инвалиду были рады, точно он своим возвращением принёс для всех добрый знак. «Шах» кому-то подал незаметный знак и «Хвату» подали закопчённую чифирную кружку с налитым на одну треть спиртом.
- Жизнь Ворам! – сказал «Хват» - бывший лихой разведчик, орденоносец и махом вылил в себя содержимое кружки. Васька улыбнулся ему в ответ
                На следующий день, точнее в последующее утро неожиданно собрали этап на Север, на зачёты и из их камеры уехало 12 человек, среди которых оказались «Шах» и Юрка «Хват».
- Ты присмотри там за людоедом – попросил Васька «Шаха».
- Не беспокойся Вася, тем более, выяснилось, что мы с ним жили в одном доме.
- Мир тесен – произнёс Васька – А пути Господни неисповедимы.
- Я его в обиду не дам – пообещал «Хват».
- Тогда я спокоен – улыбнулся Васька, обнимая обоих и выпроваживая за дверь.
Дни тянулись муторно. Единственным спасением были прогулки и песни Зои, с которой теперь Васька искал встречи.
«Пеца» рассказывал про Колыму, как там было плохо.
- Чекисты держали впроголодь, зэки за пайку хлеба убивали людей. После меня, говорят, стало лучше.
Этот возрастной покоритель дамских сердец изъездил весь Советский Союз, крал в самых известных санаториях,  лечился сам и обкрадывал страждущих. Он был типичным образцом Вора, жившего по принципу: украл – выпил - в тюрьму.
Из Юрьева прибыл этап и в камеру занесли одного председателя колхоза, со сроком 10 лет по Указу. Совсем молодой парень, только недавно отслуживший в армии. В деревне, где он жил,  он был единственным мужчиной, даже мальчишек в ней не было. Все мужчины деревни полегли в войне, и вот этот Ваня Смирнов оказался там за всех мужиков. Он был закован в железный панцирь, потому что чекисты били его так, что сломали ему позвоночник.
- У меня растрата, не превышающая размер оклада, я внёс деньги в кассу, а они всё равно дали срок – рассказывал Ваня Смирнов.
 Он понравился Ваське и Васька вместе с Арсением стал ухаживать за ним, а когда в субботу камеру повели в баню, они подняли его на руки и понесли.
- Вася, некоторые бабы очень просили меня. Поеби говорят Ваня ради Христа, и что мне было делать? Пересплю, а утром хоть в петлю лезь, ведь у них же мужья где-то, вот так и жил, колхоз надо было поднимать, но вот теперь… как они там без меня?
Арсений, от природы поразительно совестливый, стыдливый парень, краснел, слушая Ванькины рассказы, лицо его покрывалось красными пятнами, он отворачивался, делая вид, что разглядывает потолок.
Васька-же к Ванькиному монологу отнёсся с пониманием,  по - житейски.
- Ну, что-же им делать? Природа свое требует, не объяснишь ей, что мужиков на фронте побило. Молодец Ванька, что не отказывал им в этом.
Арсений тёр ему руки, ноги, а Васька поливал из таза тёплой водой. «Пеца» после бани подсел к нему и недоумённо произнёс:
- Не пойму я тебя Бриллиант, то ты за обрубка лягавых бьешь, теперь сиделкой нанялся к парализованному.
- Хочешь сказать – не Воровское поведение?
- Я всю Колыму прошёл, мои зенки такого навидались Бриллиант. Были бы они Воры – тогда другой разговор…
- «Пеца», давай отталкиваться от того, что Воры это «Люди», и всё людское – есть Воровское.
- Видно зря я затеял этот разговор – глухо произнёс припечатанный к стенке «Пеца».
- Оставим его – предложил Васька и протянул «Пеце» руку.
- Вася, если бы ты знал, как эти бабы выли по ночам, будто волчицы. Подушки закусят и воют, тихо так, чтобы детей не пугать, а утром берут серп и в поле – жать, снопы вязать. Голод в деревне, крапиву жрали. Я же на войну два раза убегал, меня назад прогоняли. А в 1946 забрали в армию, три года в строю, в Туркмении,  в Кушке, на границе – вот и вся моя история – Ванька блестел зубами и орал дико, когда Васька поливал его водой.
Вечером, они лежали на шконках и Арсений рассуждал наивно обращаясь к Смирнову:
- Ну ладно, я украл. Начислил лишнее и полученные деньги поделили с директором. Война ведь закончилась, Алевтине хотелось посещать рестораны, одеваться, а для этого нужны были деньги. Но вот тебя же, ни за что посадили, да ещё такой срок дали! Как же так?
- Ещё Чехов в своем рассказе «Любовь» писал, что если дело попадает к судье, то человека обязательно осудят – неожиданно произнёс Васька.
 Арсений, повернув голову, принялся разглядывать Ваську с интересом и нескрываемым любопытством.
- Василий, а какое у тебя образование?
- Шесть классов.
- А почему ты не учился дальше?
- Война началась. Я школу бросил.
- Но почему? Вы же в Астрахани жили, а там войны не было.
- Война была повсюду, Арсений. Бомбы конечно не рвались, но война сидела в любом человеке. Из каждой семьи кто-то был на фронте. Мне тогда только четырнадцать исполнилось. Мать на заводе работала – оборонном, паёк получала. Я хоть и младший, но один мужчина в доме, две сестрёнки надо мной, кормить их надо, глядеть за ними, не получилось учиться, да и матери не до моей учёбы было и в школе, учителя нашего на фронт забрали, вообщем в классе бардак.
- А я учёбу любил. После школы в институт пошёл в 1940 году, а когда война началась, нашему институту бронь дали – она на всех распространялась – на преподавателей, студентов. В 1945 году сразу после парада Победы на Красной площади, наш выпуск получил дипломы. Я стал экономистом, но работать пошёл бухгалтером, там зарплата выше, я тогда уже с Алевтиной встречался.
- «Шах» бы сейчас сказал тебе: Вон откуда у тебя хватательный рефлекс развился!
- Да «Шах» не упустил бы шанса вонзить в меня зубы. Почему вы разные, ты Вор и он Вор?
- У меня две сестры, Арсений, от одной матери, одну сиську сосали, а обе разные. Аня во мне души не чает, умереть готова, а Женька, та волком глядит, вот и пойми...
- А сколько им?
- Ане сейчас 25 лет, а Женька на год ее младше – погодки они.
- Василий, а отец твой где? – осторожно вступил в их разговор Ванька.
Васька долго молчал и его друзья не нарушали этого молчания, понимали, на больную мозоль наступили.
- Да нет, всё нормально парни, не бойтесь, я ведь не сахарный, не растаю. Я ушёл в воспоминания. Отец мой был тюркских кровей, мамка говорила, что он казак из - под Оренбурга. Лицом вылитый Чапаев был. Злые языки прозвали мамку – Чапаихой, ну а когда я подрос, то стал Чапаёнком.
- А что с ним стало? – спросил Арсений.
- Не знаю, помню, что ушел на фронт, я ещё совсем шкет был. Дед мой был богатым, как-то проходили с матерью мимо высокого красивого дома, и она сказала мне, что это когда-то был дом ее отца. Но я это смутно помню.
- Какие у нас у всех разные судьбы – вздохнул Ваня – но зато тюрьма нас свела,  и  это здорово, парни. Я предлагаю вам дружбу!
- Принимается! – улыбнулся Васька – тогда не теряйтесь! Срока у нас не маленькие и неизвестно куда закинут.
- Где-бы мы не были, наша дружба поможет нам все преодолеть и освободиться – убеждённо, с блеском в глазах заявил Арсений.
«Никогда не воспользуюсь милостью власти, сам буду решать, когда мне уйти на свободу!» - размышлял Васька, но вслух не произнёс ничего.
Точно уже тогда знал он, как мало ему доведётся дружить в жизни, и редко с кем можно будет быть искренним - просто лежать на шконке, в окружении друзей.
- Василий, а ты закончил читать Горького «Фому Гордеева»?
- Да, почему ты спросил, Арсений?
- Ждал, когда ты прочтёшь, чтобы поговорить об этом. Я ведь сам её только в тюрьме и прочёл, за три ночи проглотил.
- Горький полно и красочно показал быт и разврат купечества. Этому Фоме больше ничего не оставалось делать, как пить, гулять и блатовать. Я ещё мало читал Горького, при случае обязательно прочту все его произведения.
 - А вот как ты относишься к самой его личности, Василий? Ведь его сам Ленин называл писателем революции.
 - На мой взгляд, он личность мутная, хотя очень влиятельная. Но в целом, я недостаточно достоверно знаю о его биографии, чтобы окончательно сформировать мнение!
- А Ленин? Выходит он не разглядел, так что ли?
- Арсений, тюрьма не самое удобное место для таких разговоров. И тут, в больше степени я не хочу подвергать риску тебя, ты и так придавлен сроком, да Ваньку. Но коротко я тебе всё-же отвечу.  Ленин – это самая крупная сука на Руси, которая и есть Антихрист. И все эти Троцкие, Бухарины, Зиновьевы, Каменевы – тоже слуги Дьявола.
Побледневший, не на шутку испугавшийся Арсений схватил Ваську за руку и быстро зашептал:
- Василий, давай прекратим этот разговор. Пожалуйста. Прости меня, что я его спровоцировал. Я не думал, что мы так далеко зайдём.
Васька приподнялся на локте, посмотрел на своих новых друзей и улыбнулся:
- Тогда пусть Ванька расскажет про свой колхоз.
- Давай Ваня, расскажи – горячо принялся просить Арсений.
- Не могу я ребята, что-то плохо мне, позвоночник огнём горит. Наверное,
недолго мне осталось – прошептал Ванька  – Что происходит в государстве, мы ведь с бабами вместо коней, себя запрягали в плуг и пахали? Работали от зари до зари, ради страны, ради партии, а тут переломали всего и сделали инвалидом. За что? – по небритой щеке Ваньки лились горячие слёзы.
- Держись Иван. Доедем до зоны, там я тебя на ноги поставлю. Слово даю! К девкам вместе пойдём – Васька говорил так, что для сомнений не было места и лежавший неподвижно Ванька и соскочивший с места Арсений поверили ему.
- Тогда нам надо быстрей попасть на этап – произнёс, резко выдыхая, разгоняя слёзы, Ванька Смирнов.
- Уже скоро. «Пеца» пробивал, весь наш продол формируют. Так что держитесь.
- Василий, а у тебя получится встретиться с Зоей?
- Да. Все утрясено. Сегодня!
- И ты молчал…
- Это тюрьма Арсений. Научись хранить тайны.
- Извини Василий, рядом с тобой я чувствую себя в безопасности и забываю что я в тюрьме.
Васька ничего не ответил Арсению, внимательно наблюдая за тем, как «Пеца» во время тасования передергивал колоду и «заряжал» её.
Его противник по игре не сводил глаз с ловких рук «Пецы», однако ничего подозрительного не мог уловить.
«Пеца» отдавал противнику «заряженную» колоду и тот раздавал её. Они брали карты в руки и осторожно раздвигали их, словно обращались с минными взрывателями. Как ни вглядывался соперник «Пецы» в свои карты, как он не размышлял, всё оказывалось напрасным, он раз за разом проигрывал.
Ближе к ночи за Васькой пришёл татарин, с помятым лицом, будто по нему проехал гусеничный трактор. Он отворил дверь, и Васька вышел в коридор.
Они шли по кривым переходам, под тяжелыми сводами, по железным лестницам спускались вниз. Воздух тюрьмы казалось, был наполнен приглушенными звуками, среди которых если внимательно вслушиваться, можно было различить чьи-то стоны, выкрики, обрывки песен, рявкающие команды, стук алюминиевой посуды.
Он пах отчаянием, человеческими испражнениями, многотысячным горем и неизвестностью.
- Мой начальник исказал мине, что ты акча даёшь.
- Слушай татарин, ты всё получишь, если будешь делать, что я тебе скажу. Понял меня?
- Всё будет хороший, всё будет Васка.
Он открыл дверь камеры, тесной, крохотной, затхлой и пропустил Ваську внутрь.
- Где цветы? – хмурясь, спросил Васька.
- Светы спрятал под матрац, открой, там лежит.
- А еда?
- «Сидор»? Под нарой.
- Все татарин, веди её быстрей и смотри, чтобы без «шухера».
- Исделаю, жди Васка.
 Татарин исчез, захлопнув дверь, а Васька, откинув матрац, взял в руки смятый букетик «маргариток» и аккуратно расправил лепесточки.
Зоя оказалась и вправду красивой. Короткая причёска огненных волос  показалась Ваське застывшим, словно вулканическая магма, золотым ореолом. По переносице будто бы только что прозревшие, разбегались рыжие, озорные веснушки. Это обезоруживало и в то же время моментально делало её, незнакомую женщину, ЖИРовку - как принято было называть врагов народа - близкой и даже в какой-то мере родной.
 Нет, она действительно была не похожа на всех тех женщин, с которыми, Ваське доводилось иметь дело. И хотя среди них были просто несравненные красавицы, Зоя гляделась дочерью Солнца, случайно, из любопытства, на минутку, заглянувшую в мир злобных, агрессивных, по большей мере несчастных теней.
«Какая-же я тень?» – успел он спросить сам у себя. И тут-же ответил:
«Я влюблённая тень!»
 А то, что он впервые влюбился, окончательно и бесповоротно, это он понял, как только она раздвинула губы и произнесла:
- Здравствуй Василий!
Её голос был одним на тысячу, нет, одним на миллион, да нет, он был единственным таким во всём мире, о котором в тот миг Васька мало что знал.
Голос был грудной, бархатистый, красивый, интригующий. Бог мой! Да разве бывают враги народа с такими голосами?
- Советская власть совсем одурела, раз тебя посадила – произнёс Васька, это у него вырвалось.
- Мой следователь так не считал.
Васька поймал себя на мысли, что он впервые в своей жизни дарит женщине цветы.
- Это тебе Зоя – он подал ей худенький букетик.
- Ты и на свободе был такой галантный? – спросила она.
- Меня Арсений научил. Мой сокамерник – поторопился он обьяснить, увидев её вскинутые удивлённо зелёные глаза.
 Арсений, узнав о том, что Васька должен был встретиться с Зоей, разволновался не на шутку, точно встреча предстояла ему.
- Ты же можешь сказать им – он показал взглядом на дверь – Пусть они цветы найдут.
- Цветы? Какие цветы Арсений? Ты спятил?
- Василий, я в своём уме. Ты не можешь явиться на эту встречу с бутылкой браги, Зоя очень умная, образованная девушка.
- Женщина. Она на четыре года старше меня, твоя ровесница.
- Это неважно. Ты же Вор, Василий, как же ты предстанешь перед ней без цветов?
- Хорошо, давай попробуем – согласился Васька, последний аргумент Арсения окончательно добил его.
- Арсений? Имя интересное. Спасибо. Так необычно всё это – произнесла Зоя.
- Я понимаю, прости, я узнал, что на днях будет большой этап и решил, нам обязательно нужно увидеться.
- Зачем? Ты хочешь со мной переспать? – Зоя припечатывала его своим взглядом в упор.
- Не надо выставлять иглы Зоя. Нас развезут, тебя в одну сторону, меня в  другую. Как мы будем жить друг без друга? Я же вижу, что понравился тебе или это не так?
Зоя глядела на него неотрывно, он тоже не отводил взора, так и стояли, будто у них была не всего одна ночь, а целая вечность.
Наконец губы Зои раскрылись и она произнесла: Так! Так!
Васька шагнул к ней и опустился на колени. Он целовал её белую кисть, тонкие, хрупкие пальцы, а она  гладила его коротко стриженную голову и повторяла одно и тоже слово: Василий, Василий, Василий.
Он снял с неё тяжелое, крепдешиновое платье, обнажив плечи. С ней все было не так, как прежде с другими. Он почувствовал, что вздрагивает, будто к телу прислонили лёд. А Зоя, стояла с закрытыми глазами, принимая его ласки, позволяя трогать себя.
- Бери меня Василий, бери меня, следователь хотел взять, сволочь, но я насилу отбилась, ненавижу эту нечисть, лучше с тобой – Вором буду, чем отдамся этим людоедам.
Она прильнула к его груди, обвила руками шею и впилась ему в губы.
Всё закружилось вокруг – потолок, прокопчённые стены, стальная дверь, решётка на узком окне.  Прошлое никогда прежде ни на минуту  не отпускавшее его из своих цепких лап, отлипло и улетело в пространство безвременья, и теперь он в полной мере чувствовал вкус её горячих губ и глядел, не мог наглядеться в её зелёные глаза, оказавшиеся так близко к нему.
На всю оставшуюся жизнь в тот миг, он запомнил запах её обнаженного тела, и после будет хранить его в глубинных недрах обоняния, и в моменты, когда ему не будет хватать воздуха в смрадных камерах, он научится улавливать этот её ставший навеки родным – запах!
Они ласкали друг друга, позабыв обо всём на свете так,  точно находились не в тесной коморке с подслеповатым светом, а на белых, перистых облаках – перинах, посреди бескрайней голубизны небесного океана.
- Я замужем.  Он старше меня на семнадцать лет, генерал. Мы в браке три года, из которых год я уже сижу. У него 58-я статья, а я ЖИР, жена изменника Родины. Детей у нас нет. Я его не люблю. Он красиво ухаживал за мной, и я пошла за него. Это было сразу после института. Потом стала понимать, что не люблю, что мы разные, чужие по сути друг другу люди. Нас это стало тяготить, назревал разрыв, мы оба это понимали и ждали дня, а тут его арест. Не успела я отойти от шока, как в квартире устроили повторный обыск, искали какие-то бумаги,  а затем меня увезли в подвал.
Два месяца допрашивали по ночам, не давали спать, не давали воды, угрожали закинуть к уголовникам. Потом сменился следователь, пришёл новый, молодой, наглый, здоровый, стал приставать, а сам воняет как мерин, противно!
Она замолчала, пытаясь справиться с налетевшими эмоциями, затем взяла себя в руки и тихо продолжила:
- Было очень трудно, но я не уступила ему, орала, царапалась, теряла сознание, но не далась, тут и его сменили. Делом моим занялся пожилой дядька. Дал мне отоспаться, я к тому времени стала курить, принёс мне папиросы, быстро закрыл материал и отправил в суд. Срок у меня десять лет – закончила она – теперь ты обо мне почти всё знаешь.
- Милая, любимая! Я, такой как ты, никогда не встречал, и не думал, что такие бывают. Я буду любить тебя до смертного часа, как только мать свою люблю, как только сестер люблю – шептал Васька, пребывая почти в полном безумии.
- Ты мой, мой! Выстраданный мной бриллиант! Никому тебя не отдам, загрызу всякого словно волчица. Расскажи о себе, теперь твоя очередь.
- Не надо Зоя, не спускай меня с облаков на землю, я не хочу. Утром залают псы – надзиратели, тогда спустимся, а пока мы с тобой на небе, на небе – просил Васька её.
Он перебирал её золотые волосы, пропуская их между пальцев, и любовался ими, глядя на то, как они струйками вытекают из его ладони.
Его привлекла голубая жилка, неустанно бьющаяся на белой шее, он слегка прижимал её пальцем и тогда чувствовал биение её сердца.
- Господь мой! Спасибо тебе,  что ты мне даровал это счастье, что ты послал мне эту солнечную женщину – шептал Васька и быстро, быстро крестился.
Зоя распахнула глаза, и, увидев, как он молится, удивилась.
- Как же ты молишься, ты же Вор, грешник?
- Все мы грешные Зоя. Грешим и каемся.
- Вот и мы с тобой согрешили Вася, я ведь замужняя.
- Покайся! Господь принимает молитвы, он радуется покаянию.
- Господи, прости меня! – прошептала Зоя - Но я же комсомолка, чуть было в партию не вступила.
- Господь наш Пастырь, он собирает заблудших.
- Но как же воровство в тебе уживается с верой?
- Рядом с Господом Иисусом Христом был распят на муки Вор. Когда они становились невыносимыми, он не выдержал и воскликнул:
- Если ты сын Божий, попроси Отца своего, пусть он простит меня - грешника! И Иисус, видя искренность намерений мученика, ответил ему:
- Истинно тебе говорю, покайся и ныне же будешь со мной в раю!
- Господи, прости меня грешного! – воззвал к Богу Вор и Всепрощающий, простил его.
- Откуда ты знаешь, разве ты читал Библию?
- Да, читал. Я в церковь ходил, и тамошний батюшка дал мне Новый Завет.
- А я никогда не видела, и если честно, я атеистка. Была ею – поправилась Зоя – Впервые здесь, в стенах тюрьмы, когда совсем стало невмоготу, обратилась к Богу за помощью в отчаянии.
- И он помог тебе, дал силы?
- Да, он дал мне силы. Стало легче дышать, стены раздвинулись, или может я это придумала, может мне показалось.
- Нет, Зоя, это Он протянул тебе руку, не сомневайся.
- Ты веришь в то, что он видит каждого человека?
- Да.
- Тогда покайся и отрекись от прежней жизни.
- Нет. Я Вор.
- Ты не хочешь быть честным человеком?
- Зоя, это долгий, трудный разговор и ты не готова к нему. Я не уклоняюсь. Тот Вор, после того как уверовал, был послан Господом в качестве проводника в тёмное царство грешников, не желающих раскаяния. Чтобы через него, такого же, как они сами, они пришли к очищению - через него пришли к Господу Богу, Отцу нашему.
- Тогда что это, жертвенность?
- Да. Против Бесовского, Дьявольского, Вор противопоставляет Людское, потому что Бог Отец, когда создал человека, возлюбил его, как себя самого.
Зоя обняла Ваську за шею и заплакала, даже не заплакала, а зарыдала, слёзы двумя стремительными ручьями хлынули из её волшебных, зелёных глаз и обожгли Васькину обнажённую грудь.
И он ничего не произносил, боясь нарушить это таинство очищения. Она плакала, а у него на душе становилось светлей и светлей. Муть безрадостного детства, голодного, беспризорного, лихого, грешного, медленно стала сдвигаться кверху.  А там, где она сдвинулась - проступила полоска тонкая, тонюсенькая, но такая чистая, такая прозрачная и на глазах стала расширяться, увеличиваясь.
Всё что он не додал мамке своей родной, что не досказал, в чём не успел, не имел возможности поделиться с сестрами милыми, стало вдруг вызревать в душе его, набухать словно тесто и уже начало переваливаться за край, вытекать и тогда он стал целовать Зою бесконечно. В каждом этом поцелуе была не донесённая любовь к матери, к Ане, к Женьке, в этих поцелуях было обращение к Богу, было раскаяние, была просьба не оставлять его без Милости Божьей, без Зои – этой дочери Солнца.
После «малин», после Вора Резанного, после домзака, побега, Воровских «толковищ », впервые в своей ещё не длинной жизни, он ощутил, какой огромный груз он нёс на себе.
- Зоя,  я хочу спросить у тебя?
- Что?
- Скажи, почему, когда тебе приказали петь для Воров, ты стала петь для меня?
- Не знаю. Я за этот год сменила несколько камер. Когда в нынешнюю пришла, впервые от «жучек» услышала про Воров. Называли «Шаха», «Пецу» и «Бриллианта». Вскоре стали в камеру по кабуру приходить «малявки» от «Пецы». Наши «жучки» их хором читали. Как-же - Вор отписал! Тогда я поняла, что Воры, это что-то вроде райкома партии, то есть самые главные среди уголовников. «Шах» тоже прислала записку, обо мне интересовался. «Жучки» стали описывать ему мои данные, точно я лошадь на продажу, а «Бриллиант» молчит. Как-то вечером я голову мыла и слышу разговор «жучек» между собой. Они говорят, что ты истинный Вор, потому тебя «Бриллиантом» прозвали. Мне стало интересно, и я решила петь для тебя. Вот так!
- Как просто и глупо. Подумать страшно, что могло сложиться по-другому, и мы никогда не встретились.
- Нет Васечка, это Судьба, ты у меня на роду написан, и я у тебя написана.
- А ты веришь в Судьбу?
- То, что мне пришлось испытывать в тюрьме, не сойти с ума, не удавиться, и после всего этого найти в себе силы для песен, ведь если бы не мои песни, мы бы не узнали о существовании друг - друга.
Васька хмурился, раздумывал, вновь глядел в её красивые глаза, поспешно гладил её, зарывался лицом в золото волос.
- Ты любишь стихи? – спросила она.
- Я мало читал, у меня шесть классов, Зоя.
- Ты не читал Есенина, Блока, Пастернака?
- Нет.
- Васечка, тебе обязательно надо их прочесть. Ты знаком с работами древних греческих философов?
- Нет.
- А русских классиков?
- Достоевского «Каторгу» прочёл, Гоголя рассказы, но у меня отличная память, я если что-то хочу запомнить, то будто сфотографировал. Ты голодная? У нас под нарой лежит «сидор» с едой, поешь немного.
- А ты?
- И я вместе с тобой.
- А что там в мешке?
- Не знаю. Еда.
За узким, зарешетчатым окном стремительно серело, ночь, такая желанная нынче, предательски отступала, уступая место рассвету, собаки, бегающие по периметру, почуяв приближение утра, забрехали наперегонки.
- Ты уйдёшь, как я буду жить без тебя? – спросила Зоя.
 Васька крепко прижал к себе сильное, жаркое, молодое тело не зная как её утешить. Время было такое, этапы разгоняли по всей стране, много женщин везли на Урал, там строился гигантский комбинат, на Байкал, в Красноярск - как было угадать? Как потом в мутном человеческом потоке - муравейнике, он сможет найти её? Он не знал, что будет с ним самим! Куда его занесет арестантская безжалостная доля. Судьба Вора – это лишения, потому Закон не позволяет Ворам иметь семью, детей, оттого что это слабое место – ахиллесова пята, про которую рассказывал Арсений.
Он должен был выбирать между ней – Зоей и своей Воровской судьбой.
 «Если я это расскажу ей сейчас, она умрёт у меня на глазах, её сердце не вынесет. Пусть уйдёт счастливой. Пусть хоть одну ночь она получит от меня это маленькое счастье, что с нами станет завтра, никто не знает».
- Надо одеться – прошептала она сквозь слёзы.
- Да, скоро придёт татарин.
Зоя всем своим исстрадавшимся телом прижалась к нему, покрывая его глаза, лоб поцелуями, затем отбросила в сторону серое, грязное, арестантское одеяло и поднялась с нары.
- Гляди на меня Васечка, гляди и запоминай каждую клеточку моего тела. Оно отныне принадлежит только тебе, ты мой муж.
- А он?
- Я хочу быть твоей.
- Мы должны обвенчаться.
- Как? Нас ведь развезут.
- Пока не знаю. Но где бы ты ни была, я тебя разыщу.
Зоино тело в жёлтом свете камерной лампочки и сером, падающем из окна, казалось высеченным  опытным каменотёсом из цельного мрамора.
- До чего же ты красивая! – прошептал восхищённо Васька.
- Были у тебя до меня такие бабы? – бросила она с вызовом.
- Нет! Нет! Таких, не было.
- Не люби больше никого Васечка, я тебе послана Господом! В это я уверовала сегодня. Ты мой отныне, а я твоя!  Повтори Васечка – она взяла его за руку, заставив подняться и встать напротив себя.
- Скажи что ты мой, а я твоя! – снова потребовала Зоя.
- Я твой отныне, а ты моя, Зоя, до смертного часа – произнёс Васька глухо.
В камерную дверь стукнули условным стуком, это значило, что их сейчас разведут. Зоя, сама еще обнажённая, торопливо застёгивала на нём пуговицы его рубашки, раз за разом повторяя:
- Сейчас я оденусь, я оденусь.
Когда татарин всунул в замочную скважину ключ и, прокрутив его дважды, открыл дверь, они оба стояли одетые, взявшись за руки, словно школьники - первоклашки.
- Ты так и не поела, придёшь в камеру, открой его. Арсений наспех собрал для тебя, он отличный парень. Так переживал за нас…
- Спасибо ему.
- Цветы не урони.
- Не уроню. «Жучки» сейчас от зависти лопнут.
- Не давай себя в обиду.
- Горло перегрызу. Я ведь теперь жена Вора.
- Мы ещё не обвенчаны.
- Я буду молить Господа…
- Не плачь.
- Я не плачу.
- Всё! Надо идти. Иди Зоя, не оглядывайся.
- До встречи Васечка – она не глядя на него, на татарина,  мужественно шагнула за порог и скрылась за дверным косяком.
Васька стоял посреди пахнущей плесенью камеры и слушал её дробные удаляющиеся шаги.

    ***

Жизнь в тюрьме,  как в тюрьме!
Так, на крупной станции расталкивают вагоны.
С путей на пути…
На другие рельсы.
А чем же они другие?
Те - же самые, – стальные!
На морозе прикоснешься – рука прилипнет.
Но другие пути, уводят на другие  станции.
Другие рельсы – это другие лагеря.
Их как грибов – поганок, после дождя…
Расплодили Советы.
650 тюрем по Руси!
Но Вору разницы нет.
Что этот лагерь, что другой…
Но как - же все проклюнулось?
Откуда корни Вора?
Ведь были урки, оребурки.
Возникли жиганы.
А жиганы кто?
Красный террор породил.
Бурлила гражданская …
Русь захлебывалась в крови.
Колчака расстреляли в Сибири.
Деникин сковырнулся.
Белому движению конец подходил.
В Крым!
Туда…
Там последняя надежа...
От обезумевшего мужика русского.
Вовсе спятившего.
Сколь веков лоб крестил, а тут…
За Антихристом Лениным пошел.
Землю ему пообещали.
За землицу душу продал мужик!
Ловко провернул Антихрист:
Власть Советам!
Земля крестьянам!
Если власть твоя, что стоит тебе назад забрать…?
Так - от Царя - Богом нареченного - отрекся мужик...
А за Бесов...встал.
Бесы захороводили мужика русского.
Но почему?
Издавна на Руси богатство было признаком бесчестия!
В богатстве сыто брюхо – да голодна душа!
Где говорят деньги – там молчит совесть!
Все забыли!
Забыли!
Бесы захороводили.
Богатство земного рая пообещали.
Обманулись.
Противоречив русский мужик от века!
Он и умен и глуп.
Щедр и жаден.
Силен и слаб.
Велик и ничтожен.
Он и государственник и анархист!
Он непостоянен!
И непредсказуем!
Веками бояре паразитировали на нем…
Степан Разя вздыбил Русь.
Затем пришли дворяне…
И в этот раз.
Разобрался мужик в причинах бед своих,
И взялся за оружие:
На виселицу дворянина!
И чиновника на виселицу!
И священника!
Обезумел он, рассудком тронулся.
А ведь нельзя священника, нельзя!
За ним крест святой!
На кресте Иисус – мученик!
Нет же, он готов за землю… крест порушить.
Не в крест он верит,
А в пресвятую Мать – Богородицу!
Мать – Богородица женского рода.
И землица женского рода.
Темен мужик.
Дремуч!
Обижен он на церковь.
Разуверился в ней.
Рассердился.
Церковь принесла на русскую землю террор.
Жгла на кострах староверов.
Тех, кто два перста поднимал.
Когда святой крест бил.
За Бога Отца и Бога - Духа святаго!
А Иисус – сын человечий.
На костры староверов!
Жечь заживо…
Патриарх Тихон приказал!
Пережил мужик.
И это!
И потом, спустя время…
Когда дворяне за кадык взяли…
Мужика русского.
Горемычного.
Путаного.
Темного.
Церковь не встала на их сторону.
Не заступилась за униженных!
Налились кровью глаза.
Замычал он глухо, утробно.
Замотал головой, точно во хмелю.
Лишилась она в его глазах – права,  на нравственное  лидерство!
Русская душа – крестьянская...
Русский бунт – бессмысленный и безжалостный!
И беспощадный!
Когда терпение лопается…
Наружу… все мрачные стороны этой души.
Стремление к справедливости, волочет к большой крови!
Вы мне кнута?
Ноздри рвать?
Тавро жечь?
Кандалы?
Этапы?
Тюрьмы?
Погост?
Угнетать бесконечно?
Вы, дворяне!
Так держите русский бунт!
За топоры, мужики!
Так обманулся он…
И пошел за АНТИХРИСТОМ.
За АНТИХРИСТОМ ЛЕНИНЫМ!
И стал рушить церквя.
Сбрасывать кресты.
И землю обещанную ждал.
Колчака прогнал – дворянина!
Деникина кончил – дворянина!
Унгерна – дворянина,  в болотах Сиваша утопил!
Врангеля – дворянина,  в море сбросил!
Обезумел русский мужик!
Впереди маячила землица… девственная, не рожавшая.
Реки крови пролил за нее.
А все реки стекаются в океаны.
Вот, в крови и выкупался,  русский мужик.
Думал, отомщу дворянам за годы лихолетий.
Да темный он …
Дремучий…
Был ведь древлянин.
Стал славяном.
Потом росом.
Русом.
Русским.
Да не просветлел.
Антихрист на то и Антихрист!
Он против Христа!
И мужик пошел против Христа.
А на Богородицу молился!
Невдомек  ему – мать она Сыну своему!
Христос - ее сын!
А вот ведь!
Что было бы, не возьмись за вилы мужик?
Не пойди он супротив дворянства?
Не поддержи он Антихриста??
Колесо Истории,  вынесло бы Русь на другую орбиту!
Россия была бы другой!
И православный мужик был бы другой.
Не кануло бы, словно в песок тысячелетие!
«Взвейтесь кострами, синие ночи!!!»
Вот она сила Антихристова!
Но случилось так!
Скинули в море офицерье.
Не хватило всем пароходов.
Не смогли все отплыть.
Тысячи остались.
Десятки тысяч.
Юнкера.
Корнеты.
Прапорщики.
Подпоручики.
Поручики.
Ротмистры.
Штабс-капитаны.
Полковники, генералы и адмиралы отплыли.
Скрылся за дымкой обманной..,
Берег российский туманный!
Крымский.
Скрылись из глаз застывших на пристани…последние дымки пароходов!
И куда теперь погонникам?
Кресты долой!
Шинели долой!
Шашки долой!
А револьверы?
Они пригодятся.
Нужны будут.
Нам дворянам, домой нельзя…
Да и домов нет.
Комиссары экспроприировали.
В подполье!…
Иначе расстрел.
Нельзя в лапы комиссаров.
В лапы ЧК.
И к мужикам нельзя.
Мужик набычен!
В глазах кровь запеклась.
Значит в подвал.
Мы жиганы!
Жиганы мы!
Жиганить будем.
Бывшие золотопогоннные.
Мы играли в четыре руки.
На балах.
На белых роялях.
Шопена, Баха.
Штрауса.
Мы носили аксельбанты.
Были благородны.
Дамам целовали руки.
Кружили их в вальсе.
Шептали им на ушко глупости.
Признавались в любви.
Волочились.
«Садили» в карты.
Лили шампанское.
Вызывали на дуэли.
А теперь?
Руки в гору!
Деньги на бочку!
Инкассаторов брать…
«Медведей» разбивать в заводских кассах…
Новая масть в преступном мире!
Жиганы мы!
От русского слова – Жечь! Прожечь!
Прожжем эту жизнь!
Ненавидим…
Власть Советскую!
А кругом НЭП.
«Ломанем» банк и гудим!
Рестораны наши.
Все красивые женщины наши.
Самые яркие…
Броские…
Шикарные…
И с нами матросы.
Кронштадские.
Из тех, кто выжил после расстрелов.
После казематов Петропавловской крепости.
После цинги и недосыпания.
После вшей и тифа.
Злоба во взоре горящем…
При виде комиссаров.
Тельник и клеш стали символами свободы…
Символами жиганов.
И мы жиганим!
Входим и выходим через парадную!
Вот, наш главный принцип жизни!
Через парадную!
На дело извозчик везет.
Живем, лихо!
Не сегодня – завтра – смерть, от рук красных.
Но мы молоды и дерзки.
Гуляем, братва!
Молодежь за нами.
Подражать!
В клеш обряжаться.
Мы «паханы» - а вы «пацаны»!
Годится?
Тогда вы наши.
Так живем.
А садимся, - идем в лагеря.
Соловки.
Свирьлаг.
Бамлаг.
У нас свой Закон!
Вход есть – а выход нож!
Или пуля горячая.
Мы будто смирились…
А сами… саботируем.
Корежим.
Ломаем.
Портим.
Вредим ненавистным Советам!
А урки? Оребурки?
Они от сохи.
В них крестьянские души.
Живут тихо, как мыши.
Скребутся.
Не выпячиваются.
Урки из народа.
Зачем им дразнить народ?
Прячутся в «хазах».
В темных срубах окраин.
Где потрескивает печь и теляти в углу.
Пахнет щами.
Тараканами.
И картохой.
На дело «пехом».
«Малокозырка»…
 Штаны в «прохоря» вправленные.
«Прохоря» в гармошку.
За голенищем нож.
На шее шарф.
«Клифт» неброский.
Во рту фикса – как знак…
И папироска!
Все на «урке» неброско.
Не нужно ему внимание.
Дразнить пролетариат…
Пролетариат лютый…
«Урки» приняли большевиков.
Запудрили они им мозги…
Где-то даже сказали: грабить не будем…И дворян ненавидим!
Генетика.
Черная кость!
Против голубой крови!
Не воспринимают жиганов урки.
И мужики за ними.
В лагерях…резня!
Беспощадная.
Мы вас…
Или вы нас!
Третьего не дано.
Жиганы дружные.
Опасные.
Организованные.
Им терять нечего.
Всего лишились!
Царя – батюшку.
Монархию.
Россию утеряли.
Ушла она на дно Истории.
Вместе с нею звания.
Статусы.
Аксельбанты.
Роялей лишились…
Игры в четыре руки.
Домов с горничными.
Выездов на орловских рысаках.
Карет с гербами.
Фамилий: Оболенских... Голицыных…
Голицыны нынче с финками.
Это ли не безумие?
Но урки не уступают.
Не дают дорогу.
Всюду нож…
И оттуда…
И отсюда…
Отовсюду…
Ночью…
Днем…
Отвернулся…
Держи…
Промеж ребер.
В бараке…
На лесосеке…
В строю…
Жиганы благородство блюдут.
Нет в них природной прыти.
Коварства…
Хитринки…
А в урках есть.
Ничем не брезгают эти.
Лишь бы выкосить масть дворянскую.
Это наш мир - говорят.
Он дремучий.
Лютый.
Безжалостный.
Вам тут не место.
Вы при царе нам холку изгрызли.
Всех вас жиганов под корень.
Всех!
Шесть лет!
Шесть лет лилась кровь.
Урки - жиганов…
Жигане - урок.
С двадцатых годов…
И иссякли.
Выдохлись.
Изрезались.
Перевелись.
И те…
И эти.
И наступила брешь.
Пустота.
А свято место пусто не бывает!
Пришли Воры!
С Воровским Законом.
Сказали они, мужику каторжному…русскому…
На Голгофе распяли Иисуса…
Сына Божьего.
Справа и слева от него были разбойники.
- Если ты сын Божий, что же ты не спасешься от мук? – рассмеялся разбойник.
- Помяни меня Господи, когда придешь в царствие свое – искренне попросил другой.
- Истинно говорю, покайся и нынче же будешь со мной в раю! – ответил Христос.
- Гос-по-ди! Прости мя! – вскричал Вор.
И Господь отозвался.
Небо полыхнуло.
Разверзлось.
Располовинилось.
Молнии ударили в землю.
А первый разбойник не раскаялся.
Не стало ему прощения!
Дремуч преступный люд…
Русский вековой мужик-крестьянин.
Он Господа забыл.
Заповеди забыл.
Убивает.
Режет.
Стреляет.
Ради наживы.
Разве можно убивать ради наживы?
Грех страшный.
Русский мужик за Антихристом увяз.
От тысячелетней Веры отказался.
За землицу от Веры отказался.
Как-же можно от Веры отречься?
Но отреклись…
В комбеды записались.
Раскулачивать взялись.
В продотряды пошли.
Последнюю кроху отнимать.
Неуступчивых к «стенке»!
В Сибирь!
На Соловки.
На Колыму реку…
Бесы сказали мужику - рушьте церкви!
И он взялся рушить.
Стреляйте священников...
Стал выдавать залпы.
Снопами валить!
Святых…мучеников…
Иконы жечь!
Книги тысячелетние, церковные  - в пламя.
Вериги…
И все это за землю – землицу!
Бесы обещали.
Да, обманули…
Не могут не обмануть бесы.
Землю передали колхозам.
А над колхозами председателей воздвигли…
А они - из бесов.
Земля общая…
Значит не мужичья.
Вот как обмишурили … мужика векового… русского… хмельного…
А мы - Воры!
Мы воруем…для греха…
Чтобы быть пастырями падших…грешных…
Мы не копим…
Не трясемся над златом.
Наш Дом – тюрьма!
Вы отреклись от Господа.
Сказали – нет Бога!
Сказали - Павлик Морозов достоин восхваления!
… Господь разгневался на мужика русского.
Вот она - кара Господняя…!!!
Миллионы идут через ГУЛАГ.
Через нары.
Каторжные работы.
Страдания.
Голод и холод.
Тундру.
Тайгу.
Пустыню.
Крайний Север.
Дальний Восток.
Белыми косточками отмечен путь крестный.
И вот взвыли!
Возвопили!
Что мы наделали?
Как же назад к Богу?
Как?
… Не придем - же теперь к священникам…
Их кровь у нас на руках…
И на ногах…
Мы по крови их ступали…
Пойдем к Ворам!
Они наши пастыри.
Они проводники.
-------------------------
Да, мы прощенные.
Мы вам Пророки!
Вы – грешные...
Через нас, путь ваш к Богу!
Он дальний.
Долгий.
Трудный.
Ломотный.
Мы - как и вы!
Но на нас нет крови святой.
Мы за вас будем страдать.
Как Иисус страдал за людей…
Так мы за вас - люд преступный!…
Мы Воры!
Через нас к Господу-Отцу.
Наше оружье  - Слово.
Потому что вначале было СЛОВО!
И Слово было БОГОМ!
У нас от Антихриста – крест православный на груди вытатуирован.
Сорвать его?
Только с кожей…
За хранение иконок, по 10 лет - срока раздают…
А у нас храмы на груди.
Выколоты.
Выбиты.
С куполами синими.
Небесными.
Мы с Богом!
Бог с нами.
И мы в Законе!

     ***

Над Горьковской пересылкой тучи.
Нет покоя в душах арестантов.
Разброд и тревога в них.
Лязгают двери.
Стучит железо.
Металл об металл.
Сердца замирают в ребрах.
Кровь стынет.
Что ожидает нас?
Тысячи в ожиданьях этапа.
Какова – же будет Судьба?
Куда занесет?
Выживу ли?
Тяжела дума арестанта.
Кругом решетки.
Овчарки.
Конвоиры.
Автоматы.
Ты бесправный.
Ты никто!
Шваль тюремная.
Пыль дорожная.
Все у тебя прошло.
Жизнь.
Любовь.
Папа.
Мама.
Школа.
Бантики.
Тетрадки.
Кулак свирепый…
Сапог кованный…
Труд впереди.
Лозунг – «Только трудом славен человек!»
Этап дальний.
Лесоповалы.
Нормы.
Изоляторы.
БУРы.
Промзоны.
Жилзоны.
Баланда.
Пайка.
Бирка на груди.
На ней номер твой.
Ты зэка!
Зэка номер такой-то.
Слухи…
Вся тюрьма на «понтах».
На «парашах»...
Одни говорят в Норильск.
Там  - 73 000 зэка.
Гигантский комбинат растет.
На костях каторжных.
Как мельница перемалывает.
Другие  - Ивдельлаг.
25 754 человека в топях.
Комарье.
Мошка.
Биржи.
Стране нужен лес.
Главный Туркменский канал.
Где это?
Боже правый!
Там же барханы.
Верблюды.
Ящерицы - вараны.
Выжить – нет шансов.
«Мертвая дорога»…
Чум – Салехард – Игарка.
41 718 человек.
Сколько там уже полегло?
Б-р-р-р!
Даже волки не глодают костей.
Белых.
Человеческих.
Так их много.
Разбросанных.
По тундре.
Что за время такое?
Сатанинское!
Конец Света подходит?
Дай - то Бог!
Разом бы кончились страдания.
Паук не сразу поедает жертву.
Ждет, пока окончательно запутается.
В паутине.
В паутине лагерей.
Сиблаг – 36 565 чел.
Волголаг – 18 571 чел.
Устьвымлаг – 21 346 чел.
Каргопольлаг – 23 523 чел.
Унжлаг – 31 011 чел.
Вятлаг – 27 901 чел.
Усольлаг - 22 286 чел.
Севураллаг – 22 231 чел.
Востураллаг – знаменитая Тавда – 21 302 чел.
Краслаг – 28 354 чел.
Ныроблаг – 23 792 чел.
Севкузбасслаг – Анжеро- Судженск - 18 930 чел.
Южкузбасслаг – 21 211 чел.
Кизеллаг – 19 729 чел.
Воркутлаг – 42 557 чел.
Ухтижемлаг – 34 546 чел.
Сахалинлаг – 13 867 чел.
Нижнеамурлаг – 30 492 чел.
Ангарлаг – 41 018 чел.
Печорлаг – 59 408 чел.
Севвостоклаг – 154 242 чел.
Калачлаг – 23 821 чел.
Вот она часть айсберга.
Надводная часть.
ГУЛАГ!
Вот паутина!
Вот они этапы!
Вот оно Великое переселение народов!
С Запада на Восток.
С Востока на Запад.
С Юга на Север.
С Севера на Юг.
Во главе паутины Усатый.
А нити в руках Берии.
В лагерях воровство.
Бандитизм.
Побеги.
Режут.
Колят.
Душат.
Преступный люд разбился на группы.
Непримиримая борьба.
КАРЛАГ  – 75 604 зэка…!

    ***

Не жалей меня тюрьма!
Не пугай моей Славы.
От бумаги не отводи…
Слышишь…?
Дрогнуло сердце.
Видишь?
… руки ослабли…
Останавливать погоди.
Я другим уж не буду,
Я и думать не смею.
Невозможного не захочу…
Или птицей пою,
Или камнем немею…
Мне любая Судьба по плечу!
Ведь Стихи – то не бред,
И не замок воздушный,
И не карточный домик мой.
Это крепость моя,
От чужого бездушья,
Что построена, этой – зимой!
---------------------------------------
Прощай Горьковская пересылка.
Распрощались!
Влюбленные.
Два атома на огромной планете.
Зое наряд на Индигирку.
Ваське на КАРЛАГ.
«Пеца» дубаку денег дал.
От него выпытал.
Но что-то щелкнуло в СИСТЕМЕ.
Дало осечку.
Пробуксовало.
Зоин этап развернули.
И тоже в Казахстан.
В Казахстан.
А он большой.
Шесть Франций вмещает.
Вася ИЩИ меня!
В КАЗАХСТАН везут,  Вася…
Зо-я!
Ва-ся!
Я найду.
Я слово даю.
Слово Вора.
Вот только доедем.
Паровоз, паровоз!
Вы стучите колеса…
Теплушки.
Гудки.
Перестук.
Тук – так.
Так – тук.
Эшелон.
Красной змейкой.
Сколько же люда!
Кого только нет?
Господи! Что это?
… Дымы над Россией.
Это дымы от костров.

    ***

Дымков… горящий шепоток,
Мигренью схваченный висок,
Боль листопада мне знакома.
Я лист, оторванный от дома.
Здесь, у чужой ограды «сада»
Ноябрь - пастух и зверолов..
Вгоняет лиственное стадо,
В озноб костров…

    ***

Костры по всей Руси.
У них зэка…греют кости.
Сизый ветер.
Снег.
Мелкий.
Колючий.
Подлый.
Тающий.
Косо летящий над Россией.
Над хмурыми деревушками.
Вековыми.
Смурными.
Пьяными.
Хилыми.
Хворыми.
Зажатыми мохнатой бедой.
Эшелоны прорезают Россию.
Эту снежную массу.
Точно хотят от нее уехать .
Будто это возможно.
Васька любил эту Россию…
Эту Русь – былинную.
Лубочную.
Сказочную…
Березовую.
Зовущую.
И бросал в нее летящую…
Стозвонное, немое:
Зо – Я! Это я, Вас –Я!
Эхо гасло в торфяных болотах.
Стучали колеса.
Шел этап.

                ЭТАП В КАРЛАГ

Эшелон шел чрез срединную Россию.  Стук колес навевал горькие думы на пассажиров «столыпина».
- Это было во вторник,
В день смурной и дождливый.
За дубовым столом, восседал прокурор.
А на чёрной скамье, а на скамье подсудимых,
Сидит дочь его Нина и молоденький Вор!  – тихонько, мурлыкая, больше себе под нос, напевал «Пеца» и негромко ругался, для отвода души.
- Что за жизнь катит Васька, чует моё сердце, кранты Ворам подкатывают.
- С чего такое мнение? – так же негромко, чтобы слышал только лежащий рядом бок о бок на втором ярусе «Пеца», спросил Васька.
- Ты хоть и молод, но не можешь не чувствовать, в тебе «чуйка» есть. Посмотри по сторонам.
Пеца снова запел:
- И катилась слеза, по щеке уркагана,
За слезами в глазах, не видать ни рожна.
Не напишут романа, о любви уркагана,
Воровская любовь, никому не нужна.

 Васька неотрывно глядел в зарешетчатое, опутанное колючей проволокой окно на летящую мимо Россию и тянул в себя холодный, ноябрьский запах далекой гари, сырых листьев, подступающей зимы.
Мимо окна пролетали серые, сбросившие летний, веселый наряд перелески, замеревшие в тревоге унылые деревушки. Жизнь казалось, замерла по обе стороны скрежещущего эшелона и невольно наворачивались мысли, что посреди этой пустой страны, только они одни и остались живы – едущие в этом вагоне.
 Снизу, какой-то малолетка тянул тоненьким нарочитым фальцетом:
- Я пишу тебе голубоглазая,
Может быть последнее письмо.
Никому его ты не показывай,
Для тебя написано оно…
             В свои двадцать два года Васька обладал пытливым умом, был очень решительным и не по годам рассудительным. Как-то Вор Резанный сказал ему:  - Мы Воры в Божьем законе, помни об этом. Когда мы уйдём, ты понесёшь Закон дальше. Ты сам должен быть прозрачным как бриллиант и только тогда сможешь быть хранителем Закона.
- Говорят, что ты голубоглазая,
Рестораны стала посещать,               
Говорят, что ты подруга милая,               
С фраерами начала гулять.
Так гуляй, гуляй голубоглазая,
В сердце боль заставлю замолчать,
Плачь подруга, плачь моя гитара,
Мне тебя уж больше не видать!
- О чём думаешь, Василий? – подкатился к нему Арсений.
- О русском человеке.
- Ого! И что-же ты о нём думаешь?
- Странно он устроен. Вот смотри: Когда нет рядом начальника, он готов вцепиться в глотку другому. Но стоит показаться человеку в форме, как он усмиряется, поддаётся на обещания и даже гордится строгостью начальства. И в то же время, если живет кельдимом, то готов умереть за товарища, причём спокойно, без кипиша.
- А как ты думаешь, Василий – негромко, прямо в ухо говорил Арсений – француз или англичанин другой?
Васька глубоко задумался, ловя себя на мысли, что совершенно ничего не знает ни о тех, ни о других.
- А сам ты как считаешь? – подпёр он Арсения.
- Я сейчас постараюсь вывернуться. Судя по тому, как французам настучали по головам в России, а англичанам утерли нос русские адмиралы, то русский мужик превосходит их.
Васька молчал, раздумывал.
- Не согласен? – не отставал Арсений, предвкушая сдачу Василия.
- Французов доконала русская зима! – произнёс Васька, чем снова обескуражил своего товарища.
В углу громко застонал Ванька Смирнов. Арсений вскочив на четвереньки, перелезая через чьи-то тела, стал пробираться на стон товарища.
- Погляди, что с ним? – крикнул вдогонку Васька – Может сюда его, к окну?
- Нет. – Арсений обернулся и покачал головой – Он же неподвижный, а из окна холод тянет.
- Васька – к Ваське подвинулся «Пеца» - он едва дождался, когда очкастый фраер отвалит от Вора.
 «Чё он с фраерами замутил? Не пойму. Одно ясно… неспроста это. Бобёр! Хоть и молод! Ох, бобёр!» - а вслух произнёс:
- Васька, куда мы прёмся как бараны?
- Что ты предлагаешь?
- Валить надо. С этапа легче уйти.
- Ну, мы не как бараны, а вот лежим у окна. С ветерком едем. И не куда-нибудь, а в Дом Родной… Так что, надо ехать в зону. Там сейчас такой замес готовится и мы, Воры, должны быть с массой.
- Вор, если у него есть возможность идти на «рывок», должен отваливать.
- Должен, но только в том случае, если завтра, из-за того, что все Воры свалили, в зонах власть «суки» не возьмут.
- Это ты про кого? Что за «суки»?
- Я за «сук» говорю.
- Так кто они, «суки» то?
- «Пеца» ты где был в 41-ом?
- На Колыме сидел, на Студёном.
- А мне в 41-ом было 14 лет. Я из-за войны школу бросил. А тебе, сколько было в 41-ом?
- Двадцать.
- Так вот, в двадцать, тебе надо было брать в руки нож и резать тех, кто вызвался на фронт идти. Потому что они Воровской Закон продали. Оружие в руки взяли.
- Выпиши тормоза. Они шли немцев убивать, фашистов. Те ведь напали.
- Ещё добавь, что на нашу Родину!
- Тормози.
- Не буду тормозить «Пеца». Ты затеял этот разговор, значит, мы договорим его. Воровской Закон гласит: Никаких дел с государством! Нарушил Закон, значит ты «сука»!
- Нет такой масти.
- Будет! Пока доедем, будет. Этих вояк такими - же эшелонами нагнали туда и нам встречи с ними не избежать.
- И что мы станем делать?
- Исправлять то, что ты должен был сделать в 41году.
- Что с Ванькой? – спросил Васька у вернувшегося Арсения.
- У него жар, он весь горит.
- Доедет ли? – произнёс Васька в никуда и тут-же добавил: Всё в руках Господа!
Арсений неотрывно глядел на товарища, пытаясь понять, насколько глубоко в него проникла эта дремучесть, эта вера в абстрактное пространство, в воздух, в космос.
Ему, комсомольцу так и хотелось начать с теории Дарвина, с эволюции человека от питекантропа до человека разумного. Он, Арсений, ни на секунду не сомневался в том, что развитие человека произошло именно таким образом, а не библейским: Адам и Ева, запретный плод, фиговый лист. Но вслух произнести всё это он не решился, побоялся, уж больно серьёзен был Васька и хмур.
- Наверное, о Зое думает? – догадался Арсений.
- Василий, скажи мне, пожалуйста, то, что мы едем в этом эшелоне, это кара Господняя или кара государства?
- Я не читал Библию, не доводилось, но я знаю, что Господь Бог обладает способностью видеть каждого конкретного человека, знать его поступки и даже его мысли. Бог Всевидящий и Всезнающий!
- Ну ладно, вот например я, хотя со мной понятно, я деньги украл через двойную  бухгалтерию, а вот Ваньку за что? Он колхоз поднимал, пахал вместо лошади, а ему позвоночник сломали и вот он лежит при смерти, выживет – не выживет!
- Я что тебе, поп? Откуда я знаю? Но ничто на земле не происходит без воли Божьей.
- Как это, Василий?
- Не знаю.
 Арсений напряг весь свой имеющийся в голове интеллект, долго что-то там раскладывал, перекладывал с места на место, но так ни к чему и не пришёл. Его бухгалтерско-комсомольский ум не мог объять мир, с его процессами, СССР – где он родился и вырос, школу, предметы которые давали ему совершенно точные знания.
Вместо всего этого Василий предлагал ему короткую и безжалостную формулировку: что ничего не происходит без воли Божьей. Как это? Нет, этого он ни понять, ни принять не может.
- Василий, ты моложе меня. А откуда в тебе это?
- Ты о чём?
- Я о религии.
- Не знаю. Я не знаю – передернул он плечами – Раньше, ещё мальцом «угол» тянешь на «бану»…
- Где?
- «Бан» - это вокзал. Тянешь «угол» на «бану» и молишь Бога: Господи помоги! А как утянешь, просишь у него: Господи, прости!
- Но как может Бог помочь совершить кражу?
- А что говорит ваш моральный кодекс?
- Ты имеешь в виду строителя коммунизма?
- Да, его.
- Ну, в нём ясно прописано, что воровство – это преступление.
- А если ты с голода умираешь?
- Наша партия заботится о каждом своём гражданине.
- А я голодал. И мать моя голодала и сестры. Партия нам ничего не принесла, даже не пообещала. Я «угол» «двинул», шмутки скинул барыге, на те деньги купил жратву и отнёс матери.
- Но как же всё-таки Бог может оказать помощь в совершении кражи?
- Слушай Арсений, вот приедем в лагерь, спросим у попов. А пока, я могу точно сказать одно. Захотел Бог наказать негодяя какого-то, вот моими руками он его и накажет. А когда я против его воли пошёл у нормального человека красть, так сразу и поймался. Тут он меня руками безбожников – коммунистов наказывает. А с другой стороны он меня в Мой Дом отправляет, туда, где Вор должен находиться.
Поезд замедлил ход и на глухом полустанке замер, пропуская встречный.
- Гляди Василий, тоже заключенных везут, только в обратную сторону.
В зарешётчатое окно видны были пролетающие мимо красно-коричневые теплушки с такими-же как у них окнами, опутанными колючей проволокой.
- «Столыпины» – прокричал Васька – Народ, как горох пересыпают из одной кучи в другую. Такое ощущение, где-то сидит огромный усатый дядька и невидимой лопатой перебрасывает миллионы туда, миллионы сюда!
- Ты думаешь это миллионы, Василий? Не десятки тысяч? – так-же проорал Арсений.
- Эх ты, бухгалтер! – Васька надвинул Арсению кепку прямо на глаза.
- Где-то Зоин этап идёт, лишь бы его не завернули…
- Она красивая, Василий? Расскажи – попросил Арсений.
- Красивая. Волосы рыжие, рыжие, словно золото. Ростом пониже меня, не худенькая, стройная такая. Глаза зелёные, прямо как молодые, только что распустившиеся листочки.  Видел, когда листочки выклёвываются?
- Нет, не доводилось.
- Ну-да, ты же городской.
- А вдруг её увезут в другое место?
Васька не сразу ответил, продолжая глядеть в голую степь, пытаясь прийти в себя от наступившей неожиданно тишины.
- Чуть не оглох – пожаловался он другу. – Буду искать. Хотя в таком перемещении людей, вряд ли это возможно. Тем более, я зэк, и она зэчка.
- Будем надеяться…
- На кого, Арсений? На КПСС? Нет, только на Господа можно надеяться. Только он всё может…
Арсений, не зная, что ему ответить, нашёлся и выкрикнул:
- Ваньку посмотрю.
- Напои его.
- Угу.
Ванька лежал неподвижно, лицо было восковым, с застывшей печатью страданий, на лбу выступили бисеринки пота и, соединяясь  друг с другом, укрупнялись, и скатывались вниз. Глаза Ваньки были прикрыты, и можно было - бы подумать, что он мертв, если бы не сип вырывающийся из закованной в гипсовый панцирь груди.
Арсений вынул из кармана застиранный носовой платок, обтер им лицо товарища, из рядом стоящего прокопченного алюминиевого чайника служившего чифирбаком налил в кружку воды и поднес ее к губам Ваньки.
- Иван – позвал он – Иван, выпей воды.
Ванька не отозвался. Тогда Арсений в полном бессилии чем-либо помочь, с перекошенным от сострадания лицом попытался приподнять его голову. 
Ванька, почувствовав край кружки, инстинктивно глотнул и стал пить, проливая, не успевая проглатывать. Арсений тут же вытирал стекающую воду платком, прилаживая кружку к губам друга удобнее.
Напившись, Ванька, не раскрывая глаз, перестал глотать и Арсений, вздохнув,  опустил кружку. Он осторожно положил его голову на свернутый тощий сидор, снял с шеи полотенце, используемое в качестве шарфа, и тщательно укутал им шею товарища.  Большего он сделать ничего не мог, кроме как снова пощупать влажный лоб и прикрыть его грудь грязной шинелкой.
Он посмотрел в сторону Васьки, продолжавшего глядеть в окно, за которым уже смеркалось и откуда в вагон несло холодом надвигающейся ночи.
- Ну как он?
- Плохо.
- Дотянет?
- Не знаю… Василий, не надо лежать у окна, гляди,  как несет оттуда.
- Да, ты прав, вон «Пеца», как старый и опытный каторжник в углу затаился, в самом безопасном месте вагона, пойдем к нему и чего – нибудь пожуем.
Они привстали и переступая через тела вповалку лежащих людей, стали пробираться к «Пеце».
Рядом с Вором крутился молоденький «шестерка», которого «Пеца» подтянул к себе на этапе. Завидев Ваську и зная, кто он такой, «шестерка» тут – же энергично принялся распинать, раздвигать мужиков, вынуждая их освободить пространство вновь прибывшим.
- Чифирку Бриллиант? – предложил «Пеца».
- Замерз у окна, давай крученного, чтобы кишки сварились.
- А че ты, прикипел чели к нему, тут в углу теплей и веселее…
«Шестерка» оглянулся на «Пецу» расплываясь в улыбке на его слова, однако Вор погнал его криком:
- Ну, давай, давай! Слышал, че сказал Бриллиант, замерз он – и уже понижая голос, спросил – Так че там, в окне видел?
- Россию – ответил многозначительно Васька.
- А - а - а.
После утреннего разговора «Пеца» был напряженный, натянутый и напоминал суровую нить в руках сапожника, готового стежком, насмерть притянуть любое необдуманно сказанное Васькой слово. А Васька наоборот спокойный, так и не вышедший из своих раздумий, машинально отпивал из кружки крутой чифир крохотными глотками и ставил кружку на пол, так чтобы «Пеце» приходилось брать ее с пола.
Арсений молча грыз сухарь, тоже размышляя о своем, а мысли его навязчиво крутились вокруг того рассказа «Пецы», в день, когда они только познакомились.
- Беленькая, с такими сиськами – показал тогда «Пеца» руками, рисуя образ, отчетливо похожий на его, Арсения жену - Алевтину. С той самой минуты острая заноза вонзилась в сердце парня и он, уже понемногу учившийся подвергать  анализу слова и действия людей, разбирая поведение Вора, все больше убеждался в том, что речь шла именно о ней.
«Как же она могла? Когда? Когда я был на работе? Разве уследишь! Ради нее я пошел на такое, что теперь еду в этом составе презренным зэком. А она стерва - по чужим постелям…»
Все внутри болело, сердце задыхалось от обиды и жалости к себе, он машинально поглядывал на «Пецу», ловя себя на мысли,  как же тот ему неприятен.
Значит он, своими руками лапал везде мою жену гад и еще всем рассказывал об  этом – раскочегаривал себя Арсений, раздумывая над тем, что при случае  должен обсудить ситуацию со ставшим ему невероятно близким, Василием.
Ночь текла под стук колес, внизу кто-то крепко матерно ругался, на что вверху никто не реагировал, люди, плотно прижавшиеся друг к другу вповалку,  пребывали в тревожном забытье.
Арсений, отдавшись во власть сладких воспоминаний, восстанавливал в памяти совсем еще недавние события, ставшие далекими и безвозвратными.
Они с Алевтиной любили по выходным высыпаться, а проснувшись, еще долго целовались  взасос, прижавшись телами, слипаясь, превращаясь в одно целое, и тогда оба, в очередной раз проваливались в белое парящее озеро сладострастия.
Алевтина была создана для любви: высокая, крупная, с тонкой талией
и выраженной грудью, белокурая игривая молодая женщина казалась ему в такие минуты рыбой играющей в искрящейся пучине моря.
Стоило ей коснуться его, как пришедший с работы уставшим и желавшим прилечь, Арсений тут – же заряжался неимоверной энергией, и мгновенно  забывая о работе, заниженных и завышенных цифрах, страхе разоблачения, набрасывался на жену, словно оголодавший путник на пищу.
Она срывала с него одежду и впивалась губами в его губы, целовала тело, заставляя млеть, задыхаться.  В нем пробуждалась яростная мужская сила и они предавались любовным играм, забыв обо все на свете, и только голод вынуждал их опомниться и прерваться.
Насытившись им, она требовала, чтобы он ее выгулял, они одевались, обрызгивали себя парфюмом и выходили на улицу – шли в парк, ели мороженное, катались на карусели, глядели кино.
Они жили в просторной квартире родителей Арсения, отец которого с довоенных лет возглавлял работу крупной типографии, а мама была ответственным партийным работником. В доме всегда, сколько помнил Арсений, было чисто, тихо, тепло и уютно и этот заведенный раз и навсегда порядок, нравился Арсению, а с приходом в дом его молодой жены это устройство стало рушиться, что очень расстраивало родителей, которые молчали, незаметно вздыхая.
Умудренные опытом жизни люди, они сумели разглядеть в Алевтине то, что было скрыто от глаз влюбленного в свою жену их бедного сына.  И не зная, что им с этим делать, боясь испортить отношения молодых, они предпочли какое-то оставаться сторонними наблюдателями.
А Алевтина не замечала ничего, Она забросила свою работу в лаборатории и теперь,  пользуясь тем, что муж целыми днями пропадал на работе, запершись в комнате, подолгу болтала по телефону с подругами. Затем остаток дня она проводила в салонах мод, но когда поздно вечером возвращалась в дом, от ее одежды пахло ресторанами. 
Родители Арсения хмурились, друг от друга пытаясь скрывать догадки о похождениях невестки, продолжая самих себя обманывать, выдумывая для нее новые и новые оправдания.
А он был счастлив, горд молодой красивой женой, считая, что его жизнь удалась, тихо с директором манипулировали цифрами, совершая приписки и откатывая себе «левые» денежки, так нужные обоим.
              В этапе было много инвалидов. Безрукие, безногие - они, расположившись на нижнем ярусе, который день ругались злобными «матами» и неустанно, вразнобой тянули один и тот же куплет обреченными голосами:
- Идут на Север, срока огромные,
Куда ни глянешь, у всех Указ.
Взгляни, взгляни, в глаза мои суровые,
Быть может, видишь их, в последний раз.
- ****во красноперое – доносилось снизу - Везут нас  куды-то, кругом мертвые  степи, да верблюды, убили бы лучше сразу, чем эти муки примать.
- За что воевали?
- Гнили в окопах!
- Такие срока дали, мы ведь фашиста кончили, победители бля! – кричал кто-то хриплым отдающим железом голосом.
- Был негласный Указ, собрать всех инвалидов по городам, подвести под статью и в лагеря нас. Потому как не должно в стране – победителе ничего омрачать картину, никаких обрубков, ползающих на тележках…
- Бля-ди-и!
- У-у-у!
- А, идут, идут на Се-ве-р, а сро-ка огром-ные,
А куды ни глянишь, то у всех Указ, да, да..
А гляди, гляди, а в глаза мои суровые, да, да..
Ты видишь их, да, да, в последний раз, да, да, ****ь!
- Тяжело им – мотнул головой Арсений, подразумевая инвалидов.
- Куражатся. Ничего, в зону приедут, там рассосутся по баракам – ответил Васька беззлобно и задумчиво.
Наверх поднялся высокий носатый очкарик, лет под тридцать и еврей по виду.  Оглядевшись, он на четвереньках двинулся в направлении Арсения и Васьки.
Перелезая через лежащих вповалку людей, он все время извинялся перед ними:
- Извините пожалста… прошу прощения… простите …
Добравшись до Васьки, он уважительно протянул  руку, представляясь:
- Соломон Самуилович Соскис – еврей, выжил в Ивдельлаге, был культоргом зоны. Срок – 25 лет. Сам из Москвы.
Васька, делая вид, что не замечает протянутой руки, спросил вежливо:
- Ты, тот самый еврей, который пытался сойти с ума?
Соскис ничуть не смущаясь мгновенно отреагировал:
- Да, жаль, что ничего не получилось! Кругом разоблачают. А как выживать еврею?
- Социалистическому государству безразлично, сумасшедший ты или нет, все равно заставят работать – произнес Васька.
- Ну, не скажите молодой человек, не скажите… Я прекратил свое сумасшествие, не оттого что меня разоблачили, а потому что узнал, - этап пойдет на Карлаг, а это значит, что я опять смогу работать культоргом.
- Я что, хранитель чужих тайн?
Соломон Самуилович Соскис широко улыбнулся и, сделавшись загадочным, тихо прошептал:
- Мои тайны, скоро смогут принести вам пользу. Я пока не могу говорить об этом, но когда мы прибудем на место, обязательно расскажу.
- А с чего такая избирательность?  Скажите по секрету – подражая в интонации Соскису, прошептал Васька с видом заговорщика.
- У вас редкий дар молодой человек, располагать к себе людей, поверьте ушлому еврею Соскису.
- Тогда … Соломон Самуилович… познакомьтесь с Арсением.
Соскис, нарисовав на лице неописуемую радость, протянул руку парню:
- Очень рад… сочту за честь. Вы по виду бухгалтер.
- Да. А как вы догадались?
- Я бухгалтеров вижу за версту – доверительно, словно ему вновь пришлось раскрыть загадку, прошептал Соломон Самуилович.
- Да ты просто находка для нас – подключился на общую волну Васька – Но у нас беда...
Не успел Васька договорить, как Соскис, поражая его, закончил невысказанную мысль Вора.
- Можете не говорить молодой человек, я знаю, что у вас заболел… - он замялся, не зная как ему назвать Ваньку Смирнова.
- Наш с Арсением товарищ – договорил за него Васька.
- Да, тюрьма быстро сближает людей, вот я и говорю, ваш товарищ. Я хоть и экономист по второму образованию, прежде  учился в медицинском – снова вплотную придвинувшись, прошептал еврей – Но вы же понимаете, это громкое дело врачей, их теперь повсюду преследуют, так я лучше культоргом, так безопасней.
- Ты конечно прав, еврей – ответил ему Васька.
- Я осмотрю вашего товарища?
- Арсений проводит.
- Не надо привлекать вниманья… я сам – Соскис развернулся и стал шустро пробираться в сторону,  где лежал больной Ванька.
- Нам его Бог послал – проговорил Васька – Хотя… вряд ли Бог посылал бы еврея...
- Да, интересный человек – поддержал его Арсений и, помявшись, никак не решаясь заговорить, беспомощно глядел на друга.
- Говори, вижу - же маешься – разрешил Васька.
- Как ты догадался?
- Твои мысли, Арсений, у тебя на лбу написаны.
- Значит, ты знаешь, о чем я хочу поговорить?
- Конечно. О своей жене.
- Я о «Пеце».
- «Пеца» ни при делах.
- Ты помнишь день, когда мы познакомились?
- Ну.
- «Пеца» расспрашивал, из какого я дома, из «высотки» или нет.
- Ну!
- Он стал рассказывать про блондинку, у отца которой была машина.
- Был такой разговор.
- Он тогда говорил про мою жену Алевтину. Он говорил о ней.
Васька молчал в ожидании, куда дальше повернет свою исповедь Арсений.
Они с «Шахом» еще тогда обсудили эту ситуацию и решили молчать, пока сам Арсений не догадается, о ком распинался «Пеца».
- Моя жена изменяла с ним, Василий – произнес он севшим голосом.
- Стоп – Васька крепко сжал руку Арсению – Эта ****ь изменяла тебе не только с «Пецей», видимо порода у нее такая.
- Знаешь как мне больно?
- Брось.
- Больно Василий.
- Брось, говорю. Забудь. У тебя «червонец» за пазухой!
- Алевтина стоит у меня перед глазами, я не могу ее забыть…
- Остынь …
- Какая у нее низкая, подлая, неблагодарная душонка. Душой назвать нельзя. Вот так подлость она сделала за мою любовь к ней, за все хорошее, за все, что я делал. От родителей стыдно, змею в дом привел, на груди согрел. Я для нее… для нее..!
- Вырви с корнем. Забудь! – голос Васьки был непоколебимым.
Арсений долго глядел в лицо своего нового друга и наконец, он все осознал, а когда осенило, глубоко вздохнул и повесил голову на грудь.
                Соломон Самуилович Соскис вернулся к Ваське и, заметив перемены, произошедшие в настроении Арсения, поспешил его утешить:
- Вы Арсений молоды и главное здоровы и у вас всего десять лет срока. Если бы у меня было 10 лет, я бы простоял их на одной ноге, и потом, Карлаг - куда нас везут, это не Ивдельлаг.  Вот там – бр-р-р! Там выжить? очень трудно! очень. Я вам об этом расскажу, обещаю. Но я осмотрел - таки вашего товарища, у него воспаление, я дал ему лекарство, теперь ему станет легче. Надо его хорошо кормить …и поить горячим чаем.
- Спасибо Соломон Самуилович – пробормотал Арсений – Я пойду, займусь Ваней.
- Идите Арсений – благословил его Соскис.
- Почему ты выбрал меня Соскис? – в упор спросил еврея Васька.
- Все из-за вашего извините меня, имени, молодой человек.
- Что я Вор?
- Вы не просто Вор, вы Вор Бриллиант – это ваше имя. Такое, извините меня определение чистоты и прозрачности, не дается всякому и, кроме того, как мы знаем – бриллиант, очень драгоценный камень. Так что за вашим Воровским извините меня именем, большая Судьба и ответственность.
- Не надо пророчить Соскис – широко улыбнулся Васька – Я этого не люблю.
- Это не пророчество, молодой человек, просто Соломон Самуилович Соскис умеет по - настоящему ценить редкие драгоценные камни. Мне кажется, я вам пригожусь в вашей лагерной жизни.
Васька вновь оскалился:
- Ы-ы-ы! Умеете вы евреи, напустить на себя важность. Но и ума вам не занимать, столько веков выживать в гонениях...
- Да, если хотите, молодой человек… особенно примите во внимание факт, что в Ивдельлаге мне удалось не умереть, а работать, устроившись культоргом. А если бы я попал на лесобиржу, тогда Василий, я с вами бы уже не ехал, а пребывал в ином царствие.  В 1941 году, когда я шел по этапу, мне доводилось видеть, как уголовники выламывали у евреев золотые зубы и тех, кто противился, топили в параше за отказ. Мы, действительно чего только не пережили Василий, я не беру далекую историю, когда Моисей водил евреев по Синайской пустыне 40 лет. Я возьму гораздо ближе – в гражданскую войну были страшные погромы по местечкам и городам и как мы выжили, одному только Богу известно? Мои бедные родители! А прошедшая война? Как же вам повезло, что вы в войну, я извиняюсь, были юным пареньком.
- Не таким уж и юным – вставил слово Васька – Рано пришлось взрослеть!
- Я знаю! Я знаю! Но что делать! Что делать! Выслушайте меня Василий, я хочу, чтобы вы это знали, потому что оно вам пригодится. Я много информирован, так вот, в 1941 году в ГУЛАГЕ было не меньше 6 000 000 заключенных, и смертность была просто ужасающей, в тот год и возник лозунг: Ты умри сегодня – а я завтра! А в 42 году, в Воркуте заключенные подняли вооруженное восстание и почти всех их перебили из пулеметов НКВДэшники. Той же осенью в Красную Армию записались около 30 000 заключенных. Тогда на Ивдельлаге был 12 часовой рабочий день, в лагере для тех, кто не выполнял норму,  стояли виселицы Василий.  Это был самый настоящий лагерь смерти, вы представляете себе? – испуганный насмерть голос Соскиса сползал на шепот, а порой не было и его, только в ужасе от пережитых воспоминаний кривились губы.
- В 1943 году в Вологде был массовый побег заключенных, их расстреляли с самолетов, это мне в пьяном виде рассказывал режимник лагеря. Всех православных священнослужителей, которые находились в нашем лагере,  в одну ночь собрали и куда-то вывезли, оказалось, что их расстреляли без всякого суда. А в Карлаге, куда нас везут Василий, там очень много членов ОУН.
- Кто это такие?
- Вы не знаете? Вам это обязательно необходимо знать, молодой человек. Это бандеровцы, они очень организованны и их много, их очень много, они дружные и ими руководят опасные люди. Они сила!
- А эти? Ну, которых посадили в пути.., что они за люди?
Соскис сделал удивленные глаза и прошептал прямо на ухо Ваське – Это англичане передали Советам целый казачий корпус, вместе с генералами и офицерами – тех, кого не расстреляли, всем дали срока и на этап...
- Ого! – вырвалось у Васьки.
- Их не надо бояться, они подавлены и как сила, ничего из - себя не представляют.
- Все ты знаешь Соскис – подозрительно произнес Васька, осклабившись.
- У меня это с детства молодой человек! Я пугал своих бедных родителей знанием всех новостей в городе, даже тех, которые должны были только произойти.
- Так тебе цены нет, Соскис!
- А то!
- А кто рулит малолетками, знаешь?
- Вы, конечно - же, ничего не слышали об организации «Отомстим за родителей». Это дети репрессированных советских и партийных работников. Их заговор был раскрыт в Москве. Так вот.., паренек по кличке Москва, его подсадили к нам в эшелон на Красной Пресне, вот он и главный у них.  Очень дерзкий мальчик. Сидел под «вышкой».
- Ох ты! Сколько ему лет?
- Восемнадцати еще нет. Так я пойду… если буду нужен, позовите меня.
- Ладно, иди Соскис.

   КАРАБАС - ВОРОТА КАРЛАГа

Этап выгружался из вагонов ночью на глухом тупике. Метались по встревоженному небу лучи обезумевших прожекторов, выхватывая в цепком захвате бесчисленные ряды заключенных, сидящих на корточках с опущенными головами и множество солдат с оружием, оцепивших этап.
У рычащих псов из распахнутых пастей непрерывно сочилась слюна от злобы, казавшаяся кровавой. Сквозь низко нависшие темные, отдающие холодом облака, (словно кто-то раскинул над глухой степью гигантское тощее арестантское одеяло), не проглядывалось ни одной, даже крохотной звездочки. Казалось, что наступает Конец света, так были похожи в бликах света солдаты с воронеными автоматами  в руках, на зловещих яджуджей и маджуджей. Вот сейчас раздастся трубный глас Архангеловой трубы, сопки, проглядывающиеся сквозь летящие крупными осами снежинки, содрогнутся и все живое забьется в щели, а беременные животные, скинут своих детенышей от наступающего ужаса.
- Не поднимать головы! – раздавались окрики солдат.
- Не разговаривать!
- Смотреть только под ноги!
- Всем безногим инвалидам, собраться на правом фланге!
Раздалась коротенькая автоматная очередь, вслед за которой разразился отвратительный мат:
- Шевелись клопы лагерные,  перестреляю всех к е….й матери!
Огромный старшина в шинели с желтыми портупеями крест  - накрест через широченную грудь, ходил между рядов заключенных с автоматом наперевес с опущенным вниз стволом. Автомат казался игрушечным в руке гиганта.
Где-то на правом фланге солдаты жестко били ногами заключенных. Ветер доносил к сидящим рядом на корточках – Ваське и Арсению, тупые звуки ударов и стоны избиваемых.
- Что творится, Василий!  - шептал Арсений. Лицо его было облеплено снежинками, которые он боялся смахнуть рукавом.
- Лютуют гады! – лязгая зубами от страха, пробормотал Васька, не зная, как он среагирует, если кто-то из солдат посмеет ударить его – Вора Бриллианта.
«Ножа нет, вцеплюсь в горло! Зубами перегрызу, пусть только попробуют » - выстукивала морзянкой слабая мысль, не уверенная и оттого провисшая, как резинка трусов.
Им с Арсением с трудом удалось вынести из вагона безжизненное болтающееся тело Ваньки, по-прежнему находящегося в беспамятстве. Обезумевшие в животном ужасе арестанты сигали из вагонов вниз, и никто не слушал призывов Арсения помочь им вынести товарища.
- Когда будет команда – Встать! одновременно поднимем его – для чего-то проговорил Васька. Ему нужно было что-то произносить, чтобы не слышать звуки избиений. Он чувствовал, что когда говорит о чем-то, то становился уверенней и потому не хотел утрачивать это чувство.
- Нас сейчас поведут в зону, в карантине мы будем вместе, там Соскис займется Ванькой,… ничего, выживет, … он не такое пережил – бормотал Васька.
Арсений молча мотал головой, не отрывая взгляда оттуда, где в окончательно наступившей темени едва различимые фигуры солдат, травили собаками зэков.
- Василий, оказывается, пол этапа инвалидов привезли.
- Да. Они в других вагонах ехали.
- А как они до зоны доберутся?
- Спроси у начальника конвоя?
- Не злись Василий. Мне страшно. А тебе страшно?
Васька долгим взглядом вцепился в очкарика, его начинало потряхивать от нервов.
- А ты что думаешь, Вор, не человек что ли?
- А я, когда разговариваю с тобой, мне становится легче – признался Арсений.
Перед первым рядом сидевших на корточках зэков прошла свита офицеров, сопровождая  энергичного мужчину в длинной шинели, перепоясанной ремнями.
- Этап встать!
- Встать!
- Под-ь-ем!
Мужчина остановился и выступил на полшага вперед остальных офицеров:
- Вы прибыли на Карабасскую пересылку, это Карлаг! Я, начальник конвоя. Предупреждаю сразу: шаг влево или вправо - расстрел на месте!
- Вот он какой, КАРЛАГ! – прошептал Васька рядом сидящему Соскису.
- С 1945 года через эту пересылку, прошло не меньше полумиллиона зэков, Василий – тихо, доверительно ответил Вору эрудированный всезнающий еврей.
- Ого!
- Сейчас каждый берет свой «сидор» и слушает команды!
- Этап! Все, кроме безногих! Безногие остаются на месте! – заорал огромный старшина с автоматом наперевес – Остальные нале - во! В колонну по пять – стройся!
Этап, поднявшийся на ноги, завозился, задвигался, медленно, из бесформенной толкучки, принимая очертания колонны.  На спины зэков прыгали собаки, солдаты прикладами выравнивали строй.
- Колонна вперед! – раздалась команда.
Колонна дрогнула, точно раскалываясь, по - лакейски мелко засеменила ногами и двинулась в направлении горящих вдалеке под чернеющей сопкой, огней – казалось, что целый город зажег их в ожидании.
Васька и Арсений, пряча лица от налетавших роем мокрых, злых снежинок несли на плечах стонущего от боли Ваньку, стараясь не выпасть из колонны.
Вдоль бредущего строя носились ругающиеся матом солдаты и пинками вбивали выпадавших обратно.
«Пеца» со своим «шестеркой» двигался впереди Васьки с Арсением и ни разу не оглянулся на них.
- Красноперые бесы! Дорвались до власти! Эти не спустят! – скрипел зубами Васька, пытаясь удобней ухватить все время сползающего с его плеча больного товарища.
- Че лягаешься, конь? Прибереги копыта!  - повис над семенящим быстрыми шажками строем, срывающийся детский фальцет какого-то бесстрашного малолетки.
- Мол-чать!
- Женой своей командуй, когда давать не будет, понял?
- Ха-ха-ха!
- Га-а-аа!
Малолетки в отличие от взрослых оказались бесстрашными.
- Притухли,  каторжане хреновы, на зону ведь идем, в Дом Родной! – рванулся чей-то истошный крик в небо.
- Га-га-аа!
- Молодцы пацаны!  – восхитился Васька.
- Не боятся! – прошептал Арсений.
Гирлянды светящихся лампочек, развешенных по периметру,  вырисовывались все отчетливей по мере приближения  этапа, демонстрируя масштабы гигантской зоны. Завиднелись черные шляпки вышек с прожекторами и автоматчиками на них, проступили высокие лагерные ворота с вахтой. Огромный лагерь была обнесена высоким внешним забором, с двумя рядами колючей проволоки поверху, за которой тянулся такой же внутренний, а между ними зловеще отсвечивали разложенные по земле «спирали Бруно». Вдоль направленных внутрь зоны надолбов из бревен с заостренными концами, по специально натянутой проволоке носились натасканные на людей громадные овчарки, брызжа слюной из черных пастей. Проходы между заборами, называемыми в народе «запретками» были вспаханы и залиты мощным ярким светом – подчеркивая мощь укреплений.
- Вот оно, торжество победившего социализма! – раздраженно проговорил Васька больше себе, чем кому – то.
Солдаты занервничали еще сильней, словно сбесившись, принялись неустанно раздавать удары прикладами, даже не глядя на бьющих людей.
- Вот как они встречают! А ведь в сказке говорится: накорми, напои, в баньке попарь и спать уложи! А потом будем о делах говорить - но нет, здесь русской сказкой и не пахнет – шептал себе Васька.
- Этап, стой! – разнеслась команда старшины.
Снег непрерывно летел косыми зигзагами, залетая за ворот, арестанты скрючились от порывов ветра, пугающей неизвестности и в глазах охраны со стороны, они казались изогнутыми крупными дождевыми червями.
Наконец ворота распахнулись, и этап пропустили в предзонник. Здесь начальник конвоя и другие офицеры еще долго возились с карточками прибывших заключенных, без конца пересчитывая их в желтом свете болтающихся на ветру фонарей.
Прошел час, или два, когда Васька наконец не выдержал и  зарычал на стоящих рядом с ним арестантов:
- Че, нелюди что-ли, не видите человек умирает? Ну-ка примите его на руки, уже все плечи отсохли. Завтра может кто-то из вас окажется на его месте! – зло кусал словами Васька.
В темноте люд взволновался, шевельнулся, принял из рук Арсения и Васьки больного Ваньку и вновь сомкнул ряды.
Только под утро десятки раз пересчитанный этап под лай собак, и выкрики офицеров отправился по карантинным баракам.
                Камышово-каркасные бараки были необжитыми, холодными, некоторые окна зияли пустыми проемами без стекол, внутри пахло сыростью, у входа в барак у горящей буржуйки сидя спал малолетка - истопник.
Несмотря на жуткую усталость этапники принялись устраиваться, барак наполнился шумом и глухими выкриками. Точно заведенные, носились неутомимые малолетки, устраивая себе облюбованные нары, дерзко отпугивая от них взрослых мужчин.
- Куды прешь, фраер?
- Че, зенки не видят?
- Мы уже здеся, по-о-нил?
- Иди сарай, гуляй дальше…
- Условия плохие Василий, матрасов не дают – сообщил Арсений.
- Тарас, Тарас! Пропала твоя башка из-за люльки, не хотел ты, чтобы она досталась подлым ляхам. Будем осваивать этот камышовый рай, Арсений.
Устраивайся, у нас на двоих есть одно одеяло!  С прибытием в зону, в наш с тобой, первый лагерь … сколько их еще будет за десять лет?  – в тоне Васьки слышалась неотвратимость.
- Василий, я Ивана рядом положил.
- Накрой его шинелью. Надо поискать Соскиса.
- Зачем меня искать, я здесь молодой человек – Соломон Самуилович Соскис возник рядом с Вором, словно вынырнул из лампы Алладина.
- Куда исчез, сквозь землю провалился? – недовольно нахмурился Васька, прищуривая левый глаз, как он делал всегда, когда вскипал. В такие минуты он словно дрелью просверливал стоящего перед собой человека насквозь, так, что тому становилось не по себе.
- Я все время держу вас с Арсением в поле зрения. Сейчас я дам вашему Ивану последний порошок, о, если бы вы знали, каким чудом я уберег его от шмона!
«Пеца» со своим «шестеркой» устраивался неподалеку от Васьки.
- Иди там, забаламуть чифир, подохнем здесь.  Ушами слушай, да зенками зыркай, не в санаторий приехали… – посылал он «шестерку», не отводя взора от Васьки.
- Тарас Бульба, истинно народный герой, Василий?  Он ставил интересы народа выше, чем свои, и всей душой ненавидел малодушие и трусость -  неожиданно продолжил Арсений не законченный монолог Васьки о Тарасе Бульбе.
- Гоголь очень точно вырисовывал характеры героев – согласился Васька, уже забывший о Тарасе Бульбе  – Помнишь, как он описал состояние батьки, когда сын продался полякам. Об этом мы еще поговорим, а пока найди мне завхоза. Скажи – Воры зовут!
Изумленный Пеца покачивал головой пребывая в шоке от диалога спутников.
Арсений отправился искать завхоза карантинного барака, а Васька, услышав похожие на стон звуки, исходящие от нар, где лежал Иван, присел к пришедшему в себя товарищу.
- Пить! – просил Ванька, ворочая мутными дикими глазами.
Васька поднял чайник и принялся поить его.
- Где я? – спросил больной.
- В зоне. Нас привезли в Карлаг.
- Карлаг? – Ванька прикрыл веки, из-под которых выкатились две светлые горошины.
- Держись Иван, самое трудное осталось позади. Я думал, ты не доедешь. А здесь я тебе умереть не дам – пообещал больному Васька.
- Спасибо тебе Василий – пробормотал Ванька – У меня никого нет… родных. В кармане адрес. Если что, отпиши моим бабам в колхоз, что умер я. Чтобы напрасно не ждали.
- Брось! – приказал Васька.
- Плохо мне.
- Не тебе одному. Тут пол зоны инвалидов и те держатся. Цепляйся за жизнь, ясно? – ткнул он товарища.
- Прости меня.
- Так - то лучше.
Появившийся прячущий в уголках губ улыбку Арсений, мгновенно схватил Ваньку за руку.
- Ожил председатель?
- Ты нашел завхоза? – спросил Васька.
- Не только нашел, еще и успел обменять свои новые галоши на валенки. Правда, они уже подшитые, но ничего, зато ноги будут в тепле – Арсений был на седьмом небе от радости.
- Делаешь успехи. Для арестанта главное не зевать. Ну и где он?
- Сейчас будет здесь – уверенно заявил Арсений.
                Завхозом оказался хромым на одну ногу, старым чеченцем. Расталкивая мельтешащих зэков, огрев некоторых из них повдоль спины толстым резиновым шлангом, выкрикивая ругательства на извращенном русском языке, он подошел к наре «Пецы».
- Тебе?
«Пеца» мгновенно сообразив,  кто перед ним, собрался, точно пружина.
- Завхоз?
- Я.
- Слушай сюда. Мы Воры. Меня «Пецей» кличут, а его Бриллиантом. Обеспечь нам матрасы, подушки и одеяла. Ты понял меня?
Чеченец нехорошо сверкнул глазом, однако не посмел вступать в полемику.
- Понил.
- Сколько Воров в зоне?
- Тошна ни знаю. Два барака есть.
- Кто есть? Клички знаешь?
- Колка есть. Все к нему идет. Сипилис зовут ему.
- Сифилис? Бриллиант, ты слышал, тут Колька Сифилис Соловчанин. Я с ним на Колыме пересекался.
- Ты завхоз передай Сифилису, что у тебя в бараке Воры Пеца и Бриллиант, ясно? – ожил Пеца.
- Когда нас выведут в зону отсюда? – спросил Васька.
- Этап до вас которий бил, вчира нашалник перевел в центральный зон. Вы пока здэс будите сидет.
- Кто «хозяин»?
- Я здэсь «хазяин»?
- Ты, ты… я спрашиваю, как фамилия начальника лагеря?
- Я его низнаю, плахой нашалник, злой. Палковник.

   НАЧАЛЬНИК ЛАГЕРЯ ЗАЙЦЕВ

В просторном кабинете, выкрашенном темно-зеленой краской с высоким металлическим сейфом в углу, за письменным столом с включенной настольной лампой сидел начальник лагеря – полковник Зайцев. Он только что положил нагревшуюся от тепла его руки трубку черного телефона, закончив докладывать  начальнику Управления Карлага о прибытии этапа. На столе перед ним лежал отпечатанный лист бумаги, по которой он зажатым в крупной волосатой руке красным карандашом обводил кружочками фамилии из числа вновь прибывших.
Полковник сильно нервничал. Он уже дважды опрокинул в себя по пол стакана водки, и теперь постукивая карандашом по краю стола, поглядывал на стоявшего в углу в ожидании приказаний подручного.
Сержант Нечипуренко в телогрейке защитного цвета, в фуражке с красным околышем, со связкой ключей в руке, застыл на фоне плаката с надписью: ПОБЕДА ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛИЦИИ! - с каменным непроницаемым лицом.
Из-за его спины с плаката на полковника строго глядели Дзержинский, Свердлов, Урицкий, Антонов-Овсеенко, Подвойский, точно это сержант Нечипуренко привел руководителей ВЧК прямо к нему в кабинет. Холод пробрал полковника, пробежав между лопаток, он спрятал стакан в стол, косо взглянул на сержанта и вновь забарабанил карандашом.
- Скажи, пусть заходят на совещание, да не забудь дурья твоя голова, что я тебе приказал.
- Никак нет товарищ полковник, я не забыл - свеженькую из этапа раздобыть!
- Иди – махнул рукой начальник.
Полковник отвернулся к зарешетчатому овальному окну, всматриваясь в ночь, в ожидании пока его подчиненные рассядутся на стульях.
Он взял в руки бумаги, полистал их, перекладывая с места на место.
- Майор Черных, доложите по составу контингента – приказал он начальнику спецотдела.
- С сегодняшним этапом прибыло около 350 инвалидов – участников войны, 150 женщин и 70 малолеток. Всего нынешний этап привез 1053 человека. Списочное число заключенных в лагере составляет 31 631 человек, в том числе 28 075 мужчин и  2956 женщин. Заключенные размещены в 20 лагпунктах, в  16 пунктах мужчины содержатся отдельно от женщин.
- А сколько всего инвалидов?
- Восемь тысяч сто двадцать семь человек.
- По всей стране их собирают, что ли? – разозлился полковник – Продолжать!
- Так точно! – вытянулся майор и продолжил монотонным голосом:
- Вот справка по иноподданным: Германия, Япония, Италия, Финляндия, Югославия…
- Короче!
- После того как расформировали Спасский лагерь для военнопленных, в нашем лагере числится иноподданных 650 человек. Все находятся в отдельном лаготделении, изолированные от основного контингента.
- Ты мне по национальному составу советских граждан доложи.
- По численности в лагере превышают украинцы, их число достигло  15 402 человека.
- Вот ****ь, а че их так много?
- Бандеровцы, товарищ полковник…
- Ладно, давай дальше.
- На втором месте русские, их 6 626 человек.
- Евреи есть?
Майор быстро взглянул в свою бумагу и без запинки ответил:
- 220 человек.
- Докладывай по составу преступлений.
- На первом месте изменники Родины, их 18 000 человек. Далее идут – повстанчество и политбандитизм, затем шпионаж, террор, диверсия, участие в антисоветских заговорах.
- Ты по окраскам говори.
- На первом месте националисты – это ОУНовцы, за ними идут служившие в карательных органах на стороне немцев, их 2085 человек. Троцкисты, белоэмигранты, вот по ним список – майор передал на стол полковника бумагу.
- Попов сколько?
- Священнослужителей – 362 человека.
- Кого только нет! – возмутился полковник.
- Винегрет, товарищ полковник – ввернул фразу заместитель по лагерю майор Агапов.
- Каков средний возрастной состав заключенных?
- Двадцать процентов от восемнадцати до двадцати пяти лет, пятьдесят процентов от двадцати пяти до пятидесяти лет, двадцать процентов от пятидесяти до шестидесяти лет и десять процентов все остальные.
- Ну и как я должен содержать восемь тысяч инвалидов? По социально-близким доложи начальник спецотдела – повысил голос Зайцев.
-  Слушаюсь! Уголовников  -  6 440 человек, из них каторжан – 2 923 человека, бытовиков - 603 человека.
- Сколько Воров в зоне?
- 7 и 8 бараки воровские. Всего по Управлению Карлага около ста человек, из них больше половины на Карабасской пересылке.
- Начальник режима. Майор Соколов! Как они себя ведут?
- Пока тихо товарищ полковник.
- Кто у них там старший?
- У них нет старших, они все равны между собой.
- Начальник режима, не надо мне тут байки рассказывать, я спрашиваю кто самый авторитетный?
- Вор Сифилис.
- Ну и кличка! – поморщился Зайцев - А среди сегодняшнего этапа Воры есть?
- Несколько человек.
- Известные есть?
- Бриллианта привезли, про него сейчас воровские терки.
- Че-го-о? Откуда средь них могут быть Бриллианты? Разотрите его в гавно!
- У нас товарищ полковник сейчас куча других организационных вопросов – поднялся заместитель начальника по лагерю майор Агапов.
- Ладно. После карантина всех их в Воровские бараки. Майор Соколов, вы как начальник режима и оперативной работы головой отвечаете за порядок в лагере. Все знать! Мышь не должна без вашего внимания проскочить!
             Майор Агапов,  заместитель по лагерю, поднялся с места и попросил разрешения высказаться.
- Товарищ полковник, я обязан вам доложить полную обстановку в лагере.
Зайцев поморщился, достал из пачки папиросу и задымил ею.
- Валяй майор – разрешил он.
- Вот справка по недостроенным баракам. В шести лагпунктах заключенные буквально ютятся. Жилая площадь здесь приходится всего по полтора метра на человека. Замена сплошных нар на нары вагонного типа по всему лагерю выполнена лишь на 30 процентов. Практически нет внутрибарачного инвентаря, а в лаготделениях не оборудованы коммунально-бытовые и медико-санитарные помещения.  Да что там говорить,  даже вышки не оборудованы сигнализацией и телефонной связью. Мы не выводим на работу даже пятьдесят процентов работоспособного контингента.
- Почему? Заместитель по охране… Майор Новик!
- Я здесь товарищ полковник.
- Доложи ситуацию.
- Не хватает ВОХРовцев. Мы укомплектовали самоохрану из бытовиков у кого срок не более пяти лет, но даже ими невозможно обеспечить охрану четырех лагерных отделений, десяти лагпунктов, из которых четыре женских, не считая рабочих обьектов. Из-за специфики сырьевой базы, мы не можем обеспечить работой инвалидов. На лагпунктах вывод на работу задерживается по причине того, что конвой вынужден отводить одну партию заключенных и возвращаться назад за новой партией.
Полковник Зайцев вышагивал по кабинету взад-вперед, не зная, куда ему деть руки, то пряча их в карманы, то забрасывая на манер заключенных за спину.
Доклад майора Новика ошарашил его. С таким положением дел недолго и самому загреметь под суд, тем более что из Москвы в Карлаг ожидался приезд представительной комиссии с проверкой.
- Прошу всех проявлять бдительность, никому не расслабляться, заместителю по режиму и оперативной работе майору Соколову установить особый контроль, за карантином. Сегодняшнее совещание обьявляю законченным.
Усталые офицеры оживились, шумно двигая стульями, поднялись с места и потянулись на выход из кабинета. Дождавшись пока он останется наедине с собой, Волков достал из тумбочки водку и налив почти полный стакан залпом опрокинул в себя.
- Нечипуренко – крикнул он.
Сержант Нечипуренко тут-же возник в двери, словно черт из табакерки.
- Я здесь.
- Ну?
- Заводить?
- Та же?
- Она.
- Ладно…, с ней хоть возиться не надо, с ног валюсь от усталости.
Выйдя из кабинета Нечипуренко через десять минут ввел невысокую, плотного телосложения женщину в новой телогрейке, белом платке и хромовых сапожках. В глазах бабенки полыхали бесовские огоньки.
- Не стой у двери – пригласил ее полковник – Водки выпьешь?
- Наливай, не спрашивай – ответила зэчка.
Полковник прицелился глядя на бутылку:
- Тебе как, полный или половину?
- Это когда сюда – она прижала  ладонь к низу живота – Так полный, а водяры, лучше дважды по половине.
- Молодец, за словом в карман не лезешь – полковник исполнил пожелание наглой  зэчки.
- Вот только закусить, ничего нет.
- В следующий раз чтобы было. Я к тебе не столько трахаться прихожу, сколько пожрать и выпить, не на курорте нахожусь.
- Возьмешь у Нечипуренко с собой консервов.
- Возьму. Пусть попробует не дать – она одним махом проглотила содержимое стакана, выхватила у Зайцева из руки дымящуюся папиросу, левой рукой судорожно расстегивая пуговицы на телогрейке.
- Не стоит раздеваться, надо поспать хоть пару часов, развернись спиной.
Зэчка не раздумывая спустила вниз трусы, задрала платье и, нагнувшись к  краю стола, застыла в ожидании.

    ЗОЯ

Этап Зои пришел в Спасск на следующий день, после приезда в лагерь Васьки. Видно их состав шел где-то следом, но отстал на перегонах.
С той памятной ночи, которую Зоя провела с молодым Вором, она потеряла покой в своей невольничьей жизни.
«Как страшно и безжалостно может измениться человеческая жизнь!» - размышляла она. Ей впервые пришлось столкнуться со скрытой от глаз обычного гражданина изнанкой, и она совершенно не была готова к таким переменам. Если бы еще год назад, кто-нибудь сказал ей о таком вот будущем, она бы искренне тому возмутилась. Может быть – расплакалась бы, а может, плюнула в лицо завистнику. Но все произошло стремительно, словно хлынувший с горы сель, события замелькали кадрами кинопленки, и было ощущение, что все происходит не с ней, а на экране, только сидела она не в зрительном ряду, а была действующим лицом этой безумной ленты, где все происходило не понарошку, а по-настоящему.               
            Арест, следствие, бессонные ночи, изнуряющие допросы. Ее не били. Но тянули  жилы, словно задались целью вытянуть их все без остатка, и это было жутко. От нее добивались, чтобы она подписала протокол, в котором следователь повествовал, что именно в их квартире собирались коллеги мужа-военные и обсуждали заговор против вождя товарища Сталина.
- Нет, нет, этого никогда не было. Я не могу его подписать – категорически отказывалась она.
- Ты же не любишь своего мужа – кричал следователь ей в лицо.
- Откуда вы это взяли?
- Он тебя изнасиловал и практически вынудил расписаться с ним, ведь он намного старше тебя. Так или нет?
- Я ничего не знаю, о чем вы говорите.
- Что ты не знаешь? Что твой муж враг народа? Что он стоял во главе группы офицеров? А то, что тебя расстреляют, ты знаешь?
Она плакала в ответ. Допросы шли каждую ночь, подолгу, до утра. А днем она отсыпалась и, просыпаясь к вечеру, с тревогой ожидала вызова.
Лишь единственный раз следователь, вышедший из себя и потерявший контроль, ударил ее по лицу крупной, пахнувшей табаком ладонью. Зоя почувствовала себя крохотной, беззащитной девочкой, сидевшей перед взрослым разьяренным мужчиной, и ей хотелось превратиться в тоненькую струйку, чтобы затечь в щель, спрятаться от него.
- Ты комсомолка, какая же ты комсомолка, если сама запрыгнула в постель к мужчине, который старше тебя на семнадцать лет? Чтобы воспользоваться всеми благами жизни?
- Неправда – слабо отбивалась она.
- Что неправда, что? – кричал следователь, зверея.
- Ты не любишь вождя товарища Сталина?
- Я люблю его.
- Это ложь! Наглая ложь! Если бы ты любила вождя товарища Сталина, который ночами не спит в заботах о народе и о тебе тоже, ты бы все рассказала мне.
- Что я должна рассказать?
- Рассказывай, как они хотели совершить переворот?
- Может быть, они собирались после моего отьезда из квартиры мужа? – вопрошала она наивно следователя, но его не устраивала эта версия, ему нужен был заговор и он настойчиво продолжал подводить ее к даче показаний.
- Я ушла от него, потому что мы уже не жили с ним как муж и жена – твердила Зоя.
- Ты получишь срок 10 лет в лучшем случае, это если ты мне все чистосердечно расскажешь. Если же будешь продолжать молчать, тебя расстреляют.
Зоя падала на пол без чувств. Когда она приходила в себя, кабинет плыл в ее глазах, и происходящее ей казалось приснившимся, но чьи-то руки уже тащили ее к стулу, усаживая.
В камере не было окна, нельзя было понять время суток на дворе. Одинокая лампочка скупо светила, отбрасывая на стены кривые, зловещие тени. Ни передач, ни единой весточки от родных, не знавших о случившемся, считавших, что у нее все хорошо, боявшихся лишний раз беспокоить ее расспросами – как никак, их дочь была женой генерала, и наверное ей нельзя лишний раз болтать по телефону, ведь существует понятие военная тайна. Так думали ее родители, и она была благодарна  Богу за это. Бог для нее возник в трудные минуты ее жизни и она, будучи комсомолкой,  не уверенная в его сущности, научилась хитрить с собой, призывая его в такие моменты.
                После того как она рассталась с мужем, который, как ей сообщила «доброжелетельница» - прежняя пассия генерала, развел в своем штабе целый гарем из радисток и телефонисток, Зоя около года не могла прийти в себя, искала выход и не находила его. Она не любила его. Ее замужество, произошедшее волей случая, о котором ей никогда не хотелось вспоминать, не принесло ей счастья, но молодой провинциальной женщине льстило, что он большая шишка. Они жили в столице, в просторной квартире на Земляном валу, муж редко появлялся дома, и она целиком была предоставлена самой себе. Все свое время она отдавала учебе в аспирантуре, чтобы у нее не оставалось ни единой минуточки времени для раздумий над несуразно складывающейся жизнью.
В институте штудировавшая историю партии, научный коммунизм, капитал Маркса, теперь она полностью сосредоточилась на предметах специализации: геологии, геодезии, маркшейдерском деле.
Муж приезжал все реже и реже. При встречах им не о чем было говорить и их обоих тяготило время проведенное вместе. Ночью она уходила спать в другую комнату, а он даже не делал попыток к примирению.  Вскоре после его отьезда на дальний полигон, Зоя собрала вещи и выехала к родителям в Горький. Всю дорогу в поезде, словно окаменевшая, она, не отрываясь, глядела в окно, но ни единая слезинка не выкатилась из ее глаз. Оставив позади этот неудавшийся, покореженный кусочек своей жизни, она вдруг почувствовала, что в одночасье стала взрослой, способной принимать ответственные решения.
Дома Зоя все без остатка рассказала родителям, в тот трудный вечер слова застывали в горле, в моменты, о которых было стыдно говорить, но она все преодолела. Отец, очень любивший единственную дочь, не желая больше слушать, встал и обнял ее за хрупкие плечи.
- Все пройдет доченька  – сказал он.
- Да, милая, держись, не отчаивайся – поддержала отца мать, и на том закончились ее тягостные обьяснения.
                Побежали денечки светлые, счастливые, она постепенно оттаяла и стала улыбаться. Радостно было просыпаться в отцовском доме, где с кухни несло свежим борщем, жареными пирожками и царило ощущение надежности.
- Мама! – кричала она громко, на весь дом.
- Что такое? – вбегала в ее комнату мать и Зоя принималась весело смеяться, обнимая ее, такую родную, домашнюю.
- Мама, мамочка моя! – приговаривала она, бесконечно осыпая ей лицо поцелуями.
- Счастьюшко наше! – смеялась в ответ мать – Вставай, солнце уже давно в зените.
- А где мой любимый папа?
- На заводе, где же еще ему быть?- напускно ворчала мать.
Зоя умывалась, приводила себя в порядок, завтракала и, взяв полотенце, убегала на Волгу. Очень любила ее и неимоверно соскучилась. С детства Зоя знала укромный уголок на бережку, скрытый от посторонних глаз плес, туда и прибегала она теперь.
Также как и до ее замужества лежала здесь перевернутая лодка, и отсюда открывались чудные просторы! Глаза не выдерживали вида этой красоты, этой дали убегавшей за горизонт, берегов поросших березками. Зоя жмурилась, прислоняла к ним ладонь и, не выдерживая наплыва легкого головокружения от прилива сил, принималась прыгать и скакать по песчаному берегу.
- Ура! – кричала она – Как же хо-ро-шо жи-ть на све-те!
В высоком синем небе, словно бы приветствуя ее, ударила молния, и неожиданно обрушился дождь.  Крупные капли забарабанили по воде вспучивая ее. Зоя, не прекращая смеха, поднырнула под лодку и лежа на животе, вслушивалась в удивительную песню дождя, подпевая ему.
- Пам- пара-пам, пам –пара-пам!
Он закончился так же внезапно, как и начался. Она высунула голову с намокшими волосами наружу и увидела потрясающую по красоте радугу, вставшую над Волгой.
- Я люб-лю этот чудный мир! – закричала Зоя, окончательно выбравшись из под прохудившейся лодки,  и с разбега ныряя в теплую воду.
           Эти и другие воспоминания еще были живы в ней, когда она тащилась в строю закутанных, одетых во что попало женщин, с чемоданами и узлами в руках, по свежевыпавшему снегу, под конвоем одетых в длинные шинели солдат.
Этап оказался смешанным, больше половины заключенных оказались мужчинами, среди которых несколько человек одетых в тельняшки и фуражки-восьмиклинки,  выделялись на фоне остальных независимым поведением и напускным кривлянием перед женщинами.
- Наше вам с кисточкой! – сдергивали они головные уборы.
- Вперед изменницы Родины – кричали конвоиры.
- Какая же я изменница? – билось в мозгу Зои упрямая и обидная мысль.
Строй вели мимо покрытых снегом черных дощатых жилищ, ввели в предзонник, долго пересчитывали, пока к ночи, наконец, не развели по щитовым баракам.
Так началась для Зои ее лагерная Одиссея. 10 лет заключения предстояло ей отбыть за неудачное и нелепое замужество.
Потянулись дни  жуткие, словно это происходило не с ней, а с кем-то другой. Ей казалось, что она умерла и со стороны наблюдала за всем происходящим и только не могла понять, отчего же ей так больно?
В бараке топилась квадратная буржуйка, на изогнутой длинной трубе которой сушилось женское нижнее белье. Сотни женщин с мертвыми глазами, томясь от неизвестности, словно по норам, расползлись по нарам.
Зоя замкнулась в себе, пытаясь о чем-то думать, но ловила себя на том, что все время, не переставая размышляла о бедных родителях.
«Как же они переживут этот позор?» - думала бедная женщина, ловя себя на мысли, что ни в чем не опозорила их и себя, а раз так, то продолжала искать причину случившегося с ней несчастья. Произошедшее оказалось ужасным, ведь по сущности она была обычным человеком, еще не окрепшей, еще неискушенной в серьезных жизненных перепетиях. 
Никогда прежде она и не подозревала о существовании тюрем, лагерей, следователей, решеток, колючей проволоки. Не могла она и думать, что с ней такое может произойти, и ее будут судить, как жену изменника Родины. Иногда она казнилась, проклиная себя за то, что смалодушничала и не написала на генерала заявление, когда он, затянув ее, провинциальную молодую девушку к себе в холостяцкую квартиру, воспользовался ее доверчивостью, забрал ее девственность.
Хотя глубоко в душе Зоя осознавала бредовость своих разгневанных мыслей: кому бы она пожаловалась, кто бы ее стал слушать?
Хотя будучи отважной комсомолкой, которая в институте была в первых рядах этой организации и самой заметной в среде активной молодежи, она могла бы отважиться на поиск возмездия для своего насильника, ведь жила в самом справедливом государстве в мире.
Ведь еще в совсем недавнем прошлом, на занятиях в институте стоя перед аудиторией, чеканила: Иосиф Виссарионович Сталин – мудрый, последовательный марксист, борец за светлые идеалы, верный ленинец и организатор всего Советского народа на великие победы!
Вот ведь как получается! Мир, в котором она жила, рухнул в одночасье, когда  ее, шедшую из библиотеки, остановили и пригласили пройти в черный автомобиль двое мужчин в штатском.
Зоя не поняла, кто бы это мог быть, и отчего-то подумала, что это помощники ее мужа, посланные за ней. Она безо всяких колебаний устроилась на заднем сиденье и только затем поинтересовалась, чем обязана визиту этих мужчин?
- Мы за вами. Вы арестованы. Все вопросы будете задавать следователю – произнес один из усевшихся рядом с ней мужчин, металлическим голосом.
- Следователю? Какому следователю? Кто вы такие? Почему вы не представляетесь? Я сейчас буду кричать – заявила она храбро.
- Вы умеете читать? Вот ордер на ваш арест – с этими словами он вынул из внутреннего кармана сложенный вдвое лист и протянул ей.
Буквы в глазах от волнения прыгали и разьезжались, но она успела различить собственную фамилию, выбитую на печатной машинке.
Это был действительно ордер на ее арест.
- Вы только ничего не говорите маме – вдруг попросила она наивно.
- Хорошо. Не беспокойтесь. Может быть, произошла ошибка и с вами поговорят и отпустят. Такое бывает. Вы ведь не преступница, не так ли?
- Какая же я преступница, я из библиотеки иду  - пролепетала в ответ Зоя.
- Вот видите, значит, все будет хорошо.
                В бараке разразилась жестокая ругань, через мгновение перешедшая в рукопашную. «Жучка», опекавшая ее в Горьковском централе, схватилась насмерть с пожилой блатнячкой с седыми волосами и синей наколкой на лбу: Все отдам за горячую е…ю!
Барак наполнился визгом, воем, матами, слышались тугие удары – это «жучка» колотила голову блатнячки об деревянный угол нары. Трещала по швам материя, в воздухе стоял гул от подбадривавших болельщиц. Блатнячка выбрав удобный момент, вцепилась зубами в руку «жучки», но та, претерпевая невероятную боль, рванула большим пальцем рот соперницы и разорвала его. От вида крови Зое стало плохо, ее затошнило и в какой – то момент едва не вывернуло наизнанку. Никогда не видевшая такого средневекового насилья, бедная женщина оцепенела от ужаса, парализованная одной только мыслью, что такое может произойти и с ней.
А «жучка» тем временем добивала свою соперницу ногами, запрыгнув на нее и прыгая на бездыханном теле, она победно рычала на весь барак.
- Так будет со всеми, ****и, кто посмеет перечить! – вопила она торжествующе.
             Прошло несколько дней. Зоя чуть-чуть пообвыклась,(если так можно было назвать ее состояние) не подозревая, что новое, большое испытание бесшумно приближается к ней свитым в кольца удавом.
Постоянно от страха державшая взглядом в поле зрения ненавистную «жучку», Зоя заметила, как она дважды выходила на улицу к незнакомому сержанту в защитного цвета фуфайке, с красными лычками на погонах.
В крохотное, запотевшее окно Зоя наблюдала за тем, как они о чем – то беседуют и сержант передает «жучке» резиновую грелку и сверток с продуктами.
               Она лежала на боку, свернувшись калачиком, по щеке ее непрерывно стекали слезы, падая на грязную наволочку подушки, когда кто-то ткнул ее вбок.
- Иди, тебя Жучка кличет – заявила ей, растянув в ехидной улыбке слюнявые губы, «жучкина» прихлебательница.
- Зачем?
- Может, покормит тебя, ты ведь хочешь жрать?
- А что я должна буду взамен? – мгновенно выставив иглы, напряглась Зоя.
- Может захочет стать твоим «коблом»? – пожала плечами прихлебательница.
- Как это?
- Ха-ха-ха, ну оттрахает тебя, ты ей явно нравишься – прихлебательница вдруг вплотную приблизила к Зое свой пахнущий чесноком рот и прошептала угрожающе:
- Если ты падла ляжешь под нее, имей в виду, я тебя удавлю ночью!
Зоя поднялась, все тело ее болело, мышцы ныли, будто по ним били палкой, и едва сдерживая рвущиеся из нее стоны, направилась в  угол барака.
«Жучка» ела в гордом одиночестве. Две ее приближенных блатнячки распустив ей волосы, кончиками пальцев искали в них вши и не сводили глаз, от своей бандерши.
- Жрать хочещь? – спросила Зою «жучка».
- Нет.
- Масть держишь, генеральская подстилка? – ощерила  пасть «жучка», обнажая рандолевые фиксы.
- Я не генеральская подстилка, как ты выражаешься, а возлюбленная Вора Васи Бриллианта – вдруг, не ожидавшая от себя такого оборота, громко, чтобы ее услышали все, кто был рядом, заявила Зоя.
«Жучка» от неожиданности поперхнулась и закашлялась. Она протянула костлявую руку за кружкой со спиртом и одна из ее приближенных тут-же, угадывая ее желание, подала посудину.
«Жучка» глотнула, искривила рожу, ставшую похожей на пропеченную картофелину, выдохнула и судорожным движением отправила в рот кусок черного хлеба с салом. Долго жевала, не сводя взгляда с сидевшей перед ней стройной молодой женщины с огненно – рыжими волосами, оценивая неожиданно взбрыкнувший товар и наконец, ясно и отчетливо проговорила:
- Ты ****ь не выступай тут, а не то мы тебя хором вы..бем. Тоже мне нашлась возлюбленная Вора, ему, таких как ты, знаешь, сколько приводят на каждой пересылке? Пойдешь к «хозяину». Если понравишься ему, он тебя приблизит к себе, а нам будешь носить жратву и спирт. И упаси тебя Боже, не приголубить его, тогда в барак лучше не возвращайся.
- А то, что будет? – снова звонко, на пределе выдоха выкрикнула Зоя, не соображавшая уже, что делает. Инстинкт самосохранения отчего-то распоряжался ею совершенно безумно, толкая на отчаянные, безумные шаги.
«Ничего. Главное выжить сегодня. Завтра будет то, чему суждено быть!» – молнией полетели мысли. Она вспомнила слова Васи:
- Зоя, нас развезут. Ты совсем не приспособлена к тюрьме… Никому не уступай, пусть лучше убьют. Запомни, уступишь однажды, будешь жалеть всю жизнь.
- Вася здесь, я от него «малявку» видела – нагло стала врать Зоя, чем окончательно прибила  отвратительную «жучку».
Психологическое противостояние набирало обороты, и красная черта уже была пройдена Зоей – отступать ей некуда.
- Сейчас за тобой придет сержант, и ты пойдешь с ним к «хозяину» - засипела «жучка» - И помни, что мы с подругами будем тебя ждать – с этими словами «жучка» засветила Зое из-под одеяла ржавое лезвие ножа.
            Сержант возник возле дверей барака после отбоя, когда измотанные переживаниями дня женщины, укутавшиеся в свои лохмотья, устало забылись в тревожном сне.
- Вставай! – толкнула Зою давешняя «жучкина» прихлебательница - Чего зенки вылупила, иди на выход. Сержант ждет – приказала она  и с завистью в голосе добавила – Маши там хорошенько передком, глядишь, и срок скостит. Везет же дурам!
Зоя вскочила с места и не глядя на нее, наспех убрав волос под клетчатый сатиновый платок, направилась к дощатым дверям.
Прямо у входа топтался тот самый сержант с мертвенно-бледным безжизненным лицом, которого она видела в окно барака.
Оглядев ее с ног до головы, он чему-то неудовлетворенно хмыкнул и подтолкнул рукой вперед.
- В штаб! – бросил он точно в пустоту.  Они вышли за территорию карантинных бараков, где им открыл калитку спрятавшийся в воротник шинели охранник, и пошли мимо длинных саманных одноэтажных зданий, пересекая зону по диагонали.
Зубы у Зои предательски мелко постукивали, вдоль спины то и дело пробегал холодок, она казалась себе пойманной в силки крохотной птичкой.
«Зачем мне сопротивляться, ведь от него будет зависеть моя лагерная жизнь?  Надо просто закрыть глаза и отдаться.  Конечно, в первый раз будет противно, а потом привыкну. Сопротивляться не имеет смысла, я в его власти.  Да и что я могу сделать, слабая женщина? Тем более, жена изменника Родины.  Была бы я полноправной!  Черт с ним, пусть делает что хочет. Хоть бы был не отвратительным на внешность! «Жучка» права, надо радоваться, а не печалиться.»
Пригладив таким образом бунтующие мысли, она несколько поуспокоилась, приноравливаясь к широким шагам быстро идущего сержанта.
Пройдя через несколько ворот, где им открывали вохровцы, по длинному «конверту» из колючей проволоки, они подошли к  П-образному каркасно-камышитовому зданию и вошли в него.
Сержант вел ее мимо расположенных по обе стороны коридора высоких дверей с табличками, по кроваво-красной ворсистой дорожке, к просторной приемной.
Между кожаным черным диваном, над которым висел портрет В.И.Ленина и коричневым шкафом для верхней одежды, упираясь резными ножками в зашорканную ногами дорожку, стояла тумбочка с красивыми каминными часами. На небольшом письменном столе, предназначенном для секретарши, склонившись изогнутой металлической шеей к печатной машинке, светила лампа ночного освещения.
- Видно на ней печатают расстрельные списки – неожиданно для себя решила Зоя, продолжая рассматривать патефон, притаившийся у шторы.
« По ночам слушает музыку. Трахает зэчек и слушает пластинки, сволочь. Интересно, под что он предпочитает? Ее муж - генерал очень любил включать Русланову, а этот?»
Сержант что-то застрял в кабинете начальника и за это время, которое она была предоставлена летящим, ударяясь друг об друга мыслям, одна из них, шальная и сумасшедшая, поразила сердце, словно стрела, выпущенная из лука.
«Я ведь обещала Васе думать о нем. Вот он, хоть и Вор, но какой-то настоящий». Зоя вспомнила, как вздрагивала всем телом, когда он впервые прикасался к ней, мятые цветы под серым арестантским одеялом, прямой взгляд его голубых глаз,  в которых не читались наглость, хамство и даже вожделение. Они светились ясным небесным светом, верой во что-то сильное, неотвратимое, что невольно притягивало к нему, так что хотелось спрятать голову в распахнутом вороте рубахи на его широкой груди.
Раскрылась дверь. Сержант поманил ее пальцем. Она шагнула вперед. Он подтолкнул ее внутрь.
- Я за дверью – тихо бросил он и растворился, точно призрак.
В глубине кабинета Зоя рассмотрела, сидевшего за столом, крепкого чернявого лысоватого мужчину в полковничьем кителе с расстегнутым воротником. Медные пуговицы кителя сверкали так, что было больно на них смотреть – они слепили. С левой стороны над нагрудным карманом на синей ткани кителя светились две орденские планки, а на правой блестел знак «Почетный чекист». На мгновение мужчина показался Зое отлитым из меди бюстом, а не живым человеком. На круглом, приятном лице из - под густых бровей, на нее взирали два любопытных усталых глаза. Под широким, утиным носом, словно слипшиеся, плотно сжатые плотоядные губы с затаенной хитринкой в уголках.
Полковник тоже пристально рассматривал ее, словно под лупой.
- Фуфайку сними – приказал он.
Зоя омертвелыми, негнущимися пальцами едва справилась с телогрейкой, сбрасывая ее на пол.
- Убери шаль с плеч.
Ее дырявая шаль тоже полетела вниз.
- Скидывай тряпье.
- Не буду.
- Что ты сказала?
- Не буду.
- Т-т-а-а-к! Я тут сижу, трачу на тебя свое время, а ты будешь выпендриваться? - полковник побагровел лицом и, медленно поднявшись, направился к ней.
Тело Зои стало ватным, ноги подогнулись, задрожали, и внутри вдруг чему-то захотелось сломаться.
Полковник Зайцев подошел к ней вплотную и, дыша на сжавшуюся в комочек, застывшую статуей заключенную перегаром, резким и сильным движением схватил рукой между ее ног.
Все случилось само собой. Полковник охнул и присел. Его уставшие зрачки чуть было не выпали на пол, рядом с фуфайкой Зои. Как она смогла ударить его коленом в пах, этого Зоя, никогда прежде такого не делавшая, не смогла бы воспроизвести даже под чудовищными пытками.
- О-о-о-о! – заревел он, выпаливая со скрипом из себя: - Нечипуренко!
- Я здесь, товарищу полковник.
- В кар-р – р… в карцер ее – прохрипел он, точно кастрированный бык.
То, что было с ней дальше, Зоя не могла без дрожи вспоминать. Нечипуренко сгреб ее за волосы, размашистым ударом кулака свалил навзничь и, намотав косы на руку, поволок за собой по коридору к выходу. Так до изолятора и дотащил ее, потерявшую от невобразимой боли сознание. Пришла она в себя из-за лютого холода в карцере – полуосвещенного помещения, напоминавшего бетонный склеп, без окна, с отвратительного цвета деревянной, обитой железными поперечинами дверью с кормушкой и выпуклым «волчком».  Она ощупала руки и ноги, затем все тело. Голова гудела и кровоточила. Зоя тихонько обследовала пальцами рану. Оказалось, что взбешенный сержант вырвал у нее клок волос вместе с кожей. Дрожали от обиды губы, по щекам сочились слезы. Но она не выдавала ни единого стона, ни единого звука, словно боль вытравилась из нее, а на ее место откуда-то из глубины нутра пришла неведомая доселе стальная жесткость. Зоя прислушалась к себе, пока вдруг не осознала, что уже никогда больше не сможет быть прежней Зоей - романтичной мечтательницей, любящей жизнь. Что-то в ней в эту ночь умерло!

    КАРАБАССКАЯ ПЕРЕСЫЛКА

Во всех углах карантинного барака кипела карточная игра. Из одного места в другое перетаскивали горы шмутья. Многие сидели на нарах раздетые, в одних трусах, всю одежду битые прокатали в карты.
На наре «Пецы» расположился ладно скроенный юноша с копной курчавых жестких волос на голове, открытым взглядом спокойных серых глаз.
- Значит, ты и есть «Москва»? - спросил «Пеца».
- Я и есть, а что?
- Знаешь, кто мы? – Пеца скосил взгляд на Ваську.
- Воры.
- Угадал. А сам ты … кем будешь по жизни? – срезал Пеца.
- Я? Я тоже Вор – произнес он вызывающе, но тут-же внес поправку – В душе!
- В душе значит?  Это хорошо, когда у человека есть душа – философски отозвался Пеца и длинно улыбнулся.
- А ты говорят из Горького? – спросил Москва.
- Из него. Че, бывал там, знаешь кого?
- Встречал на пересылке людей, которые за тебя базлали. В Красной Пресне.
- Правда, что ты лидер организации «Отомстим за родителей»? – неожиднно спросил Васька.
Москва, сидевший вольготно, закинув ногу на ногу, услышав неожиданный вопрос, впился глазами в сидящего в стороне Ваську и, невольно принялся болтать верхней, что подчеркнуло его внутреннее напряжение.
- Знаешь, что Ворам запрещено лезть в политику?
- А ты про Указ от 35 года о применении всех мер наказания включая расстрел в отношении детей с 12 – летнего возраста знаешь? Мне в пятнадцать лет хотели лоб зеленкой намазать, это как, нормально? Так что, у меня с Усом свой расчет, Бриллиант. На Красной Пресне я общался с  Лошкарем и другими Ворами – я понял, что мы сходимся по духу и, поэтому я стремлюсь стать Вором. Я ясно выразился? – жестко вопросил Москва.
- Ясней некуда, такое стремление приветствуется, а в остальном, жизнь покажет  – Васька ловким движением проделал пальцами вольт с колодой, что у Москвы вспыхнули глаза от восхищения.
- Научишь?
- Научу.
- Какой настрой у малолеток? На кого они ориентируются? – спросил Пеца.
- Шкодники! Но к Воровскому тянутся.
- На Красной Пресне слышал я, мрачно?
- Жуткая пересылка, черная как котельня, кругом железо. Народу сидит тьма, все в ожидании своей участи. Большинство осужденные. Срока – двадцать, двадцать пять лет.
- Ого!
- Дают-бери…
- А что за контингент на Пресне с вами подсадили?
- Указники, у всех по «червонцу».
- Советский суд, самый гуманный суд в мире! – пропел «шестерка» Пецы.
- Скажу, чтобы принесли поесть. Эй, Одноглазый!  - выкрикнул Москва и поманил пальцем одного из мальцов, усевшихся на корточки, словно крысята и следивших за тем, насколько мирно закончатся «терки» их главаря с Ворами.
- Да, пахан – с готовностью подскочил шустрый малолетка.
- Принеси еду, угостим Воров.
- Сейчас сделаем – Одноглазый шагнул назад и словно растворился.
- Резвая у тебя команда – похвалил Пеца.
Не прошло и пяти минут, как перед Ворами на перевернутом ящике, накрытом чистой тряпкой, были разложены продукты.
- Откуда балабас? – Пеца и впрямь был удивлен.
- Бриллиант знает закон малолеток, все лучшее из посылок отдают главному – пояснил Москва.
- Считаешь это справедливо? – задал вопрос Васька, желая проверить интеллект паренька.
- Я не реформатор. Раз тюрьма слепила такой закон, значит так правильно. – ловко вывернулся Москва.
- Пусть бы каждый пользовался тем, что ему передали – продолжил Васька мысль.
- Идеального справедливого устройства на земле быть не может – обрезал его Москва – А в тюрьме, испокон веков свои законы.
- Это правильно. Воры поддерживают тюремные традиции и устои, но не допускают беспредела – Васька, перехватив инициативу диалога в свои руки, выставил точку и тут-же перевел разговор в другое русло.
- Познакомься Москва, это Арсений – представил он своего друга.
- Да, знаю я. Разведка не дремлет. В этапе чирикали: Бриллиант с фраером трется. Могу задать вопрос?
- Задавай – позволил Васька удивленный.
- А Вор может с фраером дружбу водить?
- Вор, людоед что ли? Все людское есть воровское.
- Как это понимать?
- Живи сердцем Москва, оно не обманет, просто прислушивайся к нему и делай, как оно приказывает. Это и есть Воровское.
- Я на Красной Пресне наблюдал, что некоторые Воры чураются простого люда…
- «Люди» тоже не одинаковые. Посмотри на свою руку, она одна, а пальцы все разные.
- Еще побазарим Москва. Я у твоих огольцов гармонь видел, пусть сбацают. Скажи просьба от Воров  – Пеца закончив жевать, коснулся плеча парня.
Москва посмотрел в сторону преданных ему пацанов, моментально уловивших суть просьбы Пецы и через пару минут барак разразился звуками гармоники и протяжным звонким голосом малолетки:

-А, тогда я носил «восьмиклинку»,
А, пил водку, покуривал «план»,
А, влюблен был в соседскую Зинку
А и с ней я ходил в ресторан.
А, я «шабер» носил за «голяшкой»,
А, фартовых своих хромачей,
А, носил под рубахой тельняшку
А, подарок одесских «бичей».

1950 год. Телеграмма.
От прокурора Карлага Моисеенко министру Берия Л.П.
О серьезных недостатках в работе лагеря:
Из 50 тысяч заключенных Карлага, около 30 тысяч, включая осужденных за тяжкие преступления, "содержатся на положении ссыльных без изоляции, с предоставлением почти неограниченных возможностей для устройства своего благополучия в лагерных подразделениях".
В лагере широко распространены "воровство соцсобствености", убийства, бандитизм, побеги. (за 4 месяца бежало 40 человек, зарезано и задушено свыше 50 человек). Преступный элемент разбился на враждующие между собой группы так называемых "Воров", "Отколовшихся" и "Махновцев", между которыми идет непримиримая борьба и убийства. В лагере развито "массовое сожительство", итогом чего стали сотни беременных и большое количество детей (около 1300),  многие женщины рожают по 2-3 и более ребенка. Тысячи заключенных Карлага не используются по причине отсутствия конвоя, по раздетости, из-за отсутствия работы. Работники ГУЛАГа, МВД СССР и МВД Казахской ССР почти безвыездно живут в лагере, но не замечают этих безобразий. Практически ежегодно в Карлаг приезжают комиссии ГУЛАГа и МВД СССР, однако после их отъезда все остается по-прежнему.

1950 г. Телеграмма.
Министру МВД С.Н. Круглову от Л.П. Берия:
«Нужно командировать в Карлаг т. Серова с группой работников МВД, поручив тщательно проверить сообщаемые факты, а также работу лагеря в целом, обратив особое внимание на режим содержания и использование заключенных. Обязать т. Серова на месте принять меры по наведению должного порядка в лагере. Лагерю нужна помощь со стороны МВД в укреплении руководящими кадрами. О принятых вами мерах доложить.»
               
             Эти 10 суток штрафного изолятора Зоя не забудет никогда. Молодая женщина, пламенная комсомолка, бесконечно верившая в партию, в то, что страна, в которой ей посчастливилось родиться и жить, самая прекрасная на земле, самая справедливая, как в песне:
- Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Зоя была разрушена изнутри. «Что же я сделала? Что совершила? Я всего лишь была женой генерала? И в этом моя вина? Если он совершил преступление, то почему нужно карать меня?»
День и ночь определить в изоляторе было невозможно, скупая лампочка, тлевшая над металлической дверью, едва рассеивала хилый желтый свет по камере. Изо рта шел пар, ноги не держали, а сесть можно только на холодный бетон - но тогда прощайся с жизнью!
И Зоя шагала и шагала по диагонали трехметровой камеры, все пытаясь дать оценку произшедшему с ней. Мысли вырастали разные - словно стадо гусей они с гоготом набрасывались на нее, больно щипая руки, обкусывая ноги, щиколотки, и не было от них спасения.
«Семь лет! Как же мне выжить и не умереть в этом аду? Генерал меня бросил,… я ему не жена,… вот только развестись не успела,… так что я, свободная женщина. Почему же…я… так… поступила с полковником…? Я ведь… в его власти… как же… я… теперь,… как мне, не умереть… в этом изоляторе…? Кто мне поможет…? Я одна, одна и никому до меня нет дела,… меня в порошок сотрут здесь и развеют… Никто и искать не станет.»
Зоя выстукивала зубами от холода в такт своим вяло движущимся мыслям. В глазах кружились бетонные выщербленные стены, порой ей казалось, что потолок оседает все ниже и ниже к полу и возникало ощущение, что скоро он раздавит ее. Хотелось кричать, но кто услышит ее крик? Она вновь принималась размышлять, и в этих, своих мятущихся всполохах,  доходила до того, что уже дважды подходила к двери, чтобы постучать в нее и вызвать надзирателя.
«Пусть он отведет меня к нему, к полковнику, скажу, что согласна, пусть только выведет меня отсюда, иначе я умру…!!!»
Но что-то, что-то непонятное ей, останавливало молодую женщину. Как вдруг, в какой-то из дней, прорывая боль в распухших ногах, режущий острой бритвой голод в желудке, через все ее сомнения и отчаяние – прямо перед ней проступили синие глаза парня, чьим именем она пыталась испугать «Жучку».
«Что-же, я и впрямь, влюбилась в него? Почему не могу забыть? Почему вновь и вновь я в мыслях возвращаюсь к нему? И отчего, в конце – концов, при схожих ситуациях,(причем одна и та же блатнячка сватала меня и к тому и другому), но в первом случае, я без тени раздумий отдалась мужчине, а во втором – нажила себе злейшего врага? Что все это значило?»
Зоя приостановилась. Что-то в ней произрастало и вот-вот, должно было обрести форму. На секунду в голове стало ясно, словно она перенеслась из камеры изолятора в светлую аудиторию институтской аспирантуры.
«Не-е-е-т! Все не так. Или не совсем так. Не дышит вольно человек, в нашей стране, как сказано в песне. Что-то  происходит в ней,…страшное, глубинное, а что, я пока не знаю. Я ни в чем не виновата. Боже! Сколько женщин ехало с ней в теплушке этапом! Одни взяли в поле колоски, потому что в доме голодные дети – им за это по 10 лет! Разве так, вольно дышит человек? Одна бедная девушка нечаянно уронила портрет вождя Сталина, …с кем не бывает, со всяким могло такое случиться, но не враг же она! Приговор  – 10 лет!»
Зоя превратилась в робота – она машинально выпивала из миски серую баланду, сьедала клейкий черный хлеб, яростно махала руками, делала приседания на распухших ногах, мурлыкала «Мальчишку»,  вспоминала мягкие пальцы Василия, его упрямый взгляд, и слова: «сдашься – всю жизнь будешь жалеть!» – они так и звенели в ее ушах.
«Он прав! Если сдамся, я буду уже не та. Не смогу себя уважать после этого. Я не скотина, даже если и подневольная. Не раба! Этот полковник ошибся во мне. Милый, милый Вася, никогда не забуду твои мятые цветы.»
- Любимый! – вдруг прошептала Зоя, сама того не замечая, и еще раз упрямо, чтобы утвердиться, повторила – Любимый!
Она осознала что влюбилась, надо же, в такое время, когда неизвестно - будешь ли жить вообще! Когда впереди семь лет лагерей и туманная бездна... И у парня, которого она умудрилась полюбить - 10 лет срока, да к тому же он Вор, Вор! Безумие выламывало Зою, ей хотелось лезть на стену, биться об нее головой, но уже другой голос – более мощный и жизнеутверждающий кричал в ней:
«Я люблю! Люблю! Люблю! Пусть будут изоляторы, бараки, полковники, блатнячки, колючая проволока, баланда – а я выживу! Всем чертям назло буду жить, потому что я люблю! О, его синие глаза! Я поеду за ними на край света и брошусь в ад, если так будет суждено! Все отдам, всю себя отдам ему – душу, тело, и никому, никогда не дотронуться до моего тела, потому что оно Васино, моего Васи.»
Громко, сколько в ней было сил, в ее вымотанном, выжатом, неприспособленном к таким лишениям теле сил, она в полную грудь запела «Мальчишку», так, как пела для него в Горьковской тюрьме.

- Жил мальчишка на краю Москвы.
Может быть, такой как я и ты,
Может, шире чуть в плечах,
Может, ласковей в речах,
Но в глазах побольше синевы.

Девочка понравилась ему,
не сказал об этом никому,
У подъезда он стоял,
Молча взглядом провожал
Ту, которая понравилась ему.

Но однажды он решил сказать
То, о чем никто не мог бы знать.
Закружилась голова
И сказал он ей слова,
И сказал он: Я люблю тебя!

Кружилась от голода голова, но силы ее прибывали, и песня крепла, вытекая за пределы камеры, в которую вдруг кто-то громко постучал ключом.
Дверь распахнулась, на пороге стоял усатый сердитый дядька-надзиратель и, грозя ей пальцем, с напускной строгостью добродушно произнес:
- Умом тронулась что-ли девка? Выходь! Закончились твои 10 суток.
Он подтолкнул ее в спину, выталкивая из камеры, а она не могла идти, не гнулись ноги, лодыжки были как деревянные, а свет в конце коридора показался ей вспыхнувшим заревом солнца, так что она заслонилась от него ладонью.
                Она шла по зоне и ничего перед собой не видела. Все расплывалось – бараки, встречные люди, часовые на вышках, все казалось ненастоящим, придуманным.
- Ступай девка, я тебя прямо у барак отведу. Там отойдешь у тепле… Ишь ты, выдюжила карцер! – с уважением в голосе басил идущий рядом с ней, пожилой добрый человек.
- Спасибо отец – только и произнесла Зоя.
- Буде, буде! Держись доча, держись ужо.
                Он добросовестно доставил ее в серый, низкий, длинный барак к широким входным воротам, которые им открыла старенькая тетка с промороженным красным лицом, в грязной негнущейся кацавейке. От входа до дальней стены тянулись сплошные нары, нары, нары, на которых сгрудились сотни закутанных в невероятные лохмотья женщин. В лицо ударило непривычное тепло, кислый запах немытых тел и тревожный воздух враждебности.
- Во як надо сидеть у карцере! Во як она! У с песней! А на других побачишь, ложатся и помирают… - неожиданно громко принялся превозносить Зою добрый человек.
- Иди доча, располагайся. Живи милая, живи…  – добавил он и, крякнув от досады, развернулся и вышел в ворота.
Рядом с Зоей точно приведение возникла простоволосая пучеглазая прихлебательница «Жучки», та самая, что завидовала ей.
- Живая? А мы знали, что ты сегодня придешь. Вот дура! Здесь устраивайся, на этих нарах, а энто твое шмутье – прихлебательница ткнула кулаком в знакомый ей чемодан.
Зоя присела на определенную ей нару, невидящим взором окинула барак, раскрыла чемодан, чтобы надеть на себя теплую, связанную еще мамой кофту, которую она взяла с собой из дома в день ареста, но к своему изумлению обнаружила, что чемодан пуст. В нем ничего не было, все ее вещи исчезли. Не осталось даже домашних фотографий. Она подняла голову и снова обвела взглядом помещение. Незнакомые лица женщин глядели на нее, словно вопрошая, что же она станет делать – смирится с пропажей или взбунтуется?
Зоя закусила губу до крови, поднялась и пошла в дальний угол, туда, где по ее разумению должна была находиться виновница всех ее лагерных бед. Для себя она все решила – или же умереть сейчас, или победить, но быть подлой рабыней она не согласна.
                Так и есть! «Жучка» напоминала собой хищного зверька, зорко выглядывавшего вокруг – нет ли опасности! Рядом с ней высветив жирную ляжку, полулежала мощная толстая тетка с лицом убийцы и что – то чавкая, жевала. Обе они не сводя глаз, пытаясь угадать, для чего к ним тащится эта полусумашедшая интеллегентка, замерев, глядели на приближавшуюся Зою.
Зоя остановилась в метре от затаившихся блатнячек и, вдохнув полной грудью, бесстрашно заявила:
- Скажи своим, если они не вернут мои вещи, утром одна из них окажется «жмуром». Я не шучу.
И не дожидаясь реакции блатнячек, не испытывая перед ними ни малейшего страха, Зоя повернулась и спокойно, с достоинством пошла обратно.
Остаток дня она провела с пользой для себя, умудрившись нагреть горячую воду и вымыться в углу за ширмой, затем выпила чай с пайковым хлебом и с радостью познакомилась с хлопотавшей для нее женщиной – украинкой. Разворачивался новый виток ее жизни, который она готова была встретить лицом к лицу!
И когда Зоя, насытившись разговором с украинкой Олесей, вернулась к своей пустующей наре, то обнаружила на ней ворох одежды, поверх которой лежала ее главная драгоценность – мамина кофта.
Зоя поняла, что сегодня она стала безвозвратно другой и что самое важное - выиграла главный в своей жизни бой!

    ***

                В августе 1952 года выступая на 19-ом съезде, вождь Сталин подчеркнет: «Принцип равноправия людей и наций, заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства над эксплуатируемым большинством граждан». Вот так!
                А пока, наступил 1951 год и в огромной стране Советов, на невообразимых пространствах, от Москвы до Дальнего Востока отшумели новогодние гулянки. Народ – победитель, выигравший самую кровопролитную в истории человечества войну, все лихорадочно праздновал, точно никак не мог успокоиться! Словно что-то трудное, тяжелое, неподьемное, не давало ему остыть, отойти, а звало и толкало на новые застолья, тосты, пьяные признания в вечной дружбе, одним словом, лишь бы во хмелю не вспоминать тягостей прошедших, выстраданных лет.
В крупных городах, на главных площадях, по ночам все еще ярко светились разряженные елки. На залитых сизым льдом катках, гоняли на коньках веселые, здоровые молодые люди. Повсюду слышался задорный смех, белозубые улыбки светились на счастливых лицах людей, играла музыка.
Городские жители накрывали столы, на которых красовались запечатанные сургучом бутылки с водкой, в тарелках серебрились селедочки пряного посола, отблески света переливались на гранях пузатых послевоенных рюмок. В покалеченных войной скудных деревнях также  старались не отставать – все лучшее метали на стол, украшая его тарелками с квашеной капустой, черным хлебом, крупными картофелинами и бутылями с мутным перваком.
Зазвенели в Новом году бесчисленные свадьбы - люди торопились обзавестись семьями, спаяться, срастись, точно порознь им было страшно жить. Все старались забыться: влюблялись, ревновали, ссорились и снова мирились. Разговоры о войне намеренно обходили стороной, слишком глубокими были раны и горючими вдовьи слезы. 
Словно пир во время чумы гремел праздник по стране, будто бы маховик красного террора, запущенный сифилитиком Лениным в 1918 году не уничтожил лучшую часть многострадальной России. Будто не в ней прокатились  Ежовские массовые репрессии, а затем и расстрел самого зловещего карлика в форме народного комиссара НКВД.
Быстро истерлись и выцвели в памяти народа, тяжелые и мрачные страницы, одна из которых - уничтожение жившего с Богом в душе блестящего офицерского корпуса, подавленного копытами революционной Первой Конной Армии. Забыли советские люди, как отказавшиеся от Христа разъярённые русские крестьяне рушили храмы, топтали, рвали и жгли церковные книги, стреляли, рубили шашками священнослужителей. Что развязанная Антихристом Лениным вакханалия, привела к мученической смерти 300 000 служителей церкви.  Не желали они помнить как монахов и монахинь подвергали зверским расправам - распинали, варили в котлах с кипящей смолой, причащали расплавленным свинцом, топили в прорубях.
Вылетело из памяти праздновавших людей, что это по приказу их пламенных вождей перебили монаршую семью и самого помазанника Божьего, Царя!
Русский бунт беспощадный! Так было от века и до века! На том и строился расчет бесов-большевиков. Миллионы человеков перемололи они в жерновах гражданской, сожгли в топке истории, а ведь то были чьи – то сыны, чьи-то дочеря, чьи-то браты, чьи-то сестры и в каждом из них таилась загадочная русская душа!
Земля вздыбилась, захлебнулась от крови - не захлебывались лишь сами Бесы – им, чем глубже и шире были потоки ее, тем сильней они бесновались, купаясь в ней - красной, дымящейся, человеческой.
Брат шел на брата, отец супротив сына – это и был пророченный Конец Света!
Стонала земля под ногами, шаталась, и все пытался подняться с нее упавший русский мужик-крестьянин, чтобы вернуться к Богу, да разве же дадут Бесы?
Захороводили они его, закружили, загнали в комунны, колхозы, задурили голову – ВСЕМ МИРОМ СТРОИТЬ СОЦИАЛИЗМ! А в это самое время, далеко, далече, где-то в лагерях СЕВЖЕЛДОРЛАГа  было людоедство: людей резали на мясо, варили и ели.
                И в пересылке на Карабасе жизнь тоже бурлила. Январские морозы в новом году зашкаливали за 40 градусов и потому дни актировали, да и нехватка ВОХРа, привела к тому, что весь многочисленный люд зэков отсыпался по баракам, под замками.
Арсений был очень оживлен, он только что вернулся из бани, где у него состоялось случайное знакомство с Ириной, бригадиршей женской бригады, которую конвоир привел, чтобы она получила мыло на бригаду.
- Я быстренько сполоснусь, а потом получу, ладно? – Она сунула долговязому сутулому детине с винтовкой, с обезьяньим лицом махорки на закрутку.
- Давай быстро.
- Покури пока – Ирина уже скрылась в полутемном пахнущем сыростью бетонном склепе.
Предвкушая кожей горячую воду, она приоткрыла  мокрую дверь и заглянула в душевую. Глаза ее с трудом различили длинные деревянные лавки, склизкий пол и...и обнажённого мужчину.
- Ты как здесь оказался? – спросила удивленная женщина, смело шагнув в моечную. Она была одета в поношенную телогрейку и брюки-ватники, заправленные в подшитые пимы.
В полумраке помещения на исхудалом лице ее, живо светились осторожные карие глаза.
- Ты зэк – спросила она.
- Зэк. Я заплатил вертухаю, чтобы сводил помыться…
- Давно ты здесь?
- Только пришел.
Ирина вновь окинула взглядом застывшего парня, оценивая, не провокация ли все это и решившись, спросила коротко:
- Хочешь?
Арсений мотнул головой. Ирина расстегнула пуговицы на телогрейке и спустила до колен ватные брюки.
- Быстрей, пока конвоир курит.
Арсений сглотнул слюну, мимолетно вспомнил про продажную Алевтину, Пецу и, впившись взглядом в светящиеся бедра Ирины, неуклюже обхватил ее. Все закончилось так  быстро, что как только они поняли это, обоим на мгновение стало стыдно, что они отвернулись друг от друга, но затем, вновь обнявшись, тихонечко засмеялись.
- Ирина! – представилась бригадирша, не отводя взора от проглотившего язык Арсения - Ты не назвал свое имя.
- Арсений.
- О-о! Имя - то какое! Из какого барака?
- Из Воровского, 8 барака.
- Вор что-ли?
- Я нет. Я обычный. Указник. Мой друг Вор, Васька Бриллиант зовут, он меня туда затянул.
- Как? Ты сказал Бриллиант? Он что в этой зоне?
- Мы вместе приехали, одним этапом. Ты знаешь его?
- В моей бригаде одна девка ссылается на него.
- А кто она?
- ЖИРовка. Зоей зовут.
- Ема-е! – воскликнул Арсений и быстро-быстро зашептал на ухо Ирине.
- Вася ищет ее. Как же так произошло? Это же судьба! И ты тоже моя судьба… ты мне очень понравилась. У тебя есть муж?
- У-у-у! Н-н-ет! – замотала Ирина головой – Был.., сын остался. 6 лет у меня…
- Все, мне надо идти. Мы с Васей найдем вас, ты жди, потом поговорим обо всем, ладно?
- Ага.
Арсений отлепил руки от своего неожиданного счастья с карими, все еще недоверчивыми глазами, и рванул в сторону выхода.
- Постой! – безмерно счастливая Ира метнулась к Арсению и сунула ему в руку «моечку» и 25 рублей.
- Вы только быстрей, быстрей решайте, а то ведь я жду этап, меня вывезти должны, так начальник сказал. Запоминай мой адрес: Краснодар, хутор Хорин, Огнева Ирина. Напиши, если что...
Всего десять минут они были вместе, а показалось, будто целая вечность прошла!
- Ну и маскарад у тебя случился… И она назвала тебе имя Зои?
- Да, Василий, так и сказала – ЖИРовка Зоя.
- Ты даешь! Конвой не побил.
- Не-а, хотел…, но я сказал, что ничего не было.
- Ха-ха-ха – захохотал Васька – Ты меня радуешь своей лагерной сноровкой. Молодец! Надо же, пока я здесь в шахматы играл, он успел бабу оформить.
- Ну, как мы теперь, Василий?
Васька зажал голову руками и помотал ею.
- Подумать надо. Сиди тут.
Он поднялся и направился в проход к Кольке Сифилису.
Здесь между Ворами шла карточная игра. Пожилой авторитетный Вор Сифилис играл с молодым юрким Вором Дубиной. Играли на «живые» деньги, которые ворохом лежали напротив каждого из них. Дубина всаживал, и оттого злился, бормоча:
- Фарт словно баба гулящая, только отвернешься, как уже другому подвернула.
- Ха-ха-ха-ха – хохотали следившие за игрой Воры-болельщики.
- Атас, мусора – сказал кто-то глядя сквозь подошедшего Ваську.
Васька оглянулся и увидел, как по проходу к ним идут два офицера.
Вор Колька Сифилис тоже оторвал от «стир» «зенки» и, увидев Ваську, кивнул ему:
- Катаем по маленькой, сыграть решил?
- Разговор есть.
- Играй, играй, че «таришься» – рассердился Сифилис на Дубину.
- Мусора же. В карцер утащат.
- Карцера испугался? Тогда иди на обьект и бери кирку.
- Да не, я так, к слову, че мне карцер – замялся стушевавшийся молодой Вор.
Это были два начинающих опера, не так давно объявившиеся на пересылке.
- Встать – рявкнул один из них.
Воры нехотя, озираясь на Кольку, поднялись с нар.
- А ты почему не встаешь?
- Не положено генералу вставать перед младшим офицером? – нагло преподнес Сифилис.
- Я не вижу здесь генерала.
Колька резко дернул вниз ворот рубахи, обнажая искусно выколотый генеральский эполет на плече.
- А это видишь?
- Ну и что.
- Хочешь в карцер забрать старлей, так обожди, мы доиграем, не знаешь что-ли, нельзя Воровскую игру прерывать?
- Я старший лейтенант Огарков, запомни эту фамилию мразь, я фронтовик, а
ты мне предлагаешь ждать, пока доиграешь?
Сифилис перекинул колоду в другую руку и, насупив мохнатые суровые брови,  резко бросил в лицо оперу:
- Здесь ползоны фронтовиков, а я Вор Колька Сифилис Соловчанин тут один, понял ты меня? Сказал, жди, значит жди, или вали за нарядом.
И не глядя на офицеров Сифилис принялся спокойно раздавать карты.
- Я напишу рапорт, пятнадцать суток без вывода на работу тебе обеспечено - опера посмотрели друг на друга, и молча направились туда, откуда пришли, к выходу.
Вслед им раздался оглушительный хохот, Воры разговелись от упоминания работы и по-соловьиному засвистели им вслед.
- Потом доиграем Дубина, щас наряд прискачет – сказал Колька, сворачивая «пулемет» .
- Айда, Бриллиант, побазарим – он поднялся и зашагал рядом с Васькой между рядами сплошных нар.
- Ну как ты, обжился?
- Обживаюсь.
- Приходил «лепила» к твоему больному председателю?
- К Ваньке? Приходил. Спасибо тебе, забрал его в лазарет, совсем доходил уже. Думал, не вытянет.
- Хороший парень?
- Душевный.
- Знакомься пока с людьми, народ здесь разный, чую «поганка» намечается. Чечены в кучку собрались, «мужику» житья не дают,  грабят. Как быть мужику, знаешь ведь, он терпеливый, но если поднимется, резать начнет. ОУНовцы голову подняли.
- Раскидаем по мастям – уверенно проговорил Бриллиант.
- С Ворами вечная возня. Хлещут водяру, меж собой рамсуют, каждый день «терки».
- «Сходку» надо созывать.
- Ты и созовешь. Как только войдешь в курс. Хочу, чтобы от тебя исходило, как-никак, сам Резанный к тебе подходил с Джамайкой. Так че за вопрос?
- Колька, сюда Зою привезли.
- Ту, которая тебе в тюрьме «Мальчишку» пела?
- Пеца растрепал?
- Других рассказчиков хватает.
- Она.
- Откуда «хабар»?
- Арсений принес.
- Этому можно верить. Тут мусора ушлые Бриллиант, могут запросто «помойку» организовать. Хочешь, чтобы я встречу наладил?
- Помоги.
- Помогу, о чем базар! Необходимо время. Их сейчас выводят на общие работы, на строительство котлована. Но я выдерну ее оттуда. Один пойдешь?
- Нет, с Арсением.
- Запал тебе в душу этот бугалтер.
- Запал.
- А меня чего-то «мужики» сторонятся… Ну и ладно! Иди, радуйся жизни Бриллиант, остальное предоставь мне.

    ***

Арсений только что вернулся с мороза. В который раз он уже за сегодняшний день обходил барак вокруг, специально подставляя щеки больно секущему, словно - бы толченым стеклом ветру, не решаясь вскрыть пришедшее письмо от Алевтины. Его ему отдал завхоз. Наконец он вынул из конверта сложенный вдвое листок и, развернувшись спиной к яростным порывам, стремительно пробежал глазами по бумаге.
В ровно выведенных строках Алевтина, получившая ранее его диковатое послание, в котором он сообщил ей, что ему стало известно об ее похождениях с Пецей, сильно раскаивалась и просила его простить. В том – же письме он требовал от нее, чтобы она съехала с квартиры его родителей и вот теперь, в ответном своем варианте эта беспутница писала, что все осознала и больше так поступать не будет.
«Интересная дрянь! Неужели ей можно верить? Безусловно, нельзя ни в коем случае. Ответить, конечно, нужно, подожду, посоветуюсь с Василием  – это серьезное дело.»
Половину дня Арсений думал, рассуждал, вслушиваясь в собственные доводы за то чтобы простить Алевтину, а затем и в другие, настаивающие на решении не прощать. И те и другие аргументы были весомыми.
«Но раз она свернула с пути, то пусть продолжает дальше свою развратную жизнь».
Арсений склонялся к тому, что прощать ему ее ни в коем случае нельзя. Он сильно нервничал, нарезая круги вокруг барака, не замечая мороза и надвигавшихся сумерек. Другая, не менее волнующая бумага жгла ему ладонь, крохотная в сравнении с тетрадным листом, пришедшим от жены. Вместе с письмом от блудницы завхоз передал ему малявку от Ирины, в которой та сообщала, что увидела « ксиву» от него и просила не забывать ее, а быстрей договориться с «вохровцыми» о встрече. Она сообщала, что известила Зою о нахождении на пересылке Бриллианта и та несказанно обрадовалась известию.
Голова шла кругом у бедного Арсения. С одной стороны Алевтина - его красивая развратная жена - как ему было от нее отказаться, лишить себя этой, пусть призрачной, но все - таки тлеющей надежды на будущую жизнь. С другой стороны обрушившееся на него, в его новой, лагерной жизни, счастье в образе Ирины, которая просила не забывать ее. Но как ему сдержать обещание, не зная еще, в какие перипетии он завтра попадет? Да и она, конечно, как только станет жить с мужчинами, все забудет, все забудет…  Да и о чем ей помнить? О том, как придя получать мыло для своей бригады, застала в бане голого зэка и, не раздумывая подвернула ему.
«Дурочка, на что-то надеется…  Я об этом, конечно - же не думаю, потому как все это бесполезно и ни к чему забивать голову. Хотя жаль ее, она, видать, была хорошей женщиной, но потерпела крах.»
Ирочка писала, что ожидается большой этап, и ее включили в списки. Вместе с малявкой она вновь передала ему новую моечку и горсть дешевых карамелек, одну из которых, Арсений не удержавшись от соблазна положил в рот.
               Василий лежа на своей наре внимательно слушал Соскиса, успевшего чудесным образом вызнать до тонкостей все новости пересылки и теперь посвящавшим в них Вора.
- С осени прошлого года в ответ на «пресс» со стороны начальства, ОУНовцы придумали устраивать «волынки».
- Что это такое?
- Массовый отказ заключенных от работы. Прошлой осенью в 1- ом лагпункте 3 – его лаготделения, заключенные находившиеся в штрафном бараке, воспользовавшись прогулкой, попытались передать в карцер продукты питания, но были задержаны. Начальник лагпункта старший лейтенант Торов приказал начальнику надзорслужбы лейтенанту Попову водворить нарушителей в карцер. Так вот, когда их хотели перевести из штрафного барака в карцер, они напали на надзирателей. Заключенные штрафного барака сломали нары, вышибли двери и набросились на надзорсостав. Те, от страха разбежались, а вышедшие из барака  штрафниики во главе с ОУНовцами Петрачевым, Корневым и Шаповаловым проникнув в жилую зону, запугали расправой и склонили зэков к отказу от приема пищи и выхода на работу. Они представили начальству требования: не водворять их за отказ от работы и нарушение лагерного режима в штрафбарак, увеличить им норму питания, сократить рабочий день до 8 часов, освободить всех зэков содержащихся в карцере и главное, отстранить от работы опера Талисова.
- Это все?
- Нет, не все… у этой истории есть продолжение.
- Так ты продолжай Соломон Самуилович.
- Дальше, перечисленная троица подчинила всех ОУНовцев своей жесткой воле. Теперь, они представляют из-себя очень серьезную силу, по всему Карлагу, Василий.
- Ясно. Хотят лагерь в курорт превратить.
- Болваны – возмутился Соскис.
- Нет, не болваны, а разрушители нашего общего Дома. Они выдвинули власти заведомо не выполнимые требования и теперь, как ответную реакцию, надо ждать усиления режима – жестко проговорил Васька.
- Ладно, Соломон Самуилович, спасибо за рассказ. Вон Арсений появился. Ты обронил, что устроился культоргом?
- Как и обещал вам на этапе.
Васька придвинулся вплотную к умному еврею и тихо произнес:
- В контакте с «хозяиным»?
- Он был в нашей зоне на Ивделе и когда его переводили сюда, пообещал, что как только обустроится, отправит на меня наряд. Его устройство затянулось почти на два года, но несмотря ни на что, я здесь!
- Чем же ты так его заинтересовал, а, Соскис?
- Вы же не хранитель чужих тайн.
- Это правда. Но мне понадобится твоя помощь.
- Так же, как мне ваша защита, Василий.
- Несмотря на столь высокое покровительство?
- Сплю то я в бараке. А здесь всякое может произойти. Но дело даже и не в этом.
- Так в чем же?
- Вы мне не поверите!
- Я не исповедник.
- Вы, тот человек, которому будет суждено, войти в историю.
- Подобно Чингиз-хану?
- Не смейтесь!
- Хорошо, Соскис. Но я, кое о чем тебя попрошу сейчас.
- Думаю, речь пойдет о Зое.
Васька привстал с места с полуоткрытым ртом.
- Ты и это знаешь?
- Я же говорил вам, что обладаю редким даром знать все новости. Вот и новость о том, что ее привезли сюда, достигла моих ушей.
- Когда я смогу навестить Ваньку?
- Думаю что скоро, Василий.
- Хорошо, я буду ждать.
- Ждите Василий, ждите. А что с вами Арсений, на вас лица нет! – воскликнул Соскис удивленно глядя на подошедшего парня.
- Замерз. Ходил вокруг барака.
- Карцер себе наматывал? – спросил Васька.
- Да нет. Письмо читал.
- А-а-а – протянул понимающе Васька.
- Так я пойду, не буду вам мешать? – Соломон Самуилович энергично поднялся на ноги.
- Иди Соскис – кивнул утвердительно Васька, отпуская его.
Дождавшись, когда еврей отдалится, Арсений тяжело опустился на то место, где только что сидел Соскис и удивленно уставился на Ваську, взявшегося за веник.
- Что ты собрался делать?
- Вымести проход.
- Есть же дневальный…
- Дневальному барака хватит, а свой проход я сам вымету. Не видишь, Соскис наследил.
- Тогда давай я.
- По очереди. Сегодня я, а завтра ты. Так что у тебя?
- Алевтина письмо прислала.
- А-а-а.
- Раскаивается. Просит, чтобы простил.
- Ну, да!
- Обещает, больше так не поступать.
- Конечно.
- Ты считаешь, ей нельзя верить?
- Есть моменты, когда человек принимает решения один, сам. Советы близких людей здесь излишни и даже вредны.
- Но мне трудно Василий.
- Понимаю.
- Я же живой человек. Она мне нравится. Я ее люблю. Она есть часть меня…
- Ну-у-у!
- Да, часть…
- Остановись, завтра устыдишься своих слов.
- Не устыжусь Василий.
- Что ты решил?
- Что я решил? Что … я… решил… Пусть катится своей дорогой. Я выдержу. Я переживу.
- Это слова мужчины. Предательство нельзя прощать.
- А ты никогда не прощал?
- У всякого поступка есть оттенки, но здесь лагерь и этот мир - он бескомпромиссный. Меня радуют твои успехи, например, когда ты меняешь галоши на валенки. Это значит, что ты собираешься выжить, не умереть, не раствориться в этом бедламе. А раз в тебе есть воля – за это качество можно уважать. И только так, Арсений! Если - же распустишь слюни, начнешь хлюпать – ты пропал. Хочешь, скажу тебе, почему все эти враги народа, изменники Родины, мрут как мухи в зонах? Вроде мы едим одну и ту же пайку, у всех условия содержания одинаковые, то есть смертность в процентах должна быть равной как для уголовников, так и для них.
Но уголовный мир живуч, а эти гаснут, чахнут, слетают с копыт. Ответ ясен: для уголовника, лагерь Дом Родной, он сегодня здесь – завтра на воле – послезавтра вновь на нарах. Горя для него не случилось – это его привычный образ жизни. У него здесь столько занятий, что сутки пролетают словно минуты. Он успевает изворачиваться от любых ударов Системы, ему это просто, это его стихия. А враг народа подавлен, тем, что партия, которой он служил верой и правдой, хотя какая может быть, правда, у безбожнииков, отказалась от него, бросила под безжалостные гусеницы карательного катка, созданного ими самими. И вот, теперь он изгой… он изгнан… он презираем прежними соратниками, но главное, верит, что с ним произошла чудовищная ошибка и в его случае обязательно разберутся. Он считает дни и минуты, лагерная жизнь отторгает его как неспособного выжить и он, поедая чьи – то обьедки, едва волочет ноги. А у него 10 лет. Понял?
- Да! – ответил Ваське Арсений – Я понял.
- Ваньке стало лучше. Я ему еду послал. Колька Сифилис Соловчанин «лепилу» на кресте подогрел, теперь он от Ивана койки не отходит.
- Спасибо тебе Василий – тихо проговорил Арсений – И еще, вот что мне завхоз передал.
Арсений разжал ладонь и показал Ваське малявку.
- От той бригадирши?
- Да. Пишет, что ждет этапа. Просит не забывать. «Мойку» вот прислала и конфет – Арсений вытащил из кармана карамели и положил их на одеяло – Одну я сьел.
- Мог бы промолчать – словно невзначай бросил Васька.
- Не мог. Мне стыдно.
- А как Зоя? – перевел Васька.
- Зоя очень обрадовалась, узнав, что ты здесь.
- Колька Сифилис поможет.
- Бугор сегодня сказал, чтобы я завтра выходил на работу. Да и самому мне надоело в бараке торчать, наверное, выйду, как ты думаешь Василий?
- Думай ты. Мужику это не западло. Хочешь работать, работай.
- Выйду. Бугор Ковтеба тоже Указник, сидит за кражу, говорит, на обьекте кормят хорошо. Три раза в день горячая пища, хлеб – 700 граммов.
- Да ладно! 700 граммов?
- Да. И через день кусочек мяса – граммов 50 и еще через день – рыба 100 граммов.
- А что они делают?
- Разгружают бревна из полувагонов.
- Понятно - широко улыбнулся Васька – Ладно, я пойду к Ворам, пообщаюсь. У тебя одежда есть, в чем идти на работу?
- Выдадут. А что это за книга у тебя, Василий?
- «Дубровский». Читаю и негодую. Сильно любил Владимир свою Машу. Если бы не она, пепел остался бы от поместья Троекурова. Она, ее красота, спасла от уничтоженья барина-отца. Все же Дубровский был справедливым к беднякам. Я поражаюсь, каким простым и ясным языком писал Пушкин.
- Он же основоположник русской литературы. Василий, а как бы ты поступил на месте Дубровского?
- У тебя страстное желание все примеривать ко мне.
- Я хочу понять тебя как личность.
- Не стану уклоняться от вопроса, будет не дружеским отношением. Я размышлял над этим. Пушкин, не только мастер слова, но и замечательный психолог, он, таким образом,  выстроил повесть, чтобы каждый сделал свой выбор. И меня не миновала эта чаша. Мир так устроен Господом.  Так создал Господь человека, когда прогнал из рая – делать выбор! Здесь, в этой истории личные отношения. Поэтому я считаю, что он во всем поступил правильно.
                По проходу держа в руках пустой алюминиевый таз с вещами, к их нарам шел Вор Колька Сифилис Соловчанин.
- Бриллиант, айда стираться.
- Пойдем… есть пара рубах на стирку.
- Бери. Завхоз горячую воду приготовил.
Васька выдернул из сидора две смятые рубахи и отправился вслед за Сифилисом.
- А ты всегда сам стираешь? – спросил он его.
- Ну а кто мне будет стирать? Бабы здесь нет.
- А шнырь?
- Что ты, чтобы я шнырю доверил личные вещи, да никогда. На них мой духан, зачем я в чужие руки отдам свое?
- Граф Резанный тоже тянулся сам стирать, но только его «маруха» Ленка, выхватывала из рук, не давала. Пока ты со мной, говорила она ему, я тебе буду стирать, а когда сядешь, тогда и …
- Так и есть! Моя «лялька» также рассуждала.
- А почему тебя Сифилисом прозвали?
- Хе-хе-хе... Третьим сроком я был в побеге и залег у одной шалавы, ну так получилось... Ну и соответственно все такое там... А она меченая была, оказывается, ну я и прихватил от нее... Узнал, когда «хапнули» красные. Били меня так, что я месяц кровью ходил. Увезли на «крест», взялись тянуть с того света, анализы-шманализы, оказывается у меня «прикуп» имеется. С тех пор я Колька Сифилис. А так – то, погоняло мое - Соловчанин.
Навстречу Ворам шел завхоз – высокий, плотный мужчина с выраженными чертами решительного лица.
- Ну, куда нам? В постирочную?  - спросил Колька Сифилис.
- Да. Идите туда. Я прослежу, чтобы никто вам не мешал.
Воры вошли в полутемное помещение, пристроенное к бараку, в котором прямо посредине был установлен квадратный цинковый бак, с бурлящей водой.
- Колян, ну ты же здесь все знаешь, я пошел? Если что-то будет нужно, за дверью шнырь сидит.
- Скажи ему, пусть уши не греет, ато потеряет их – предупредил Сифилис.
- Не беспокойся. Он ученый. Но я напомню ему.
- Ладно, иди – отпустил Колька Сифилис.
- Вон в бочках холодная вода, на полке тазы для стирки – показал своему молодому коллеге старый Вор.
- Ты же со своим тазом пришел? – подначил Васька.
- Это привычка.
Васька набрал в таз холодной водички, сверху, зачерпнув из кипящего бака добавил кипятка, пощупал пальцем и удовлетворенно хмыкнув бросил в воду рубахи.
- Держи мыло – Колька Сифилис Соловчанин протянул ему кусок черного мыла - В Спасск, снова заехала «сучня». И до этого они скапливались там, но так как с пересылки все время шел движняк и разгонялись этапы по лаготделениям, как-то все размывалось. Отряд Пивовара который скатился в Спасске год назад, выехал на просторы Сибири. Говорят, что они проехались по Воркутлагу - Воров резали, в Ивдельлаге  трюмили, оттуда «мусора» их в Магадан повезли – Колыму усмирять.
Нынче-же, опять их в Спасске не менее 300 харь собралось.  Тех, кого завезли в лаготделение на шестерку, уже обшустрились там. «Красноперые» дали им ход и они взяли под пресс «мужиков», захватили все должности: от «бугров» до нарядчиков зоны. Кто выразил им свое возмущение, отправили к праотцам. Там уже куча «жмуров», но «красные» даже расследований по этим делам не начинают.
- Ну а здесь как?
- И тут они мутят воду, «мужиков» подбивают. «Мужик» то здесь разный, порой вообще непонятный, смурной. Вот они и пользуются этим.
- А что Воры?
- Среди наших, тоже «перхоти» хватает, Вором зовется, а приглядишься -«штымпяра» с деревянной головой, кроме водки ничего ему не нужно.
Колька наполнил свой тазик водой и, собравшись стирать, скинул с себя тельняшку, обнажаясь по пояс. На его груди засинела татуировка, изображавшая каторжника в кандалах с наполовину выбритой головой, со свечой в руках, на фоне большого каменного креста.
- Ты что, потомственный? – спросил Васька, кивнув на наколку.
- Я «урка» в третьем поколении. Дед мой сидел на Сахалине, еще при царе и называл себя Иваном – родства не помнящим, отец был знатным оребуркой, ну а я стал Вором в 1928 годе.

                ЗОЯ

Зоя работала на выводном обьекте в бригаде Ирины. Бригада выполняла земляные работы по расширению русла реки, которая в зимнее время покрылась льдом.  С высоты строящегося из толстенных бревен широкого моста переброшенного через реку, заключенные – мужчины и женщины казались роющимися в вымерзшей земле черными, крупными жуками. Мужчины, меся ногами ледяную жижу, углубляли дно, а женщины копошились на отводе искусственного русла. Заключенные, одетые в серые худые телогрейки и ватные штаны, подпоясанные ремнями, в шапках с опущенными и завязанными под подбородками ушами, лупили со всего маха кувалдами по стальным клиньям, вбивая их вглубь, чтобы отколоть от непокорной почвы кусочки побольше. Грязные, забитые, они казались неисчислимой толпой оборванцев, непонятно для чего углубляющимися в широченный, напоминающий братскую могилу ров. Точно по злой чьей – то воле они вгрызались в саму преисподнюю, до которой им еще предстояло копать десятилетия. Настолько бессмысленной казалась их обреченная работа.
Со своей точки Зоя могла отчетливо разглядеть, как на переднем плане доходяга в танковом шлеме, обмотанный грязным полотенцем вокруг шеи тянул нагруженную доверху утяжелённую тачку, зацепив ее металлическим крюком. Мужчина в кацавейке и овчиной папахе, схватился насмерть широко расставленными руками в ручки тачки, налегая на нее из последних сил, чтобы помочь тянувшему напарнику.
Крики бригадиров, гвалт работающих, выкрики изощренных матов вместе с паром из распахнутых в злобе ртов, устремлялись в безнадежное небо.
- Не стоять!
- Тяни!
- Мать твою!
- Стрелять буду!
- Куда вбок прешь?
- Начальник конвоя!
- Норму давай!
- Никшни сука!
По крутым берегам и по мосту, взад и вперед расхаживали скучающие от безделья солдаты из ВОХРа, выцеливая глазами – кого бы им подстрелить...
Стоя над самой кручей, Зоя, работавшая на отсыпке грунта, видела устремившуюся в нависшее темное небо высоченную трубу Топарской ГЭС и раскидавшиеся вдоль кривой линии горизонта, отдаленные шляпки белеющих домиков поселка.
Земля была мерзлой и большая совковая лопата к концу дня становилась неподьемной. Но еще трудней было тачечницам, катившим нагруженный короб по дну русла на расстояние километра. От их промокших потом ватников шел пар, словно они работали под знойным солнцем, а не в приморозившем вольную степную реку лютом феврале. Намечался буран, его признаки изо дня в день были одинаковыми: ветер неожиданно стихал, забиваясь в щели где-то в далекой степи, в округе становилось так тихо, что отчетливо становились слышны надсадно скрипящие звуки колес, стуки ломов и кирк вгрызающихся в землю, чьи-то охи и ахи, стоны и крики конвойных.
Сегодня буран начинался к концу смены. Вначале по заснеженной степи змейками заскользили тонкие белые язычки, но уже через час небо опустилось ниже и стало ясно – скоро не будет видно ни зги.
- Бригада строиться! – закричала во весь голос бойкая Ирина. Женщины, украдкой поглядывающие вверх, поняли, что на сегодня работа закончена.
- Инструмент на плечи! Разбиться по пятеркам.
Точно ждали этой команды, одновременно взлаяли псы и, натянув поводки в руках солдат, запрыгали в сторону суетящихся  женщин.
- Колонна, слушай мою команду! – зычно заорал молодой офицерик, размахивая наганом – Шаг влево, шаг вправо – расстрел при попытке бегства! В направлении зоны, быстрым шагом  - марш!
               Качнулся людской строй и двинулся. Сотни ног обутых кто в валенки, кто в сапоги, кто в ботинки, а кто в резиновые боты, замесили измятую рыжую глину. О, эти тысячи ног! Какими же усталыми они были! И про владелицу каждой жалкой обувки, можно было написать сагу страданий, да только никому это было не нужно.
Над колонной разнесся звук, напоминающий выдох, исторгшийся из истерзанных грудей, истосковавшихся по мужской ласке. Строй зэчек напоминал скорбную похоронную процессию, если бы не шанцевый инструмент, закинутый на плечи.
- Я передала Арсению «малявку». Может быть, уже скоро, они с Василием выдернут нас – тихо проговорила Ирина, вплотную приблизившись к тяжело бредущей в строю женщине.
- Ты бы забрала меня в свой барак, я чувствую что «Жучка» готовит западню мне, чтобы отомстить.
- Потерпи немного, на днях тебя переведут, я уже включила тебя в список. А пока возьми вот это.
Ирина незаметным движением сунула в руку Зое леденящий предмет.
«Нож»! – догадалась она.
Зоя радостно блеснула завлажневшими глазами.
- Спасибо!
- Спрячь!
- Но как я…
- На вахте тебя обшманают поверхностно. Только не «ведись». Все будет нормально – шепнула Ирина в самое ухо Зои.
Колонна зэчек, закутанная в бушлаты, в ватных штанах, со стороны казалась колыхающейся неуклюжей серой лентой, извилисто ползущей по темному снегу от сопки к сопке. Конвоиры с трудом успевали вслед за бегущими бабами и кричали:
- Не бежать!
- Реже шаг!
Однако устремившиеся к зоне бабы, плохо слушали солдат. Им хотелось быстрей в свет барака, к своим нарам, где можно будет упасть навзничь и вытянуть изнеможенные тела. Они семенили, то и дело, скользя и оступаясь на истоптанной дороге, в предвкушении теплой баланды и вкуса пайкового хлеба, пока прямо из-за очередной сопки не вынырнула их гигантская освещенная пересылка.
Вот и вахта!
- Колонна, стой! – раздался громоподобный голос.
Буран уже набрал силу, и огромные снежинки роем носились в воздухе, затмевая видимость: вышки, ворота вахты, столпившиеся офицеры – все расплывалось в белой мгле, в свете болтающихся грозя оторваться фонарей.
Заключенные пятерками заходили в предзонник и становились на «шмон».
Солдаты работали шустро, им тоже хотелось поскорее закончить. Как только Зоина пятерка шагнула на линию, и их стали обыскивать, ВОХРовец принялся громко выкрикивать фамилии.
- Я!
- Я!
- Я!
- Я!
- Я!
 «Господи Всемогущий спаси меня и сохрани!» - мысленно молила Бога Зоя, пока охранник обхлопывал ее.
- Пятерка, вперед!
Пятеро, усталых женщин, втянув шеи в плечи, в полубредовом состоянии, шагнули за линию проверки и встали в затылок уже прошедшим процедуру «шмона». 
- «Господь Милостивый! Спасибо тебе!» - поблагодарила Зоя. Ее выцветшие на морозе губы, не прекращая шептали одну и ту же фразу.
             В лагере, куда зэчки вернулись вечером с работы, как всегда первыми вымылись блатнячки, истратив на себя всю собранную дневальными воду, так что большинству женщин ничего не оставалось, как только размазать грязь по лицам. Невообразимо ныла изнуренная спина, было больно и беспросветно, хотелось закрыть глаза и зарыдать, но вместо этого измотанная Зоя вынуждена была слушать, заскучавшую в теплом бараке «Жучку», гнусавым голосом с азартом трещавшую своим собеседницам историю, как однажды им удалось затянуть к себе в «схрон» зоновского мужичка.
- Это было на обьекте, под Саратовым. Мы там вырыли тайник, такой, что будешь специально искать его и не найдешь. И однажды, когда зэки рыли траншею, мы с подругой заманили одного заморыша к себе в «хавиру». Ну, мы накормили его, напоили и спрятали в тайнике. Я ему прямо сказала –откормим тебя и будешь по очереди оприходывать нас двоих. Он согласился, даже не размышляя.
- Еще бы! – послышался смех прихлебательниц.
- Стоял – то хоть у него?
- О - о- о, еще как!
- Где-то я уже слышала такую историю.
- Нет. Там мужик со всем бараком баб жил.
- А в тайнике вдвоем-то не тесно было?
- Там ведь не развернешься!
- Ха-ха-ха-ха!
- Слушайте и не шиздите – заорала уязвленная «Жучка».
- Так вот! – добившись всеобщего внимания, продолжила она  - Он хоть и тесный был, но в рост человека. Набросали мы ему туда тряпья разного, чтобы спать мог, ведро для надобностей поставили, ну и жрачку дали. Он ночь там спит, а днем мы приходим на обьект и сразу-же по очереди к нему спускаемся. И так три месяца! Представляете? Но потом кто-то нас сдал. Видно сучки барачные учуяли мужицкий дух, что шел от нас и зависть их схавала. Нагрянули солдаты с собаками и вытащили «мухомора» из ямы.
- Наказали его бедного?
- Говорят дали шесть месяцев БУРа. А нам с подельницей по два влепили. Вот так!
- А у нас на обьекте в Москве, как-то загнали в помощь целую бригаду мужиков – принялась повествовать другая блатнячка.
- И что дальше?
- Рассказывай.
- Не томи бля...
- Мы строили высотку. И значит, дело было так. Нужно было сдавать обьект, мы не успевали штукатурить, а еще перегородки не были выложены. И тут в один из дней заваливают мужики - человек пятьдесят. Что тут началось, бабы! Все разбежались по этажам, по всей высотке. ВОХРы орут, стреляют, да кого найдешь! Во всех комнатах сношаются, кто с кем, пока не утолили жажду, а уж потом обмен пошел. Двое суток не могли нас выгнать из здания, шум стоял такой - что мама родная!
- Вот это да!
- Ах, если бы теперь!
- А что!
- Бабы ведь без мужика тупеют.
- Глядя кто, мне например все равно – заявила нагло «Жучка».
- Конечно, тебя ведь всю ночь греют…
- Отсидишь с мое!
Зое было интересно и в тоже время противно слушать такие разговоры, она отвернулась к стене и чтобы уснуть, подтянула к животу гудящие ноги.
Но в мерзком человеческом муравейнике никогда не знаешь, что тебя ожидает уже через минуту.
- Поднимайся, чего разлеглась, как корова! – раздался гнусавый голос «Жучки».
- Ха-ха-ха! – задребезжали ее потаскухи.
Зоя открыла глаза и сунула руку под подушку, нащупав там рукоятку ножа, обмотанную изолентой. Она крепко сжала ее, приняв решение всадить лезвие «Жучке» прямо в горло, так, чтобы было безошибочно.
Но соскакивая с места, она больно ударилась головой об верхнюю нару, и на долю секунды выпустила соперницу из вида.  Этого оказалось достаточно, обладающей звериным инстинктом блатнячке, чтобы отпрыгнуть назад на метр. Вся ее шушера с шумом и визгом, сбивая с ног друг-друга тоже вылетели из тесного прохода.
Зоя стояла перед ними с длинным ножом в руках. Разгневанные глаза ее метали молнии, а костяшки пальцев сжимающих рукоятку, побелели от напряжения. Она понимала – чтобы ей сейчас выжить, нужно ударить первой или погибнешь. И она собиралась убить!
- Тише, тише, ты чего это подстилка генеральская разошлась здесь! – заговорила «Жучка» ласковым заговаривающим голосом.
- Ты мразь! Я тебе уже говорила, что за меня тебе Бриллиант глаз на задницу натянет. А сейчас попробуйте кто-нибудь подойти ко мне, я вам кишки выпущу!
Услышав ее гневный голос, с нар стали подниматься бабы и преодолевая липкий страх, направлялись на разгоравшийся шум противостояния. Вскоре их сгрудилось до двух десятков.
Вперед вышла та самая Леся – украинка и бесстрашно заявила шакалам в человеческом обличье.
- Если вы ее тронете, мы вас всех передушим. Ни одной, я повторяю, ни одной из вас мы не оставим в живых. К утру вас найдут холодными трупами. Вон отсюда!
«Жучка» глядела на толпу разьяренных, вышедших из повиновения женщин ядовитым взглядом, словно собиралась вонзиться в кого-то и выпустить смертельное жало. Но она понимала что силы не равны и решив оставить разборки до лучших времен, отступила назад.
- Ладно, придет время, сочтемся с вами – выкрикнула она, боком выскальзывая из толпы. Ее обескураженные прихлебательницы потянулись следом за атаманшей.
В своей непродолжительной лагерной жизни, Зоя во второй раз вышла из схватки с врагами победительницей.
- Господи Всемилостивый! А ведь мне сидеть еще весь срок! – прошептала она себе.
                Дни тянулись словно резиновые.
Подьем в 5.30 утра начинался возней и сварами сердитых женщин, шипящих словно змеи. Еще не было и 6.30, как вылизавшую из мисок утреннюю баланду массу зэчек вели на построение, на развод и вскоре партиями, колоннами по пять человек, замкнутыми рядами гнали на вахту. Еще час, а иногда и дольше, они добирались до обьекта, и все начиналось заново: тачки, рыжая мерзлая земля, кирка, лопата. Нужно было любой ценой давать норму выработки, иначе загремишь в карцер. Итак, ежедневно с 7 утра до 17.00, пока не ударят в рельс, сообщавшего  о «сьеме». Десятичасовой рабочий день изматывал организм, Зоя чувствовала, что долго она так не продержится и скоро рухнет.
Ирина поддерживала подругу как могла, ставя ее на самый гребень, откуда было легче бросать вниз лопатой.
- За тобой пасут. Я бы поставила тебя на заточку инструмента в теплое место, но пока это невозможно – сообщала ей бригадирша, внешне старавшаяся выглядеть с ней суровой.
По окончании работ зэчки снова строились, как попало и, шатаясь от усталости, под крики конвойных брели к зоне. После «шмона» на вахте, бабы устремлялись в бараки, пытаясь умыться, затем точно старые больные гуси, гогоча следовали на ужин, чтобы в сутолочной толкотне вырвать свою миску с кашей и проглотить ее, не жуя.
После отбоя запрещалось всякое движение по лагерю за исключением посещения по надобности огороженной зловонной ямы. Правила внутреннего распорядка предполагали, что в 22 часа верхняя одежда должна быть аккуратно сложена, а сами зэчки раздеты и, не переговариваясь друг с другом, устремлены в дивные сны.
Начальником зоны было обьявлено, что появление зэчек в ночное время на линии огня за запретной зоной, рассматривается часовыми на вышках как попытка к бегству и им приказано стрелять на поражение.
- Семь лет! Семь! – твердила Зоя, улетая мыслями из барака на теплый плес, на берег любимой ею Волги.

     СМЕРТЬ ВАНЬКИ. ВСТРЕЧА С ЗОЕЙ.

Васька играл в шахматы с Вором Колькой Турком, чернявым, с крупными цыганскими глазами, которыми он непрестанно шарил вокруг. Турком его прозвали за внешность, но и по характеру он был беспокойным и чрезмерно деятельным, не было в нем русской ленцы и знаменитого авось. Турок любил во всем добираться до ясности, действуя при этом тонко, с долей хитринки и коварства. Вот и нынче перед ним вырисовалась задачка, которую предстояло ему разрешить, а именно, выбрать себе в союзники одного из двух не нравившихся ему Воров. Пеца, проехавший по Колыме и больше повидавший чем он, Турок, с момента приезда на Карлаг уже дважды мимолетно встрял поперек его дороги, а молодой Бриллиант раздражал Турка самим «погонялом», но более всего раскрепощенной независимостью. И Турок копал. Себе он напоминал чудака пытавшегося выкопать колодец при помощи иглы.
«Иголка – хороший инструмент для тех, кто умеет ею пользоваться» - твердил он себе, присматриваясь к обоим.
От его внимания не ускользнуло отношение Кольки Сифилиса Соловчанина к Бриллианту и то, что приехавшие одним этапом Васька и Пеца без необходимости не общаются в бараке.
В тоже время вразрез его неприязни к Бриллианту, Турку многое импонировало в нем и в первую очередь, человеческие качества последнего.
«Я бы так не смог, общаться с мужиками. Ведь мужик по сути своей лапотник и Вору водить с ним дружбу несерьезно.» - размышлял Колька. Он был старше Бриллианта на восемь лет, но отчего-то пересекаясь с ним взглядом, не выдерживая  – отворачивался. Что-то было в глазах Васьки такого, что поневоле ему становилось не по себе, может быть эта синева зрачков? Вот и теперь, почувствовавший неприязненное отношение Кольки Турка, Бриллиант, как только вернулся с «креста», куда он сходил проведать крестьянского друга, расставил фигуры на доске и зачем-то позвал его на игру.
- Василий, ты уже вернулся? Как Иван? Ему лучше? – крепко ждавший прихода Вора из лазарета, Арсений, не удержавшись, в присутствии Турка выкатил накопившиеся вопросы.
Васька ничего ему не ответил, продолжая  сосредоточенно обдумывать свой ход, как вдруг встрепенулся, поднял голову и, прищурив левый глаз, отчетливо произнес.
- А нет уже Ваньки. Умер он. Дождался меня мой бедный товарищ и душа его голубем отлетела к Всевышнему.
Арсений застыл, точно превратился в ледяную статую, с лица схлынула кровь, и оно стало белым - белым, точно свежевыпавший снег.
Воры, собравшиеся вокруг, чтобы понаблюдать, за обещавшей быть интересной игрой, поразились голосу Васьки, точнее едва уловимому в нем камертону.
Он столь буднично произнес сообщение о смерти друга, с которым беседовал ночи напролет, за которым ухаживал, мыл его тело, носил на руках, что на короткий миг присутствовавшие уловили почти физическую хрустальность этих Слов об утрате и невольно поежились.
- Играй! – напомнил застывшему Турку Васька и тот инстинктивно понял, что ему суждено сегодня быть проигравшим.
Непослушными руками он двинул фигуру, но совсем не ту, какую хотел, точно противник заворожил его мозг, ставший густым, словно кисельная масса.
- Шах! – произнес Васька.
Турок, пытаясь прикрыться, сделал отчаянный скачок конем, обнажая свой фланг.
- Мат!
- Давай еще партию? – деревянным голосом глухо произнес Турок, плохо соображая и не замечая того, что, еще не дождавшись согласия, уже расставляет фигуры.

- От свистка до свистка, от шести до восьми,
От решетки к железной решетке,
Ходят, мечутся бывшие раньше людьми,
А сегодня - табун в загородке – неожиданно процитировал Васька.
- Ты это о чем? – спросил Турок.
- Так. Ходи.
- Щас пойду, не торопи Васька.
- Я не тороплю, мы с тобой будем играть всю ночь. Потом завтра весь день и снова всю ночь, и так весь срок, пока нас не развезут. Так что не спеши Коля и думай! Стихи не мешают тебе напрягать мозг? Нет? Пусть Воры слушают, пока ты думаешь…
- Читай Васька.
- Здорово!
- Слова точные!
Васька вновь прищурил левый глаз, окидывая сидящих и наконец-то тихо, очень, очень тихо, будто бы боялся, что кто-то посторонний услышит, произнес первую фразу:
 - Ноги, ноги и ноги… стучат на полу,
А в глазах… промелькнувшие дали.
И слова, как зола…, но не трогай золу,
Под золой красный уголь печали – он чувствовал как его негромкий голос, наполняется внутренней силой, такой, что могла бы закипеть вода от накала.
- Ходят, мечутся…, ждут…, говорят…, говорят,
Ждут…, как скорбные тени Гомера,
Что придет Одиссей…, отопрет этот ад,
Где стучится их скорбная Вера.

Перед глазами Васьки вызрело уставшее от страданий лицо друга - Ваньки, посиневшие, выцветшие тонкие губы и он явственно услышал последний сип из его груди:
- Вася, так не хочется умирать. Я хотел дружить с тобой. Прости, что я ухожу. Так и не смог… ничего для тебя сделать… Спасибо за все… - последних слов Васька не расслышал, лишь догадался об их значении по движениям с трудом расцепляемых мертвеющих губ.
Ванька лежал на узкой железной кровати под серым арестантским одеялом, укрытым по самый подбородок, так что на поверхности была лишь выбритая клочками голова, с тухнущими глазами. Стальная решетка на окне отбрасывала перекрещенную тень на это уходящее из жизни лицо, и от этого Ваське было еще печальней.
- Отопрет… и вернет этим теням тела
С теплой кровью…, костями и кожей.
Ходят…, мечутся…, ждут... И слова - как зола
И, глазами, как братья… похожи – дочитал Васька и двинув слоном, снова объявил Турку мат.
- Мат!
- Все, я больше не играю Васька – Турок не выдерживая напряжения, отодвинулся от доски.
- Нет, Коля, мы должны играть, потому что иначе сойдем с ума. Ведь потому ты меня невзлюбил, что уже начал сходить. Так что, давай, расставляй фигуры – Васька был непреклонен.
               Они играли до утра. Воры, нутром почуявшие состояние своего собрата старались не шуметь и даже не затевали в этот вечер карточной игры. Тихонько отодвинулись они от продолжавших игру Турка и Бриллианта, и растворились в лабиринтах барака по своим бесконечным делам.
А Васька продолжал читать и читать, поражая Турка и Арсения. Он не мог остановиться, потому что ему было очень грустно внутри от ухода Ивана.
Вот только встретил человека, точно в стучащем по рельсам поезде, разговорился с ним, душу распахнул нараспашку, руку протянул с открытой ладонью, а он уже сошел на своей конечной станции,… и осталось их двое… он и Арсений…
Еще не знал Васька, вернее знал, но не думал о том теперь, что в его закрученных, заплетенных лагерных дорожках повстречается ему огромное количество лагерного народа, но вот Ваньку Смирнова он так и не сможет забыть до смертного часа. Было что-то такое в этом парне с переломанным позвоночником, что-такое, от той еще – тоскующей, верующей России. Жили в нем несжатые колосящиеся нивы, прохудившиеся овины, неубранные стога, невспаханные поля. В нем явственно виделись святые русские храмы, ныне порушенные, рядом с ним слышались забытые церковные песнопения,  с его лика можно было писать икону.
                Он, Иван, жалея единственную в колхозе клячу, впрягался вместо нее и тянул железную борону, взрезая тело матушки-землицы, чтобы бросить в нее семя. И такого парня, на котором держалась убогая русская деревня, с убитыми на фронте мужичками и обездоленными бабами-вдовами, растерзали, разорвали на части изуверы - чекисты, трижды будь они Прокляты!
- Мы в семнадцать – учились любить,
В двадцать лет – умирать научились,
Знать, что если позволено жить, -
То еще ничего не случилось.
В двадцать пять – научились менять
Жизнь на воблу, дрова и картофель,
Что ж осталось узнать к сорока?
Мы так много страниц пропускали.
Разве только, что жизнь коротка. –
Так ведь это и в двадцать мы знали.

- Василий, кто автор этих строк? – тихо спросил Арсений.
- Это… Соскис принес…тетрадку … соловчанин здесь сидел один, Михаил Фроловский, в 1943 году отошел к Богу - это его вирши.
- Нада - же! Как по живому режет! – отозвался Колька Турок, проникаясь к Ваське еще неясным, но уже светлеющим чувством и даже готовностью встать за этого Вора, если понадобиться, а может быть и сложить голову …
Прошло несколько недель. Васька ходил мрачный. Никто в бараке не видел синевы его глаз, оттого что русая голова его тянулась к земле, и сам он будто стал меньше ростом. С Арсением они почти не виделись и не разговаривали. Васька ночами напролет играл в шахматы и после утреннего развода укладывался спать, а Арсений, соскакивавший по подьему точно оловянный солдатик, несся на завтрак, а после развода их бригада отправлялась на работу и терялась где-то промеж хмурых сопок.
Воры не работали, но кое-кто выходил с бригадой на обьект, чтобы быть в курсе происходящих событий. Тем, кто оставался в бараке, «бугры» «рисовали» норму, здесь в Карабасе  еще царила безмятежность, оттого что не хватало конвоя, не была налажена система кормежки обедами, а также из-за кучи других проблем, выход на работу был больше добровольным, чем принудительным.
На дворе тянулись последние дни марта, выбеленное солнце делало попытки посылать земле теплые лучи, но затем неожиданно вновь хмурилось, прячась за набежавшими тучами - с неба начинал валить мокрый снег, и тотчас же становилось хмуро.
В один из таких дней Арсений, которого «бугор» Ковтеба оставил в бараке по причине того, что парню на ногу упало бревно, и он сильно хромал, выждав момент, когда Васька останется один, подошел к нему.
- Ну как дела? – спросил Васька, не поднимая головы.
- Работаю – пожал плечами Арсений – Выгружать лес из полувагонов – адская работа. Бревна, бревна, им нет конца и края. Нарядчик Сотников Леша требует норму. Вчера до обеда катали баланы, «штабелевали» их. Устал страшно, плечи, руки, словно не свои и тут уронил комель на ногу. Может, сломал, а может быть трещина, не знаю.
- Болит?
- Распухла. Скажи, Василий, я что-нибудь не так сделал? У меня такое ощущение, словно ты не хочешь видеть меня?
- Да, что ты! На душе хмарь стелется после Ваньки. Казалось бы что такого? Встретились случайно, познакомились, пообщались, и умер человек. Царство небесное! Но где там! Что-то пережало и тянет, тянет, словно гитарную струну на колке, когда неправильно настроишь. Оттого и мрачный, но это пройдет. Это не уныние… уныние – тяжкий грех. Это утрата. Кусочка себя. Что-то от меня самого отпало. Дальше придется идти без этого.
- Василий, как было? Ты мне не рассказал. Прости.
- Как было? Пришел проведать в санчасть. «Лепила» говорит – Ваньке худо! Я в палату. Он без сознания лежит. Присел рядом. Сижу. Слышу, совсем тяжело хрипит. Я кричу «лепилу». Тот прибежал и говорит – Все! Отходит.
Вдруг Ванька глаза открывает и глядит на меня. Взгляд ясный, будто росой умытый. Я ему - Арсений тебе привет передает. Он благодарно кивает. Я ему тоси-боси, гоню будто «лепила» обещает, скоро выписать. А он чуток улыбнулся и шепчет:
- Бабы одни остались. Кто же им теперь сена накосит? Затем спросил, какая на улице погода?
- Я для чего-то, сам не знаю, соврал – сказал, будто ярко светит солнышко.
Он извинился, что оказался обузой нам с тобой и на полуслове ушел с открытыми глазами, даже не договорив фразу.
Арсений утер рукавом бушлата набежавшую слезу, выгнулся прямо и тут заметил группу идущих по бараку офицеров.
- Кум идет, Василий – сообщил он другу.
- А-а-а.
- Во, это же Указник из бригады Ковтебы – заорал «кум» во все горло – Почему не на работе, скотина? В БУР захотел?
Арсений молчал, но вдруг выплеснулось наружу:
- Да хоть прям сейчас.
Удивленный «кум» осекся, разглядывая Арсения, словно стараясь запомнить навсегда в лицо.
- Придешь на вахту и распишешься в постановлении, понял?
- Понял – ответил Арсений.
- А ты почему не встаешь? Вор что ли?
- Выписывай на меня тоже, начальник – спокойным тоном произнес Васька, даже не глядя в сторону «кума».
Один из офицеров склонился к начальнику оперативной части и стал ему быстро нашептывать ему на ухо.
- А-а-а! – «кум» вспомнил приказ «хозяина», полковника Зайцева, растереть в гавно Вора Бриллианта и дьявольски, загадочно улыбнулся, припрятав ее в уголках губ.
- Ты помни Бриллиант, что отныне за тобой будет глаз да глаз.
- За что такая честь?
- Разотрем тебя в лагерное гавно!
- Не надорвись начальник, хлопотно это.
- Ладно, посмотрим! – на скулах «кума» заходили желваки.
- Смотри, смотри, с вышки видней. Да только не промахнись, Москва тебя не одобрит.
При упоминании Москвы «кум» напрягся, пытаясь разгадать, что бы это значило?
- Нынче время такое, что без указания Москвы, лучше не проявлять инициативы, начальник – произнес Васька просто, обыденно, чем еще больше запутал тугодумного офицера, совершенно забывшего о существовании Арсения.
- Одним словом я тебя предупредил, имей это ввиду! – пригрозил «кум» чтобы как-то достойно выйти из ситуации.
- Я понял, начальник – согласился Васька, осознавая, что переиграл трусливого майора, но, не подавая при этом вида.
- Идемте, товарищи офицеры! – «кум» махнул рукой в сторону выхода, и зашагал, увлекая за собой свиту.
- Надо же! Черт его принес! – огорчился Арсений.
- Пень! – поддержал друга Васька – По глазам его видел, гада красноперого, что струсит он выписывать. А ты говорят, Кольке Сифилису водку завез? – Васька пристально всмотрелся в лицо друга.
- Да. Он просил меня. В Жарыке я купил литр водки, и в зону как раз машина шла груженная углем, ну я в уголь и «притарил».
- Значит, в лагерь можно провезти все что угодно. А мне ничего не сказал  – разочаровано протянул Васька.
- Василий, как я мог чужую просьбу тут-же передать тебе? Разве это прилично, так поступать?
- Ты все сделал правильно, Арсений, меня немного «жаба» придавила, думаю, ого! мой друг уже завелся собственными тайнами.
- Это вероятно была твоя слабость, Василий – укорил его Арсений.
- Конь о четырех ногах и тот спотыкается – отбился Васька и тут-же обезоруживающе расцвел васильковой улыбкой.
- Вечером, как утихнет, мы с тобой куда-то идем.
Арсений открыл было рот, чтобы произнести слово, да так и остался сидеть, боясь поверить в то, о чем он догадался по выражению Васькиного лица.
- Как тебе удалось это, Василий?
- Колька сдержал обещание.
- Тогда надо одеться поприличней, а то на мне все пооборвалось! – в отчаянии произнес Арсений.
- Ничего, попросим у Турка, он здесь всех в карты обыграл. У него склад шмутья.
- А это удобно?
- Ты же вернешь. Сходишь и вернешь.
- Я потом его отблагодарю, Василий – обрадовался Арсений.
- В общем готовься. Я пойду, мне нужно кое-что подготовить.
Васька ушел в сопровождении двух незнакомых Арсению Воров – Витьки Замка и Безногого, а он обнял свою бедовую голову и принялся рассуждать.
                Не такой ему виделась его жизнь! Точно беззащитный листочек в осенний ветреный промозглый день оторвало его от дерева и понесло в даль, туманную сырую, швыряя в глубокие овраги, вновь подхватывая и снова кружа в бесовской игре. Где-то в другой, теперь кажущейся невозвратной жизни, остались его просторная квартира на Земляном валу, добрые родители, красивая жена Алевтина, его зеленый бухгалтерский стол со счетами и кучкой бумаг, с бесконечными, ставшими роковыми цифрами и теперь, нынче, этот жалкий барак.
Арсений поднял взгляд и огляделся. По проходу шаркая ногами, натуженною походкой шли к выходу два придавленных сроками мужика в фуфанах с бирками на груди и бесшумно проскользил Вор Кроха в кожаном реглане с четками в руках, пряча лукавый взгляд под бровями. Длинный барак с нарами показался Арсению загоном для скота, где каждой голове было определено место привязи. Сквозь мутное стекло виднелась высоченная кирпичная труба лагерной котельной, выпускавшей в низкое серое небо клубы дыма и кусочек лагерного Бродвея, по которому точно на авансцене появлялись и исчезали редкие фигурки зэков. Где-то далеко за стенами барака грохотали железнодорожные вагоны. Это там, за высокими заборами и вышками, между хмурыми сопками из низины, мимо приземистых зоновских бараков, точно из преисподней, выбегали рельсы на Балхаш.
- К вечеру вернутся зэки с работы, и станет людно, будто в муравейнике – с отвращением подумал Арсений и снова вспомнил Ваньку Смирнова.
Теплая волна утраты разлилась по его сердцу, вновь защипало в носу, произвольно сжавшиеся кулаки побелели в костяшках пальцев.
- Как все быстро меняется! – подумал он – Еще вчера мы лежали на нарах и втроем мечтали о том, что вместе приедем в зону, и будем делить все невзгоды на троих, и вот уже нет Ваньки, и неизвестно кто будет следующим. Эх!
«Что-же это со мной происходит!» - разозлился Арсений на себя – «Оттого, что я буду лить слезы и скрипеть зубами, ничего не поменяется. Василий сообщил мне такую радостную новость, а я! Расклеился, словно тютя, нет, надо собраться и идти, штаны стирать.»
Арсений поднялся и отправился в постирочную.      
              Наступил вечер. Давно прошел «сьем». Зона, заполоненная народом, постепенно утряслась, люди рассосались по баракам. Перестали носиться по лагерю офицеры, нарядчики, завхозы с дубинами в руках, зажглись по периметру огоньки лампочек, солдаты на вышках дослали в патронники гильзы, вохровские псы притаились, и их не стало слышно, а в Воровском бараке жизнь только закипала: разгоралась игра, вздохнули разворачиваемые меха гармоники, в буржуйках веселей заполыхало пламя.   
- Выбирай! – весело произнес Васька.
Мужичок принес и положил на нару Арсения стопку одежды. Здесь было из чего выбирать! Свитера, «клифты», пальто и почти новые «коцы».
Арсений отложил в сторону облюбованное им и повертел в руках ботинки из телячьей кожи.
- Знатные «коцы» - довольным голосом сообщил он Василию, одновременно восхищаясь его нарядом. На его друге красовалось надетое на светлый пиджак коверкотовое пальто, в открытый ворот которого проглядывался свитер. На голове ладно сидела темно-синяя шевиотовая восьмиклинка, из под которой лучились голубые бесхитростные глаза.
- И как? – спросил Васька.
- Отлично! Если бы увидел тебя не в бараке, а на улице Горького, подумал бы, что ты парень из приличной семьи.
- Да ладно! – отмахнулся Васька, улыбаясь - Ну, так вот! За нами придут. А пока давай выпьем крепкого чая.
- Василий, надо бы собрать гостинцев девушкам. У меня вот немного денег есть, возьми – Арсений протянул их Ваське.
- Подожди. Это оставь. Не в деньгах счастье. Хорошо, что ты напомнил, как же я мог упустить? – сокрушился Вор.
- Сейчас все исправим – произнес он и скрылся.
                Васька появился через полчаса с увесистым «сидором» в руках.
- Воры подогнали! – сообщил он - Еда, еще кое-что. Оказывается водку, что ты привез, Колька Сифилис припрятал и сейчас ее отдал мне. Так-то друг, вот тут она! – он похлопал по раздутому боку «сидора».
- Василий, а где мы встретимся?
- Все чин-чинарем… До утра нам отдал свой домик нарядчик зоны.
- Вот это да! – привстал пораженный до глубины души Арсений.
- А ты как думал? Воры, когда что-то готовят, делают все основательно.
                Принесли чай. Васька достал из тумбочки кружки и принялся разливать дымящийся напиток.
- У нас с тобой даже сахар есть – он достал круглую коробочку из - под леденцов-монпасье. Коробочка была полна белым сахаром-песком, редкостью по тем временам даже на воле.
- Ух ты!
- Настоящий!
- А..- а..- а…
- Да взял я, взял девчонкам. Будет чем угостить их, не переживай, клади в чай смело.
- Василий, ты ходил в кино, когда я был на работе, что показывали?
- «Небесный тихоход». Смешная картина.
- Тебе понравилось.
- Малолетки смотреть не дали, шумят невероятно, звук еле слышно.
- Неутомимые!
- Им лагерь, что Ялта. Резвятся, хохочут, носятся по залу…
- Кажется, наступает весна – задумчиво проговорил Арсений.
- Еще будут метели. А ты чем-то озабочен? – спросил Васька, поглядывая на друга.
- Пришло письмо от Алевтины. Не пойму что ей надо? Я ей писал, что между нами все кончено, что я ей больше не муж. А она хочет посылку прислать. Но и не пришлет, я же знаю. Дочка здорова и то, Слава Богу! Алевтина пошла по рукам, это ясно, а дочку мне жалко. Вобщем, я остался один, как сокол.
- Не греши, у тебя родители есть.
- Нет, родители конечно живы и здоровы, но я про Алевтину…
- Здесь в отделении, куда тебя вывозят на работу, туча баб, подбери себе какую-нибудь.
- Василий…
- Ну а что…? – Васька недоуменно пожал плечами.
- Василий…
- Ну, тогда не майся! Главное, он идет на свидание, с таким трудом устроенное Ворами, а думает за непонятно что!
- Извини меня.
- Вон он, уже идет за нами. Пошли.
- Василий, я так не могу. Если я решаюсь связать свою судьбу с Ириной, тогда все, я должен поставить крест на Алевтине.
Васька взял друга за плечо и прищуренным глазом посмотрел на него.
- Порядочность это важно, но ты в лагере, а здесь все быстро меняется и если фарт поворачивается к тебе лицом – не зевай! Про остальное еще поговорим.
                На улице уже было темно, но в свете фонарей зона высвечивалась как на ладони. И хотя бараки были уже под замками, все равно то где-то вдали, то совсем рядом, прошмыгивали темные фигуры незнакомых людей. Падал мелкий снежок, стояла тишина, и даже было слышно, как на соседней вышке под ногами солдата хрустит свежевыпавший снег. Казалось, что на всем белом свете ничего нет, а только есть эта зона, вобравшая в свое прожорливое нутро десятки тысяч исковерканных судеб.
Васька с Арсением быстрым шагом едва успевали за скользящим впереди проворным, как тень зэком, ни разу не повернувшимся к ним лицом. Так они, прячась за барачными стенами, благополучно добрались в огороженный колючей проволокой отдельно стоящий выбеленный саманный домик нарядчика и юркнули в заговорщически скрипнувшую дверь.
               В доме ярко горел свет. В передней квадратной комнате у окна, занавешенного выцветшим ситцем, стоял дощатый стол с керосиновой лампой, над которым мирно тикали так не вписывающиеся сюда часы-ходики с кукушкой. По краям стола тянулись ладно сработанные некрашеные лавки, огонь в печи весело подмигивал сквозь дверную щель.
Арсений удивленно поглядел на Ваську, подозрительно продолжавшего осматривать каждый предмет и заглянувшего в крохотную темную комнатенку с топчаном, на котором лежала стопка чистого белья.
Васька удовлетворенно хмыкнул.
- Молодец Колька! – не удержался он – Крепко видать наказал нарядчику.
- А когда они придут? – спросил Арсений у друга и, тут же осознав наивность своего вопроса, громко рассмеялся.
Они беззаботно смеялись, как в открывшейся двери смутно возникая, прорезался робкий силуэт женщины, застывшей у порога.
- Проходи, ну чего ты! – высокая со светлым лицом женщина смело шагнула внутрь, вытягивая за собой вовсе разомлевшую, едва державшуюся на ногах от волнения Зою.
Зоя была одета в бесформенный лагерный бушлат с огромной биркой на груди. На ногах ее были залатанные дохлые пимы.
Она стояла посреди комнаты, коротко остриженная и оттого казавшаяся близорукой, все еще не веря в происходящее, глядела и не могла наглядеться на синеглазого парня, думами о котором, жила последнее непростое время.  Зоя хотела произнести его имя и не могла. Все слова, которые она слагала пока шла сюда, улетели из нее, растворились, а сердце рвалось сквозь ребра наружу и стучало так, что ей казалось  –  его слышно за пределами этого домика.  Она хотела было протянуть к нему руки, но они словно одеревенели и беспомощно висели вдоль тела, точно отсохшие березовые веточки.
Ирина повисла на шее засмущавшегося Арсения, с которого слетели очки, и он растерянно хлопая глазами, все пытался наклониться, чтобы поднять их.
Дав Зое время успокоиться, Васька, отлично понявший состояние женщины, наконец, шагнул к ней навстречу, и широко раскинув руки, обнял ее.
- Зоя! – прошептал он.
Он почувствовал, как его кисть обожгли горячие Зоины слезы и, отклонившись назад, вгляделся ей в глаза, исторгающие не ручьи - горючие светлые потоки!
- Бедная! Намаялась! Что за время? Что за лихолетье? Ей-то за что? Она ведь вовсе далекая! – пронеслось в голове.
- Ва-си-ли-ий! – лязгая зубами, произнесла его имя Зоя.
- Что милая?
- Я ду-ма-ла толь-ко о те-о-те-бе!
Будто прорвало плотину, и вся накопившаяся влага рванула вниз из этих светлых серых зрачков, стремительно затапливая комнату, в которой уже по грудь погружались образы Василия, его товарища Арсения и Ирины. Зоя словно подкошенная обессиленно рухнула на пол, и только Васькина реакция не дала коснуться ей грязных половых досок. Он подхватил ее на руки и решительно унес на топчан.
Арсений заметался по комнате, не зная, что ему предпринять, пока прикрикнувшая на него Ирина не усадила его за стол.
- Сиди, не мешай! Вырубилась баба, подумаешь! Щас она придет в себя…
Васька поднес к губам Зои стакан с водой. Она едва глотнула, и вода потекла с ее подбородка по тонкой беззащитной шее, прямо к ложбинке пролегавшей посредине груди.
Она открыла глаза и, разглядев над собой голубые Васькины глаза, умиротворенно вновь прикрыла веки.
В передней комнате смелая Ирина потрошила «сидор», украшая стол продуктами.
- Хорошо живут Воры!
- Я не Вор – запротестовал Арсений.
- Ты у меня птенец. Только гляди не вывались из гнезда!
- Почему ты так говоришь, Ирина?
- Я знаю, что говорю, поверь мне милый. Но ты птенец, который скоро станет летать самостоятельно.
Арсений засмеялся, Ирина подхватила, и они принялись заразительно ржать, забыв и про Ваську и про Зою и о том, что ни разу не виделись с момента их случайной встречи во влажной бане. Впрочем, про баню они вспомнили тут-же, через минуту и расхохотались пуще прежнего.
- Я конвоиру говорю, ты покури пока, я быстренько вымоюсь. Заглядываю в моечную и ви-жу-у! как ты думаешь, что я там увидела?
- А что ты там увидела? – подыграл ей Арсений.
- Увидела голого, абсолютно голого мужика в хлопьях пены, ха-ха-ха!
- И что ты стала с ним делать?
- Я? Я? Тихо, там же Вася, он все слышит… - донесся угасающий смешок Ирины.
Васька продолжал сидеть около лежащей в беспамятстве Зои, держа в руке ее горячую ладонь. Зоя металась в бреду, шептала смутные слова, несколько раз делала попытки подняться и вновь обессиленная падала на топчан. Тихонечко ойкнула входная дверь.
«Арсений с бригадиршей ушли в сени» - догадался Васька.
А в сенях изголодавшаяся до мужской ласки бригадирша, впившись горячими губами в губы своего возлюбленного парня жадно его целовала. Кто-то из них двоих зацепил ногами порожнее ведро, загрохотавшее в тихой ночи. Слышно было, как они оба прыснули от смеха, в ответ, на что, сидевший в темноте Васька тоже улыбнулся:
- Голодные!
Ирина расстегнула на груди Арсения пуговицы рубахи и прижалась щекой к крепкому мужскому телу, затем рванула с себя кофту, представая перед ним обнаженной до пояса. Рассеянный свет, идущий с периметра, едва дотягиваясь к домику нарядчика, скользнув от заснеженной земли в темноту сеней, в самой лишь малости высветил крупные набухшие груди молодой женщины, томившихся в своей спелости.
В эту минуту Арсений готов был дать любые клятвы, принести любые жертвы, только – бы коснуться бархатистости этой кожи, источающей сквозь мартовский холод материнское тепло. Все разом отринулось от него куда-то за черту тьмы, куда не дотягивался свет, и там оно сгинуло на короткое время: горькая обида на Алевтину, жажда мести вору Пеце, нескончаемые оледеневшие баланы на полувагонах, тонущие в тумане крики бригадира Сотникова…
Два молодых истосковавшихся по ласке, бунтующих тела брали друг от друга все, и отдавали взамен все, что только могли отдать: сплетенья рук, ног, биенье сердец в унисон, перекрестные взгляды, наполненные признательности и зарождавшихся смутных чувств. Погромыхивание продолжавшего так и мешать им ведра под ногами, рассказывало прислушивающемуся к звукам, доносящимся из сеней Ваське, о развитии их ночных взаимоотношений.
Но ни разу не отошел Васька от продолжавшей пребывать в беспамятстве Зои и даже когда спустя время, Арсений осторожно коснулся его плеча, приглашая к столу, он только отрицательно мотнул головой.
Лагерная ночь коротка. Предательски неизбежно подступало утро. Ирина с Арсением, беззаботно чокаясь кружками, лихо пили водку, треплясь несусветными глупостями, травя веселые анекдоты:
- Мужик набросился на соседа, и лупит его смертным боем.
Сосед орет:
- За что бьешь?
- Ах ты гад! Всю мою кровь выпил. Житья от тебя не стало. Когда я на рыбалке, ты мою жену е…! А когда я с женой сплю, ты из моих сетей рыбу вытягиваешь!
- Ха-ха-ха!
- О-хо-хо-хо!
- Хочешь я тебе спою? – предложила вдруг Ирина Арсению.
- Конечно! – взвился от радости тот.
- Уже забыла, когда пела…
Тонким приглушенным голосом Ирина принялась выводить первые нотки известной арестантской песни.
- Течет реченька,
Да по песочечку,
А бережо-о-чек сно-о-сит,
А в тюрьме сидит
Молодой жиган,
А он начальника про-о-сит:

Ой, начальничек
да ты полковничек,
Отпусти на-а во-о-лю.
А дома соскучилась,
А больно смучилась
Невестушка Оля.

- Ва-ся! – чуть дрогнула рука Зои, зрачки ее на мгновение вспыхнули и тут-же пожухли.
- Она заговорила – крикнул Васька.
Ирина и Арсений вбежали в клетушку.
- Она произнесла мое имя.
- Бедняжка. Ты знаешь Василий, когда она приехала этапом, ее отвели к полковнику Зайцеву. За этим гадом идет молва, что он красивых баб с этапа пользует. Так вот, полез он к Зое, и она врезала ему коленом промеж ног. Прямо от него, ее утащили на «кичу» - на 10 суток без вывода. Бабы рассказывали – «мусор» ее до самой «кичи» за косы волок. У нее конфликт в бараке с «жучкой», та ее убить налаживается. Она намаялась на обьекте. Сейчас я забрала к себе в бригаду. Не знаю, насколько ее хватит, но работа у нас каторжная. Взрываем сопки и тачками вывозим грунт…
- Зачем? – одними губами спросил Васька.
- Готовим русло реки под новым мостом.
- Я что-нибудь придумаю.
- Может, ты черкнешь «маляву» «Жучке».
- Нет. Она «сольет» «куму». Тут надо похитрей делать.
Неожиданно для всех Зоя открыла глаза и, увидев склоненного над ней Василия, протянула к нему руки.
- Вася!
- Зоя!
- Вася!
Васька поцеловал ее в сухие, пышущие жаром губы.
- Прости меня Васечка, любый мой, прости, я не знаю, что со мной случилось.
- Успокойся Зоя, все хорошо, мы вместе…
- Помоги мне подняться Вася – Зоя привстала на топчане. Васька опустил ее ноги вниз, не выпуская из объятий молодую женщину.
- Я хотела тебе рассказать, как я люблю тебя, а сама… вот… - на глаза Зои
снова навернулись слезы обиды.
- Я тебя тоже люблю!  – прошептал Васька.
- Это правда? Правда? – Зоя прижалась к Ваське всем телом. От нее, словно от огненной печки полыхнуло жаром, руки ее были пылающе-горячими, торопливыми и требовательными. Она потянула его к себе и вдруг, что было в ней силы, что было в ней силы – принялась ему отдаваться, с той страстью и лихорадочностью человека, которому жить оставалось, только этих несколько последних минут!
- Пой дальше Ирина! – потребовал Арсений.
- Да, да, я допою  – согласилась возлюбленная.

- А нача-а-льни-чек,
Да тот полко-о-вничек,
А не дает побла-а-жки-и…
А молодой Жиган,
Да Жиган Жиганов,
Гниет в ка-а-тала-а-жке.

Ой, да, ходят слушаньки,
Что он свершил побег,
Да, обманул о-хра-а-ну.
А он начальничку,
Да он полковничку,
А на-нес в сердце ра-а-ну.

А течет ре-чень-ка,
Да по песо-чеч-ку,
А моет зо-ло-ти-шку.
А молодой Жиган,
Да Жиган Жи-и-ганов
А зарабо-о-тал вышку!

Где-то далеко, за зоной, там, где была станция, точно напоминание молодым влюбленным о том, где они находятся, одна за другой прострекотали несколько автоматных очередей и во всю мощь загудел паровозный гудок.
- Кто-то дернул с этапа – прокомментировала на мгновение притихшая Ирина.
А Зоя на топчане отдавалась, словно сорвавшаяся с привязи кобылица с той самой яростью, что крики, вылетающие из ее исстрадавшейся груди, могли бы расколоть лежавший в дремоте сотни лет камень – пополам!
- Аааа-ааа-ааа! Ааааа-аааа-ааа!   – кричала она в подступающее утро.
Всю ночь молчавшие в передней комнате ходики на стене неожиданно ожили и пластмассовая кукушка, раз за разом прокуковала пять раз подряд!
- Сейчас ударят в рельс – тихо прошептала Зоя. Лицо ее было мокрым и счастливым!

               
      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

      P.S. Прочесть книгу полностью можно на сайте: konurov.kz