Мне было уже четырнадцать, когда мы приехали на Украину. Место дальнейшей службы отца проходило в воинской части посёлка Гнивань Тывровского района. Дыра-дырой, как говорили все. Но мне там нравилось. Во-первых, потому, что жили мы в лесу. Дорога в посёлок тоже шла через лес. В школу детей возили на автобусе. Хотя, в принципе, прогуляться по лесу до части не составляло никакого труда. Территория части была значительной, поэтому собирать грибы-ягоды можно было, не выходя за « колючку», что мы благополучно и делали.
Освоились на новом месте быстро. Как и в старые добрые времена, поселили нас в казарму, где жили кроме нас ещё три семьи. Отдельный вход, отдельно две комнатки с печкой, на которой можно было даже спать, кухня, на которой тоже была печь, где всё готовилось, и чулан, в котором хранились в кадках (деревянных бочках) огурцы, квашенная капуста, грибы и другие заготовки.
Удобства были на улице, а за водой ходили в колонку. Скромно, но так тогда жили все. К майским праздникам всегда наводили порядок, устраивали субботники, белили стены, вылизывали окна, полы до блеска. А перед маем всегда из берёзы, росшей рядом с казармой, пили сок. Он мне казался необыкновенно вкусным. Хотя и вода местная – что из колонки, что из колодца была такой нежной, мягкой. На кухне всегда стоял бачок для питьевой воды, а рядом кружка. Пей, сколько угодно. Но почему-то для меня казалось особым блаженством принести воду из колодца в ведре, и, как лошадь, окунув туда «наглую мордочку» пить, пить и пить… Вода была всегда прохладной и казалась мне необычайно ласковой, доброй, чистой, какой-то даже волшебной.
Отец у меня был очень работящий и мастеровой. Он всё мог делать по дому, по хозяйству. Тут же сообразил курятник, крольчатник. Ванную в доме установил, титан, даже туалет, что было по тем меркам невиданным шиком. Правда пользоваться долго всем этим «богатством» не пришлось, так как через два года пришлось поменять место жительства. Такова судьба военных и, конечно,их семей.
Но эти два года для меня были очень запоминающимися. Для начала скажу, что местечко это, посёлок городского типа – чисто с национальной, колоритной окраской. Все говорили только на украинском языке. В школе шло преподавание только на украинском языке. И так как других вариантов не было, то мне пришлось осваиваться. Нет, конечно, меня можно было отправить в Киев в интернат, но мама не захотела. И, думаю, что не только потому, что я была её настоящей помощницей, всё по хозяйству делала, но и по другим причинам.
В то время ближе, чем мама, у меня не было человека. И, наверное, у неё тоже. Мы делились всеми радостями и печалями. Я всегда встречала её с работы, вместе ходили в посёлок за покупками, в основном, за продуктами. Она для меня была и лучшей подругой, и сестрой, и мамой, конечно. Даже представить было не возможно, что её вдруг не станет. Я тогда думала, что я тоже сразу же умру. Я и сейчас её люблю, когда её уже нет в нашем мире, но тогда это было просто что-то невероятное.
Когда я вошла в свой новый класс, классная руководительница представила меня. И тогда мне подарили в знак дружбы, или просто традиционно, книгу. Мне было очень дорого оказанное мне доверие. Ведь я тогда была круглой отличницей, комсомолкой и просто красавицей. Что в дальнейшем сыграло главную роль. Меня почти сразу выбрали комсоргом, потом и первым секретарём комсомольской организации школы. Я с радостью участвовала во всех школьных мероприятиях. По мимо этого занималась в вокальном коллективе и в танцевальном. Мальчишки из класса, да и не только, просто забрасывали меня любовными записками, признаниями в любви. А девчонки удивлялись тому, что я до сих пор ни с кем «серьёзно» не дружу, что даже не целованная. А моё сердце тогда было совершенно свободно. Свою любовь я встретила чуть позже.
Первый день в школе на уроках был для меня самым тяжёлым испытанием. Я слушала, и ничего не понимала. Совсем ничего. То, что мне нравились украинские песни, которые пела мама, это одно. А уроки – это совсем другое. После занятий меня окружили мои новые одноклассники, стали расспрашивать о том, да сём. Честно говоря, я иногда отвечала невпопад, что вызывало у них взрыв хохота. Хорошо, что они-то учили в школе русский язык и литературу, поэтому уже по-русски мне объясняли что к чему и в чём мои ляпы. Было, действительно, смешно. Но смеялись над моими казусами совершенно беззлобно, поэтому мы быстро подружились, я влилась в их дружный коллектив, а через месяц где-то украинский мне стал почти родным. Я уже всё понимала, даже «балакала» по местному. С удовольствием читала книги на «ридной мове».
Однажды, когда началась волна с записочками, я обнаружила в кармане своей куртки странное послание в стихах. Написала его девочка из параллельного класса. Она мне назначила свидание. И хотя это выглядело совершенно нелепо, но на свидание я всё же пришла. После занятий мы с ней встретились в условленном месте. Так мы с ней познакомились. Девочку звали Евдокией. У неё была еврейская фамилия, что мне тогда ни о чём не говорило. Я не делила людей по национальному признаку никогда. Для меня была одна мерка – хороший человек или не очень. С теми, кто «не очень», я старалась не общаться.
Евдокия оказалась очень хорошим человеком. Для своего возраста она выглядела слишком даже зрелой, полностью оформившейся девушкой. Я по сравнению с ней казалась подростком. У неё были длинные золотистые толстые косы, они всегда вызывали моё восхищение. Вся она была такой пышечкой в хорошем смысле. Именно пышечкой, но не толстухой. Мы с ней начали дружить. Сначала по её инициативе, а потом я поняла, что, наверное, если и есть настоящие друзья, то они именно такие как она. Евдокия меня поражала своей начитанностью и мудростью. Она мне раскрывала такие глубинные понятия, о которых я и не догадывалась. С ней было очень интересно. Познакомившись с её семьёй, я уже часто бывала у них в доме, поражаясь количеству книг, которые были на стеллажах во всю стену. Это для меня была своего рода библиотека. В то время, не смотря на мою невероятную занятость, я очень много читала. И Дусина библиотека этому способствовала.
Мы с ней много беседовали на разные темы. Гуляли. Правда, прогулки ей давались тяжело. Она быстро уставала, потому что у неё одна ножка была короче другой. Она перенесла несколько операций, но, видимо, не очень удачных, потому что должного эффекта не получилось.
Это была единственная проблема, которая могла как-то помешать нашей дружбе. Я носилась, как электро-веник. Даже на переменках мы устраивали постоянно какие-то игры для малышей, сами играли то в волейбол, то в баскетбол. Я не помню, чтобы сидела больше пяти минут. А Евдокии нужно было часто передохнуть. Это её расстраивало. Но я, если честно, совершенно не обращала внимания на её хромоту. И, если кто-то из детей пытался её дразнить или передразнивать, они быстро у меня получали заслуженный подзатыльник, чаще всего словесный.
Однажды мы с ней гуляли в посёлке. Неожиданно нас окружили подростки. Они начали обзывать Дусю жидовкой, дёргать за косы, толкать. Я пыталась её защитить, но их было больше.
- Отстаньте! Ей же больно! Да что за дикари!
- А ты кто такая? Вали, пока и тебя не отдубасили. Тоже жидовка что ли? Что-то мы тебя раньше не видели. Они говорили на украинском, но было всё понятно.
- Это вы – фашисты. Пошли отсюда!Чего к ней привязались?- я отбивалась от них увесистым портфелем.
Мой чистый русский их удивил.
- О, кацапня . Откуда явилась?
Кто-то из подростков, видимо, понял, что я та самая новенькая из части, о которой уже знала вся школа:
- Это из военного городка. Не трогайте, а то нам потом так навешают, что мало не покажется!
-(О, оказывается, военных здесь уважают!)-Отметила я про себя.
Толпа растворилась, а из дома, что находился метрах в десяти от нас, вышла женщина, и позвала:
«Дусь, ты там что ли? Опять шпана привязалась? Иди ко мне, моя девочка.»
Мы зашли к ней в гости. Дуся умылась, потому что слёзы на её лице никак не останавливались, текли ручьями по щекам. Конечно, обидно! Конечно, больно! Эти зверёныши старались бить по ногам, а они у неё и так болели.
Женщина лет сорока, очень добрая и красивая, которая приютила нас на часок, напоила нас чаем, успокоила Дусю. И мы потихонечку отправились к ней. Я считала своим долгом проводить её до самого дома. А вдруг опять кто-нибудь привяжется.
Это был мой первый урок национальной ненависти. Почему-то там «недолюбливали» евреев, называя их "жидами", а Русских называли "кацапами", что тоже звучало как-то обидно. У своих одноклассниц потом пыталась выяснить, кого они называют «кацапнёй». Они мне отвечали: « Ты – нормальная девчонка, ты не «кацапка». А «кацапня» - это как «жиды»»…
Ну ничего себе объяснили… Этот национальный вопрос, как заноза, не давал мне покоя.
У Евдокии была старшая сестра – красавица Белла. Она жила в Виннице и приезжала в выходные, навестить родителей и сестрёнку. Как я поняла, что из-за национальной ненависти её жизнь в посёлке тоже не складывалась. А в Виннице такого не было. Она работала на какой-то фабрике и вполне была довольна своей жизнью. Собиралась выйти замуж за хорошего парня, который жил там же,в Виннице:
- Вот сменю фамилию, стану Орловой, и ни одна зараза больше не прицепится, не будет нервы мотать по поводу фамилии.
Мама Дусина очень хорошо шила,работала на дому, принимала заказы. А у папы была небольшая палаточка, где он торговал. Жили они скромно. Самое большое богатство в доме были книги. Позднее я узнала, что когда родители Дуси были ещё детьми, их спасла от концлагеря русская женщина, выдав их за своих, которых у неё и так было семеро - мал мала меньше. Так они и выжили.Держались друг за друга все годы, а потом и поженились. А чтобы не было лишних вопросов, мол брат с сестрой поженились,хотя кровного родства у них не было, уехали из города. Так они оказались в этом посёлке.
Дуся пыталась оправдываться передо мной: «Ну какие мы жиды? Мы – честные евреи. Мы сами терпеть не можем жидов». Это для меня была какая-то китайская грамота… Четырнадцать лет прожила и понятия не имела о том, что существует какая-то сионистская организация. Жиды, которые пытаются подмять под себя всю экономику, влияющие на мировую политику, разжигающие мировые войны… Меня как ушатом помоев окатили. А Дуся рассказывала и рассказывала о бесчеловечных преступлениях тех самых жидов – жадных, бессовестных , которые устраивали гонения на простых евреев, резню, уничтожали их в концлагерях… Тяжело мне было всё это воспринять и как-то переварить. Моя чистая душа не могла понять того, что люди могут быть на такое способны.
Вся эта информация никак не отразилась на нашей дружбе. У меня в жизни и потом были друзья – евреи, в которых я ценила исключительно их человеческие качества, а не национальную принадлежность. Для меня главное в человеке - это честность, порядочность, доброта и отзывчивость. Считаю, что в любой национальности есть как порядочные люди, так и их антиподы. Среди любой национальности есть такие, которые наживаются за счёт других, убивают себе подобных. Преступник - это не национальность. Это выродок, не достойный ни какой национальности,им не место в нормальном обществе. Они не имеют права жить среди людей.
На самом деле за всё время, пока мы жили в Гнивани, тот случай с подростками был единственным проявлением национальной неприязни по отношению ко мне. Меня уважали и в школе, и во Дворце культуры, где я занималась в коллективах художественной самодеятельности. И в райком меня звали работать после окончания школы, как они говорили, им нужны такие активные и талантливые кадры. Возможно, так бы всё и случилось, если бы мы остались там жить. На отца "лесная обстановка" действовала расслабляюще. Он называл Гнивань гнилое место. Стал частенько выпивать, даже погуливать. На Севере был сухой закон, и ничего подобного он позволить себе не мог.
Однажды (это была первая осень в посёлке)мы всей частью поехали на сбор картофеля. Несколько автобусов, несколько грузовых машин, инвентарь... В основном, ехали семьями, чтобы побыстрее справиться с уборкой. От нашей семьи поехал отец и я. Мама с братом остались дома. Я уже была совсем взрослой,поэтому никто не сомневался, что мы справимся вдвоём. Вначале работа спорилась. Пол участка осилили. Отец копал, я собирала картошку в мешки, которые он потом относил к дороге. Их потом должны были погрузить на машины и отвезти домой. Все решили сделать небольшой перерыв с перекусом, а потом продолжить работу. Ну что же, дело не плохое. Перекусили. Отец якобы пошёл в кустики. Жду. Начала сама копать дальше и собирать клубни. А его всё нет. Оказалось, он где-то изрядно "налакался", залез в автобус и заснул богатырским сном, захрапев на всю округу, как мне тогда казалось. Добудиться до него было нереально. Поэтому остальную половину мне пришлось осиливать самой. я старалась не отставать от других. Потому что ждать отстающих не очень приятное занятие. И я это прекрасно понимала. И когда уже все справились со своими участками, погрузились, конечно мне помогли, потому что растолкать отца и заставить мне помогать даже общими усилиями не получилось. Он отбивался, матерился и продолжал всё так же нагло храпеть на всю Ивановскую. Когда подоспела помощь, мне оставалось чуть чуть, чтобы закончить работу. Женщины помогли собрать оставшуюся картошку, мужчины - погрузить мешки на машины. Как же мне было стыдно за отца, за то, что по его вине люди вынуждены были помогать мне. А я, не смотря на то, что всегда занималась спортом, и была совсем не слабой, просто падала от усталости. Мне хотелось выть, кричать, но нужно было успевать за всеми. Видимо тот случай не оставил без внимания командир части, и у него не было основания задерживать офицера по месту службы. Вскоре пришёл приказ о переводе отца в другой город под предлогом продвижения по службе. Если бы не его "срывы", там можно было бы жить долго и счастливо.
Как-то Дуся подарила мне котёнка. Не думала, что так полюблю это пушистое существо. Он был серо-беленький, симпатичный и очень игривый. Мышей ловил только так. Но не ел их, а складывал в отцовский сапог, мол, смотри, хозяин, какой я молодец! Для своего питомца я ходила ловить рыбу в местном прудике. Тот наедался до отвала,превращаясь в сплошной живот. Да, иногда он позволял себе полениться. Но в основном – носился, играя, по квартире, по двору. Его полюбили все. Он в самом деле был каким-то необыкновенным. Однажды купили цыплят в инкубаторе. И так как им нужно было тепло, то на печи разогревали бак с водой и ставили на пол. Цыплята облепляли его, греясь. Котёнок тоже облюбовал бачок и устраивался рядышком. Вначале он пытался поиграть с пушистыми комочками, как с мышатами. Но получив несколько щелчков по носу, понял, что так поступать нельзя. И через несколько дней милое семейство под брюшком у котёнка мирно попискивало. Так они и росли, считая, наверное, пушистого котика своим родителем. Он их выгуливал, учил разгребать землю. Цыплята старательно повторяли, с удивлением понимая, что так можно отыскать вкусного червячка. Когда они стали размером с голубя, они спокойно садились мне на плечи, когда я их кормила, ели из ладони. И как можно было потом этих питомцев отправить в суп? Я не могла есть кур, которых вырастила из пушистиков. Также и кроликов, с которыми нянчилась не меньше.
Брат с детства сильно болел, поэтому домашними делами его не загружали. А однажды ему дали путёвку в санаторий. Отец не мог с ним поехать, поэтому поехала мама, оставив меня на хозяйстве. Всё бы ничего. Но отец, оставшись без маминого присмотра, запил по чёрому. Да ещё и друзей собутыльников стал водить. Мне эта песня совершенно не нравилась. И я высказала ему как-то всё, что думаю по этому поводу. Его это взбесило. Как, какая-то "соплячка" учить его вздумала! Он замахнулся, чтобы ударить меня. Мы даже не поняли, что произошло. Этот добрый и ласковый пушистый комочек вдруг метнулся на отца, повис на его руке, вцепившись зубками так крепко, что тот долго не мог его скинуть. Желание бить меня пропало, потому что нужно было обработать рану, перевязать. Я оказала отцу первую медицинскую помощь, в душе улыбаясь тому, какой у меня замечательный защитник подрастает.
А через некоторое время, когда до маминого приезда оставалось не более недели, отец опять сорвался, напился. Зашёл в мою комнату и судя по репликам, - «какая я стала ладная да красивая», что «меня уже пора объезжать, как норовистую кобылку» и по его похотливому взгляду, как-то ясно поняла, что ждать ничего хорошего мне не стоит. И когда он потянулся ко мне, чтобы обнять, полез целоваться, целясь в губы, я увернулась, и в чём была, прямо в ночной рубашке, выскочила в окно. Добежала до Дуси, волнуясь рассказав ей, что произошло. Сейчас об этом вспоминать можно с улыбкой – как просочилась через КПП незамеченной, как потом по лесу летела, как привидение и как я предстала в ночной рубашке перед перепуганным семейством... А тогда мне было совсем не до смеха. Меня трясло. И сколько в меня влили горячего чая – пол самовара, или даже целый, я никак не могла унять эту дрожь. Неделю до маминого возвращения я жила у Дуси, к великой её радости. Хорошо, что в школе были каникулы. Домой забегала, чтобы покормить своих питомцев, пока отец был на работе. А ночевать уходила к подруге.
Я вот думаю, отец ведь не плохой мужик-то был. Мастеровой. Даже в каком-то смысле героический. За время его службы он и солдат своих не раз спасал, и друзей. И в схватке с бандитами участвовал, за что был награждён в своё время. Никогда не отказывал в помощи соседям. Но как напьётся - скотина скотиной, совершенно терял человеческий облик...Когда мама приехала, у нас состоялся с ней очень долгий и серьёзный разговор. Но оставить отца она тогда так и не решилась… А мой любимый котёнок исчез. Я сильно переживала, на что Дуся говорила, что даст мне другого пушистика. Но обстоятельства сложились так, что вскоре мы уехали с Украины по месту новой службы отца. Я поступила в институт и жила в Москве, когда пришло извещение о том, что отца сильно избили прямо в нашем дворе какие-то наркоманы, и он умер. Адрес Евдокии потеряла при переезде. Но надеюсь, что у неё судьба сложилась счастливо. Ведь должен тот, кто там, наверху, помогать всем добрым людям. По крайней мере, хочется верить, что это именно так.