Станция Жангиз-тобе осталась позади, и поезд уносил меня всё дальше на юг. В ячейке вагонзака было душно, но необычайно комфортно. Я ехал один. Окно на проходе было приоткрыто, и сквозь него виднелось синее небо, и зелёные луга. Закрыв глаза, вспоминал каждый свой день, проведённый в ИК-113. После того, как в колонии произошло массовое членовредительство, родственники пострадавших попытались поднять шумиху. Но особого резонанса из этого дела не получилось. Была статья в газете «Караван», где в общих и размытых чертах сообщалось о происшествии. По телевидению был комментарий специального прокурора, назначенного для проведения проверки по факту превышения администрацией служебных полномочий. В комментарии говорилось, что никаких нарушений в ходе проверки выявлено не было. И что администрация исполняет свою работу надлежащим образом, и в рамках существующего законодательства. Про спонтанные и незаконные этапы на «тридцатку» не сообщалось ни слова. Я вспоминал, как этот самый спец.прокурор в подпитом состоянии присутствовал однажды на плацу, на поверке. Тогда он кричал, что нас нужно резать, как бешеных собак, и что никому пощады не будет.
Я ехал в Алматы, в центральный следственный изолятор СИ-1. Туда, где всё начиналось. Оттуда мне надлежало быть этапированным в посёлок Заречный, в зону номер 103. Мне предстоял ещё почти год заключения в этом лагере, но это уже был санаторий. Там я жил в отдельном домике-«будане», не ходил на поверки, и не маршировал строем. Там я ходил в сауну, готовил мясо на костре, и занимался спортом. Там мне абсолютно всё сходило с рук. Ведь рядом были Соня и освободившийся уже Дикарь. В том лагере мне предстояло через многое пройти, но всё это было уже на фоне расслабленности и ожидания освобождения. Здесь не было драматизма и безысходности. В дальнейшем с большим трудом, угрозами и шантажём мне удалось вырваться на колонию-поселение. Я жил уже в городе, и раз в месяц приезжал на отметку. По моей статье надлежало отбыть «от звонка, до звонка», но я вышел на волю раньше срока. С Соней мы по освобождению расстались. Дикарь пустился в бега.
«... Такси зелёный огонёк,
А за окном зелёный лес.
Таксист – весёлый паренёк,
И тоже что-то не сберёг
Там далеко от этих мест,
Где от весны не ждут чудес...» – это песня Шуфутинского из купе конвоя. Она периодически заглушалась грохотом колёс, вместе с ветром врывающимся сквозь приоткрытое окно на проходе. Слова эти врезались в мою память, и иногда ночью я просыпаюсь от того, что будто где-то играет знакомый мотив. И ещё до сих пор мне часто снится ночь, пурга, и фонарь за окном свиданочной комнаты.