Моя персональная вечность

Олег Сенатов
Ma s; ch’egli ; vivo per voi! Vivo per quell
tanto che pu; esser vivo, cio; per quell tanto
di realt; che voi gli avete dato. La verit; ;
che voi gli deste sempre una realt; molto
 labile, una realt; tutta fatta per voi, per
 l’illusione della vostra vita, e niente o
ben poco per quella di lui.

(Luigi Pirandello “I pensionati della memoria”).

  Да, но жив он благодаря Вам! Жив единственным для него возможным способом, то есть жив в той реальности, которая ему предоставлена Вами. Дело в том, что реальность, которой Вы его снабжаете - это всегда реальность крайне зыбкая, реальность, сотканная Вами из иллюзий Вашей собственной жизни, к которым его собственные иллюзии не имеют или почти не имеют никакого отношения. (Луиджи Пиранделло «Пенсионеры памяти») (ит., перевод автора).


Моя персональная вечность


Если это можно назвать «вижу», то я вижу лишь сплошную черноту.
Если это можно назвать «слышу», то я слышу лишь слабый шорох и тишайшее потрескивание.
На фоне этой черноты и этих шороха и потрескивания время от времени передо мной, вдруг, возникают кратковременные живые картины; иногда в них звучит речь.
Если это можно назвать памятью, то в ней сохранились потускневшие от времени воспоминания о Мире, в котором я когда-то пребывал, представляющемся как суетливая и шумная круговерть изобильных ярких, пестрых образов.
Я также смутно помню, как однажды этот Мир сдвинулся с места и начал стремительно куда-то, ускоряясь, проваливаться, и это падение закончилось ослепительной Вспышкой, за которой и последовала нынешняя темнота.
Вот на этот-то убежавший от меня Мир и похожи самопроизвольно появляющиеся картины, в каждой из которых обязательно присутствует мой образ.
Если это можно назвать мышлением, то с его помощью для объяснения всего, что я помню и наблюдаю, я придумал следующую теорию. В момент Вспышки я переселился из Мира в мое нынешнее бытие, (если только это можно назвать бытием). А вспыхивающие на фоне черноты картины, - это копии изображений, возникающих в сознании оставшихся в Мире людей, когда им случается вспомнить о каких-то эпизодах моего Там пребывания. Согласно некоему таинственному, но подлежащему неукоснительному исполнению закону, эти копии пересылаются на мой нынешний адрес, состоящий из трех слов - «Олег Игоревич Сенатов» - и двух наборов цифр: 17.10.1939 и 11.12.2014. При демонстрации каждой картины (я называю их «сеансами») моему сознанию (если только это можно назвать сознанием), передается крупица энергии, на некоторое время запускающая мои «мышление» и «память». (Сейчас я рассуждаю, расходуя запас энергии, полученный в результате недавно прошедшего сеанса, и надолго его не хватит).
 Руководствуясь этой теорией, я занялся разгадкой картин - выяснением личности вспоминающих (им принадлежит сопровождающий картину закадровый голос), и установлением места и времени их действия. Задача оказалась нелегкой, но решаемой: все зависит от обеспеченности энергией, то есть от частоты и длительности сеансов. В первое время после Вспышки сеансы следовали один за другим, иногда по нескольку одновременно, -  энергия поступала в изобилии, - так что расшифровка и толкование картин удавались легко. За то короткое время мне удалось узнать об Олеге Игоревиче Сенатове, который некогда существовал в Мире, много интересного и противоречивого.
Маша обо мне вспоминала особенно часто – в ее воспоминаниях я представал великовозрастным упрямым ребенком, не без некоторых приятных черт, но напрочь лишенным здравого смысла. (Постепенно она стала вспоминать обо мне все реже и реже, а теперь и совсем вспоминать перестала). Кате я представлялся человеком черствым, эгоистичным и равнодушным, чужим и далеким, ее тронутые недоверием картины периодически продолжают меня навещать.…
Поначалу наблюдался всплеск интереса к моей персоне бывших сослуживцев. Чаще других обо мне вспоминал мой друг Толя; в его картинах я, вытаращив глаза, нес какую-то околесицу – городской сумасшедший, да и только! Я заставил о себе долго помнить моих бывших начальников. Месенкову я представлялся невоспитанным, самовлюбленным, шкодливым, но трусливым выскочкой; - его картины я рассматривал с нездоровым мазохистским интересом. Сеголуев видел меня наглым, беспринципным, высокомерным, и опасным субъектом, но личность первого вызывала у меня такое отвращение, что, если бы это было возможно, его картины я бы с брезгливостью отключал. Воспоминания других сослуживцев были настолько мимолетны, что определить по ним, как они ко мне относились, не удавалось. Я там или разглагольствовал, или что-нибудь вез, или по какому-нибудь предмету стучал молотком.
 Из моих соучеников обо мне вспоминала Рита, которой я представлялся автором абстракционистских акварелей. В воспоминаниях Сергея я шел занимать место в читальном зале, чтобы провести там целый вечер напролет за зубрежкой. А Коля как-то вспомнил меня радостно отъезжающим с целины, когда ему пришлось там остаться еще на целый месяц.
Помимо длительных и разгаданных воспоминаний, в то время проходило много мимолетных и остававшихся нераскрытыми сеансов, заполнивших мою память дополнительными сведениями. В результате у меня сформировалось весьма лестное мнение о моей бывшей личности, как неоднозначной, и весьма содержательной, и я с гордостью счел свою современную личность (если только это можно считать личностью) естественным продолжением бывшей. Увиденный глазами столь многих людей, я одновременно представал бесстрастным сухарем и сентиментальным романтиком, жестоким садистом и жалостливым добряком, жадным скрягой  и безответственным расточителем, рабом дисциплины и законченным разгильдяем, умницей и дураком, физиком и лириком, красавцем и уродом, шустриком и мямликом, эрудитом и невеждой, талантом и бездарью, волевым человеком и тряпкой, и т. д. и т. п.
 Пораженный такой полнотой своей индивидуальности, я впал в длительную эйфорию, в которой для меня долго оставалось незамеченным, что сеансы происходили все реже, а длительность и яркость картин – уменьшались. Поступление энергии все время падало, поэтому мышление ворочалось все медленнее, память меркла, ее содержимое оскудевало. Если следы моего пребывания в Мире слабели медленно, оставаясь доступными при возобновлении энергоснабжения, то память об отдаленных сеансах исчезала почти полностью. Спохватившись, я обнаружил, что  деградировал к своему нынешнему состоянию - примитивного, скучного, убогого сознания, лишенного даже того, что могло бы мою участь облагородить – страдания.
Когда интервал между последовательными сеансами оказывается особенно длительным, я впадаю в некое полусознательное состояние – не в сон, а в ступор, в котором сознание полностью не отключается, но сводится к минимуму; - в нем присутствуют лишь полная чернота, тихий шорох со слабым потрескиванием, три слова - «Сенатов Олег Игоревич», и два набора цифр - 17.10.1939 и 11.12.2014. И вывести меня из ступора может лишь очередной сеанс. Да вот он, - легок на помине, - кажется, начинается.

На черноте возникает светлое пятно, принимающее вид комнаты с обшарпанными стенами. В комнате видны два больших письменных стола, заваленных книгами и бумагами, стоящих параллельно внешней стене комнаты; один из столов стоит под окном, через которое над стоящими во дворе зданиями виден кусочек голубого неба, другой отодвинут от первого примерно на метр. Между столами, спиной к окну, на вращающемся кресле, откинувшись на его спинку, сижу я. Мое лицо повернуто к собеседнику. У меня короткая седая борода и бритый череп, лицо морщинистое и загорелое, на мне очки в блестящей металлической оправе, глаза оживлены, но  в глубине зрачков затаилась печаль. На вид мне лет семьдесят. Поверх одежды на мне светлый мятый замызганный халат. Я что-то говорю, слегка жестикулируя левой рукой. Нервно подрагивающая правая рука, худая и покрытая старческими веснушками, лежит на колене закинутой одна на другую, ноги. Моя поза расслабленна, речь тороплива, и кажется суетливой, для нее характерны шутливый оттенок и нотки доброжелательности. Похоже, разговор продолжается уже довольно долго, и касается технических вопросов.
Вскоре картинка расплылась и исчезла, сменившись чернотой.

Полученной от сеанса энергии, к счастью, хватило, чтобы снова запустить мою улетучившуюся, было, память.
Это были последние годы до выхода на пенсию, когда у меня один за другим перебывало несколько дипломников. Похоже, что данное воспоминание принадлежит Виктору - талантливому юноше, высококвалифицированному компьютерщику. Вот уже несколько лет Виктор параллельно с учебой работал системным администратором сразу в двух организациях. Наша специализация – сверхвысокочастотная электроника – ему была не нужна: Виктор числился в нашем профильном ВУЗе только для того, чтобы получить документ о высшем образовании. Как талантливый человек, он все схватывал быстро, но у него из-за занятости на работе постоянно не хватало времени на диплом. Когда он являлся ко мне за консультацией, то, стоило нам только начать разговор, как он прерывался очередным звонком мобильника. Виктора буквально рвали на части: судя по лихорадочному темпу речи, на другом конце линии связи находились люди, чьи проблемы не терпели отлагательств, и он не мог остаться от них в стороне, а для этого надо было вникнуть в суть дела, отстранившись от темы нашего разговора. Работа над дипломом постоянно стопорилась. Понимая свою ответственность за результат учебного процесса, и из чувства симпатии я перенес свои консультации на нерабочее, вечернее время после 19 часов, и работа над дипломом сразу сдвинулась с мертвой точки. Виктор, обнаружив нечастую у юношества способность к упорной концентрации на предмете своих занятий, быстро написал хороший диплом. После защиты он вернулся в мою, запомнившуюся ему на всю жизнь, комнату с подарком – купленным за свои деньги современным компьютером, которым я теперь мог заменить свое служебное «железо» – позорную убогую рухлядь.
Сколько тебе сейчас лет, Виктор? Где и при каких обстоятельствах вспомнил ты обо мне? Нет, и не может быть у меня ответа на эти вопросы, ибо здесь я нахожусь в совершенно другом, местном времени (если это можно назвать временем), которое, замедляясь, постепенно превращается в Вечность. Но тебе от меня, хотя оно до тебя и не дойдет,– большое Спасибо!
……………………………………………
И вот меня вновь постепенно обволакивает глухое оцепенение. Будут ли еще сеансы, прерывающие черноту? Этого я не знаю, и это от меня не зависит. Для этого нужно, чтобы в Мире оставались люди, которые меня видели и слышали, или узнали обо мне любым другим способом, и чтобы они хоть изредка вспоминали обо мне. Только к ним обращены мои надежды, ибо Бога здесь нет.
Но сейчас обо мне забыли, и если такое забвение продлится, то вскоре у меня ничего не останется, кроме - навсегда мне гарантированных - безбрежной черноты, тихого шороха, слабого потрескивания, трех слов – «Сенатов Олег Игоревич», и двух наборов цифр – 17.10.1939 и 11.12.2014.

Ноябрь 2013 г.