Нелёгкая работа
– Дерьмо эти немецкие сигареты,– старший лейтенант глубоко затянулся, отбросил крошечный окурок в сторону и выпустил дым в рукав ватника. (Хорошо, что я от сигареты фильтр оторвал).
На петлице офицера ещё были видны следы от «шпал». Теперь там алели эмалью три кубика. А на второй петлице ничего не видно – вся она залеплена засохшей грязью.
– Пулемёты нас держат. Два пулемёта у немчуры на высотке. Нам хотя бы сорокапятку с десятком снарядов,– вздохнул старлей,– мы бы эту высотку «на раз» взяли. Говорят, штрафникам артиллерия не положена. У меня в роте винтовки-то не у всех есть. С сапёрными лопатами в атаку идут, да ждут, пока соседа убьют, который при оружии. («Значит, осень 41-го»,– подумал я,– «в 42-м винтовки уже у всех были»)
– В обход не пробовали?
– Послал я троих слева обойти, а троих – справа. Гранат им насобирали. Никто не вернулся. Назад не отойти, там заградотряд, энкавэдешники. Я в лобовой взвод положил, так передышку дали. Сейчас подождут малёхо и опять вперёд погонят. Ты где через немецкие позиции проходил?
– Километрах в трёх правее.
– Не дадут мне роту на три километра сместить. Приказано: в лоб, значит, в лоб. Или под немецкие пули, или свои перебьют. Лежать нам всем под этой высоткой.
– Час передышки-то дадут?
– А хрен их знает. Полчаса точно, а там…
Старлей лежал на спине, под распахнутым ватником была видна засунутая под ремень немецкая граната.
– Дай колотушку, старшой. У меня ещё своя граната есть. Попробую я…
– На, пробуй. Попытка – не пытка, мне выбирать особо не из чего. В Особый отдел тебя всё равно не отконвоировать – у меня каждый человек на счету. У тебя тоже выбор не богатый. Или с нами полечь, или особистам в зубы. А там могут под горячую руку и шлёпнуть. От разведгруппы, говоришь, отстал?
– Угу.
– Давай, разведка, рискни. Семи смертям не бывать… Может и повезёт. Чему-то вас там всё же учат. Если на высотке через полчаса начнут рваться гранаты, подниму роту в атаку. Если не начнут – тоже подниму. Но не в атаку, а на смерть. Ты уж постарайся, иначе полсотни душ на твоей совести будут.
Ничего не ответив, я пополз вправо от пригорка, за которым прятался от пуль старший лейтенант. Скатился в небольшую ложбинку, чуть ли не на голову бойцу, который, отложив в сторону винтовку, грыз сухарь.
– Що, нэ бачил, куды лиз?– спросил он флегматично.
– О, земляк, чи немае в тэбэ гранаты?– я старательно «хгэкал»,– а тоби ось – нимецьки цигарки.
Всё с тем же равнодушным выражением лица, хохол развязал свой «сидор» и, чуток пошарив там, вытащил «лимонку». Пачку «Winston» засунул в вещмешок. Может, и не курит, а при случае на сало сменяет. Если жив останется.
– Щиро дякую,– сказал я ему и хотел вылезти из ложбинки.
– Стий! Дякую,дякую… Чи я не бачу, що ты – справжний кацап? – он вытащил из кармана ватника ещё одну «лимонку». – На. Бери. Якщо тоби звезэ, то й нам добре… И широкоскулое, полногубое лицо растянулось в улыбке.
Следующим в цепи залёг совсем молоденький еврейчик. Этому меняться – как воды напиться. От него я уполз в ватнике, прожжённом на плече. Из дыры торчал клок ваты. Еврейчику досталась моя шинель и винтовка, которую я сменил на сапёрную лопатку. С ней ползти сподручнее, как и в ватнике, и грязи она не боится. Получив винтовку, «молодой» сразу принял важный вид – теперь он настоящий солдат. Вот, чудной гой попался, кто ж винтовку на лопатку меняет? Развёл лоха – настоящий еврей!
Омерзительнейшее занятие – ползти по-пластунски в осенней грязи. Не верите? Проведите натурный эксперимент. Уверяю, через два-три десятка метров радужное настроение покинет вас напрочь. Штаны спереди все мокрые, в сапоги грязь набивается. Поэтому я с облегчением оказался в небольшом овражке. Тут можно двигаться шагом, только пригнуться немного. Стоп! Впереди – кусты. А из кустов торчит нога в «кирзаче». Кусты, хотя и почти без листьев уже, но видно, что посечены пулями.
Ползти по грязи – не подарок. Но лежать мёртвым в овражке – намного хуже. И, выбравшись из оврага, я пополз, загибая здоровенный крюк пути, чтобы подползти к концу овражка сбоку.
«Фриц» сидел с удобствами, на какой-то подстилке, свесив ноги в овраг. Я достал из чехольчика на поясе нож. Не финку, а метательный нож, отлично сбалансированный. Когда приподнялся, чтобы нож метнуть, немец краем глаза уловил моё движение. Повернулся ко мне лицом, вскидывая автомат, и нож попал не в сонную артерию на шее, как я метил, а в гортань.
Перебежкой, пригнувшись, подскочил к трупу. Вытащил не успевший закоченеть палец из спусковой скобы. Стянул ремень «шмайсера» с плеча. В подсумке на поясе у немца были два запасных рожка. Сменил полупустой магазин на полный, передёрнул затвор. Патрон выскочил из патронника и я его рачительно подобрал, обтёр об полу ватника, засунул в магазин.
Возле убитого немца на подстилке выложены гранаты: немецкая и две наших «эргэдэшки». Значит, убитых в овражке обшарили. То-то меня удивило, что «кирзач», торчащий из кустов, смотрел носком в небо, а не в землю. Это труп перевернули при обыске.
Неужто немец тут один был? Сомневаюсь. Я успел достать из ножен финку, когда на краю оврага показался второй фашист. Одной рукой он придерживал задранную полу шинели, а второй – застёгивал ширинку на штанах. Если первый убитый мною немец был маленьким и толстеньким, то этот – высокий и худой. Их поставили в пару, словно в насмешку – Пат и Паташон.
На лице немца сияла довольная улыбка – отлил, облегчился. Улыбка медленно начала гаснуть, когда финка вошла в сонную артерию. Шея была замотана шарфом, но шарф – это не шинель, нож его легко пробил. В глазах немца появилось недоумение и он завалился на спину, в овраг.Теперь оттуда торчали ноги в коротких немецких сапогах. Ну, будем считать, что за наших ребят, что полегли в овражке, я рассчитался.
Немецкие позиции находились на гребне высотки, оттуда меня не видно. Всё внимание приковано к штрафной роте, что лежит с фронта. Но, мало ли кого чёрт дёрнет оглянуться. А права на проигрыш у меня не было. И, как это не было неприятно, я полз по-пластунски, вжимаясь в холодную грязь.
В трех десятках шагов от меня, по тропинке, ведущей на высотку, поднимались двое немцев. В руках у них по одному большому термосу защитного цвета и по мешку. За плечами – ранцы. И даже винтовок нет.
Я уткнулся лицом в скрещённые руки. Перемазанного грязью, меня почти не заметить. Но на спине – MP-40 и четыре гранаты под ремнём. Однако, их благородие, госпожа удача, ко мне сегодня явно благоволила. Немцы, переговариваясь между собой, меня не увидели.
Обед несут. Время-то обеденное. Это мне, как нельзя более, на руку. Пока «фрицы» брякают ложками в мисках, им ни до чего дела нет. Повезло, так повезло. А, если бы немцу у оврага не приспичило?.. Ещё неизвестно, как бы оно всё повернулось Троих в овражке они ведь уложили. Нет, я, определённо, везунчик.
Когда до моих ушей явственно стал доноситься из окопа радостный гомон обедающих немцев, встал на колени. Начал вынимать из карманов, из-за ремня гранаты, выкладывая их в ряд перед собой. Две «колотушки» отложил в сторону, помня об их семисекундном замедлении и о том, что взрываются они «пятьдесят на пятьдесят».
На бруствере окопа стоял ручной MG-34. Возле пулемёта, затылком ко мне – немец в каске. Одного всё-таки оставили для наблюдения. В дальнем от меня конце окопа – станковый пулемёт. Около него никого нет.
Зажав в каждой руке по «лимонке», указательными пальцами выдернул кольца из обеих гранат. Сделав резкий выдох, как перед принятием чарки, кинул гранаты в окоп. Одна упала точно между стенками окопа. Другая стукнула по каске немца, упав затем к его ногам. Ко мне повернулось совсем мальчишеское лицо: «Кто это со мной так шутит?». Понятно, что старослужащие обедают, а «салагу» оставили на посту. Немчик перевёл взгляд вниз, себе под ноги. В глазах всплеснул ужас. И тут рвануло. Я рассчитывал, что осколки от упавших в окоп гранат меня не заденут. Но над ухом противно зыкнуло. Может, рикошет от пулемёта. До меня донеслись два вопля: «Русиш!» и «Цум тойфель!»
Правой рукой я хватал РГДэшки, левой поворачивал рукоятки. Стукнул их друг о друга, встряхивая. И поочерёдно правой рукой метнул в середину окопа. В самый дальний конец окопа запустил свою бельгийскую противопехотку, начинённую стальными шариками. И уж, совсем под конец, по принципу : «Кашу маслом не испортишь», дёрнул за шнурки обе «колотушки».
Из-за высотки донеслось хриплое: «Ра-а-а!», рвущееся из десятков глоток. Из окопа не подавали никаких признаков жизни. Я снова плюхнулся на пузо – не хватало ещё пулю от своих словить. Положил щеку на холодную, перемазанную грязью ладонь. Вздохнул. Закрыл глаза. Нелёгкая это работа – людей убивать.