Бабушка

Юрий Сыров
               

               

        Я просыпаюсь  и сквозь ещё не открытые веки вижу яркие язычки, пляшущие в печке. По лицу растекается нежная теплота, в носу и глазах легонько пощипывает дымок. Заворожённо смотрю на пляшущий огонь, который то и дело прикрывает своим широким телом мелькающая перед печкой бабушка. Она, улыбаясь, поворачивает ко мне голову, говорит вполголоса, сильно налегая на звук «о»:
        – Встал? Ну, айда блинчиков-то. Пока горяченьки.
        Сладко потянувшись и зевнув хлопаю ладошкой по кровати. Бабушка понимающе усмехается и ставит мне на кровать тарелку. Кладёт на неё горячие ароматные, пышные блины, куриным пёрышком густо размазывая по ним растопленное масло. А я с надеждой смотрю на низ входной двери: если там иней – то мороз сильный, а мороз сильный – в школу не идти. Сердце переполняет счастье – там лёд! Дверь, взвизгнув, открывается. Впустив перед собой белое морозное облако и запах табака входит отец. Он смотрел корову, которая вот-вот должна отелиться.
        – Ну? – строго спрашивает бабушка, скрестив руки сверху на  своём высоком, прикрытым цветастым запоном (фартуком) животе.
        – Ну, чё ну? – ворчит отец, стаскивая с ног валенки, – лежит, серку жуёт. И не собиратся вовсе.
        Бабушка сокрушённо вздохнув вытирает руки подолом запона и подаёт мне очередной блин.
        – Мам! Опять в кровати кормишь! – укоряет отец.
        – Нетрог (пускай) понежится маненько,– машет на него рукой бабушка,– не увидишь, как вымахат, улетит из домУ-то… – и смахивает кончиком полушалка набежавшую слезу.
        – Пап! Чё, морозно? – спрашиваю с надеждой, смачно причмокивая.
        – Да не шибко, – огорчает отец, уходя в переднюю.
        Смотрю на ласково тикающие  бабушкины ходики – семь часов.
        – Мам-стара, радиву включай! – кричу бабушке в надежде услышать хрипловатый, с мордовским акцентом, мужской голос: «Внимание, внимание! Говорит радиВоузел. Сегодня, в связи с низкой температуРРой, отменяются занятия с первого по восьмой. КлассоВВ. ПоВВторяю…»
        – Дак  радиво-то уж сколь дён не работат? Чай, изломалось.
        Вскакиваю, как ошпаренный, с кровати. Натягиваю штаны, прыгаю босыми ногами в валенки, лезу на печку за телогрейкой.
        – А батюшки! Куды ты? – вскидывает руки бабушка.
        – На двор!
        – Дак иди в ведёрко, застудисся!
        – Не! Я быстренько!
        Вылетаю на улицу, запрокидываю голову на огромное жёлтое пятно посреди бездонной черноты. С удовольствием отмечаю: седое кольцо вокруг луны – значит крепкий мороз. От заснеженных крыш поднимаются серые столбы дыма, разносят вокруг чУдный аромат пекущегося хлеба и, упираясь в чёрную высь, растворяются там.
        Бегу что есть мочи к другу Костьке. Под ногами, отражая жёлтые лунные искорки, громко хрустит снег. Влетев в сени и распахнув дверь в избу ору что есть мочи:
        – Тёть Надь! Нынче учат?
        Та, испуганно вздрагивая, поворачивается от печки:
        – Господи! Оглашенный! Что ж ты орёшь-то так? Не учат, не учат. Щас пЕредали. Иди к печке скорее. Озяб вон весь.
        – Не-е! – выкрикиваю радостно и,  вытирая под носом,  поворачиваюсь к сладко сопящему из-под одеяла другу, – через час зайду! Выйдешь?
        – Да выйдет, выйдет, куды он денется, – смеётся его мать, – в школу нельзя – мороз, а на улице цельный день носИться можно? Это как? И мороз ведь им – хоть бы что, нипочём…
        Нипочём… Нипочём оттого, что  детство! Оттого, что счастье! Оттого, что бабушка еще жива…