– Знаешь что, Леля, вот не приду я к тебе сегодня! Разозлила ты меня вконец! Ты, мать твою, тудыть-сюдыть, с Ленькой крутила. Все знакомые знали, один я, дурак, верил тебе. А теперь ты ждешь, что я прощу, что это пустяки? Пустяки?!! Да шиш!
Старик дернул подбородком и пнул ботинком гравий. Темные штанины обдало пылью. Воробей, порхнув, убрался с дороги на детскую горку и оттуда уставился на старика.
Старик с болоньевым мешком с рваными подвязанными ручками размашисто шагал по направлению к горе.
– Ты гадюка, меня обманывала, блинами кормила! Знала, что я их люблю и не замечу подлости твоей! Да ненавижу я твои блины! И всегда ненавидел!
Старик дошел до места и сел на скамейку.
– Вот, – достал он из мешка барбариски, кривой непропеченный блин в салфетке и тряпку. Отпер калитку, пролез и тряпкой принялся смахивать пыль с памятника.
– Видишь, Леля, блинчик я тебе принес. Сам испек, – слезы потекли по морщинистому лицу, – Ты прости меня, Лелюшка, что обиду держу. Тошно без тебя, жить устал.
Он разложил барбариски в ряд, потом подумал и смешал их в кучку. Развернул и выложил блин. Вытянул из земли нагло проросший маленький клен и вдруг зарыдал уже в голос, облокотясь на ограду.