Глава Первая,
в которой появляются разные интересные люди
Праздники начала осени только-только закончились, и все, кто был не на службе в ту ночь, увеселялись кто как мог, каждый в меру своих способностей и возможностей. Ни в Нижнем, ни в Верхнем городе не нашлось бы ни одной забегаловки, не охваченной весельем. Самым же шикарным местом в Мадоге, как нельзя лучше подходящим для такого рода мероприятий, был знаменитый Себет, состоящий из двадцати одного зала, способный удовлетворить своими изысками кого угодно.
Военные чаще собирались в Восемнадцатом, Триумфальном; за одним из его столов блистал капитан дворцовой гвардии Жихан, красавчик и признанный сердцеед. «Признанным» он был не только потому, что подле него всегда вилось некоторое количество дам, полагавших, что капитан зарабатывает слишком много, чтобы тратить все это в одиночку, но и потому, что сам Жихан обожал описывать процесс взятия неприступных крепостей. Сегодня капитан был в ударе и привычно доводил слушателей до той кондиции, которая позволила бы им вполне осознать его последнюю головокружительную победу.
Так вот я ей… сами понимаете… а она мне – да уж я не упустил, и тут…
И тут в зал вошли двое, присутствие одного из которых на вечеринке сразу сбавляло капитану настроение.
Нежелательным для капитана гвардии элементом был полковник Хота Серебряный. Во-первых, капитан считал его в некотором роде своим конкурентом – о похождениях полковника много болтали, несмотря на то, что сам он – ни о чем и никогда. Вторым, логично вытекавшим из первого, было то, что полковник явно неодобрительно относился к словоохотливости капитана. В его насмешливом присутствии господину Жихану становилось неуютно, и истории выходили не такими уж героическими.
Однако сегодня капитан решил во что бы то ни стало не обращать на Серебряного внимания. Столов полно, думал он, необязательно присоединяться именно к нам. Очевидно, полковник полагал точно так же, потому что, завидев капитана гвардии, в воодушевлении размахивающего пустой уже рюмкой, он без труда догадался, о чем тот сейчас повествует, и потянул приятеля, с которым пришел на праздник, к другому столу. Но приятель увидел кого-то из своих сослуживцев, те, в свою очередь, заметили его, и все закончилось тем, что господин полковник с несколько натянутой улыбкой опустился на стул едва ли не напротив капитана.
- И что же дальше? Ты добился ее? - как только смолкли приветственные крики в адрес вновь прибывших, все снова обратили внимание на Жихана.
- Конечно, добился, - небрежно бросил тот. - Больше того, она мне еще и приплачивает, стоило мне намекнуть о том, что я могу ее бросить…
- Приплачивает? Эрла? Эрла приплачивает?! Вот это да! Ну, гвардия, ты даешь!
Услышав, что на этот раз речь шла об Эрле, Хота Серебряный едва не расплескал свой первый бокал. Эрла и Жихан?! «Скорей поверю, что луна, пройдя сквозь землю, смутит сиянье дня у антиподов»;… Еще и приплачивает? Абсурд. Хота прекрасно знал Эрлу. Она была девушкой нежной, рафинированной, обожала поэзию, тонко чувствовала мир. Польститься на капитана Жихана? Любовь, бесспорно, зла, но уж не настолько.
Однако полковник не один засомневался в словах гвардейца:
- Ой ли, капитан? Так-таки и приплачивает? Чем докажешь?
- Проще простого! У меня есть письмо.
Действительно, Жихан, гордый собой, вытащил из внутреннего кармана своего жемчужно-серого камзола слегка помятый четырехугольник сложенной бумаги. Он демонстративно развернул письмо и торжественно начал:
- «Мой высочайший друг», - тут капитан сделал паузу и обвел глазами присутствующих. Раздались смешки и редкие хлопки. Капитан был мелкого роста, но именно здесь скрывалась изюминка.
- «Мое сердце стонет, не имея счастья видеть Ваш ненаглядный образ, - снова внушительная пауза, снова одобрение подвыпивших товарищей. - Приходите завтра»…
На этом месте капитан поднял палец, привлекая внимание:
- «Нет, лучше сегодня приходите непременно»…
Взгляды, которые Жихан бросал на своих сотрапезников, комментировали послание лучше всяких слов.
- «Умоляю, без Вас я просто умру... – тут капитан даже сделал соответствующий жест и чуть ли не под рукоплескания выразительно прочел подпись: - Ваша Эрла, Ваша киска Эрла, богатенькая киска».
При словах «богатенькая киска» за столом раздался натуральный хохот. Капитан торжествовал.
- Можно, я взгляну на письмо, капитан? - неожиданно спросил его Хота. - Покажите бумагу.
Однако гвардеец явно не хотел ничего показывать:
- Ну что вы, полковник, - ответил он как мог ироничнее. - Это же личное.
- Вот как? А мне показалось, оно адресовано всем военным Белого Мадога.
Снова раздался смех. В ответ капитан проворно сложил письмо и уже собирался спрятать его, но Хота Серебряный небрежно добавил:
- Если письмо подлинное, зачем же скрывать такое сокровище.
Эти слова услышали уже почти все, и интерес присутствующих сразу переключился на новую тему, поскольку все знали, что капитан и полковник недолюбливают друг друга. Будь Жихан менее тщеславным, такая простая уловка не задела бы его… но тогда и Хота использовал бы ловушку похитрее. Письмо неохотно перешло в руки Серебряного.
«Мой высочайший друг. Мое сердце стонет не имеет счастья видеть ваш не наглядный образ. Приходите, завтра нет лучше, сегодня приходите, не пременно, умоляю без вас, я просто умру. Ваша Эрла ваша киска Эрла богатинькая киска», - прочел он.
Все ясно.
- Вы знакомы с синтаксисом, капитан? - неожиданно для присутствующих осведомился полковник.
- С Синтаксисом? Синтаксисом? - недоуменно переспросил Жихан, меняя ударение. - Это что, купец такой?
- Да, купец… торгует запятыми, правда, в убыток. А с его двоюродными тетками вам непременно стоило бы сойтись поближе.
- Тетками? Зачем же мне тетки?!
- Орфография и Стилистика. Манерные девочки, хоть и тетки, - полковник сложил письмо и бросил его на стол, не отрывая взгляда от капитана.
Капитан кожей чувствовал подвох, но, как ни напрягал ум, не мог вспомнить купца с манерными тетками… или девочками. За столом почти дышать перестали – приближение грозы чувствовалось безошибочно, и это заводило.
- Я вас совершенно не поним…
- Это я не понимаю, зачем вам все это понадобилось, - перебил полковник. – Или Эрла недавно отказала вам, капитан?
- Уф-ф-ф… - выдохнул стол. Капитан подбоченился:
- Так вы обвиняете меня во лжи?!
- А вы только сейчас это поняли?
Жихан фыркнул и позвенел оружием.
- Когда бьемся?
- Да хоть сейчас… Только, конечно, не здесь.
За столом зашумели. Мнения присутствующих быстро разбежались к двум противоположным полюсам. Дуэли, разумеется, были запрещены, но все равно происходили постоянно. Впрочем, их исход редко бывал смертельным, поскольку в таком случае выжившего неминуемо уводили Ангелы разлуки… Тем не менее, дуэли были запрещены.
- Эй, эй! Господа офицеры! А уж вы-то, господин полковник! Вы же сами обязаны следить за тем, чтобы никто не проливал свою кровь нигде, кроме как на Порогах!
- Вот именно, - отозвался Хота. - Именно я… Но сам с собой я как-нибудь разберусь. Вы уже допили вино, капитан? Пойдем.
Другой точкой зрения на происходящее было то, что противники были очень уж хороши. Пропустить такую дуэль – полжизни сожалеть. Это мнение поддерживало подавляющее большинство.
Толпа вывалила из гостеприимно сияющего огнями Себет. До знаменитого каштанового парка, в котором разрешалось большинство вооруженных споров Верхнего города, было совсем недалеко.
Полковник Серебряный и капитан Жихан оба считались мастерами совершенной техники владения оружием, так что их можно было бы считать равными соперниками. Но между ними имелась и существенная разница – полковник был полковником настоящим, боевым, а капитан – так сказать, капитаном кабинетным. Его служба не выходила за пределы охраны дворца, его боевым уделом были лишь тренировки да дуэли.
За выбором оружия дело не стало – и внешняя стража, и внутренняя охрана города пользовались одинаковыми парными мечами-риото. Возбужденные солдаты встали так, чтобы не мешать дерущимся, и приготовились к зрелищу. Жихан элегантно и неуловимо, по-дворцовому, извлек свою пару мечей, а как оружие оказалось в руках у полковника, и вовсе никто не понял.
Жихан атаковал первым, сразу перейдя к тому бешеному стилю, который отличается от обычного, как сокол от воробья. Кто-то ахнул. Слегка изогнутые клинки блеснули в лунном свете, отразились в широко раскрытых глазах. Но атака капитана стекла по спокойной защите полковника, как талая вода, и все заметили, что Хота Серебряный использует только один меч. Жихан тут же повторил попытку, затем сменил тактику на более разумную, попытавшись заманить противника обманными маневрами, потом применил «лестницу», атакуя с разных сторон и со все возрастающей интенсивностью, но полковник демонстративно скучал. Не то, чтобы Серебряному совсем уж ничего не стоило так нарочито-беспечно отбиваться от гвардейца, однако внешне по нему нельзя было бы сказать, что дуэль его занимает. Куда уж тебе, усатый, пел его верный меч. Ты хорош, спору нет, но я тебе ой как не по оскалу.
Сталь звенела, сливаясь с неровным стуком двух десятков сердец, и эхо отражалось от самой луны, а неверные блики от танцующего оружия падали прямо в душу.
Полковник дождался, пока его противник проникнется сознанием неизбежного поражения и распалится окончательно. Жихан метнулся, от злобы едва не удвоив скорость, и тогда Серебряный устроил такое, что все, кто сумел увидеть, зашлись от избытка чувств. Впервые атаковав капитана, он сбил его с толку внезапным нестандартным нападением и, воспользовавшись мимолетным замешательством противника, почти одновременно выбил мечи из его рук, так что они, вибрируя, взлетели в воздух. В то же мгновение он вернул в ножны свой клинок и, как-то неожиданно извернувшись, поймал в полете оба меча соперника. Зрители, осознавшие, что произошло, едва не задохнулись от удивления: такого никто из них еще никогда не видел!
Однако капитан гвардии тоже, как будто, не терял времени даром. Пока полковник забавлялся с оружием, он выхватил метательный нож: раздался гулкий звон, полковник пропал в тени… В упоении Жихан гордо задрал подбородок – гвардия победила! – но, собственно, совершенно напрасно. Ибо Хота, даже попади в него нож, не смог бы так зазвенеть.
Жихана быстро вернул к действительности невозмутимый голос полковника. За долю секунды Хота отбил и поймал, – или подобрал, кто там его знает, в тени не видно, – неуставное метательное оружие капитана и теперь держал в руках весь его арсенал – и парные мечи-риото, и нож.
- Чудесный ножик, господин капитан, - Серебряный повертел трехгранным клинком. - Вы что им, на досуге картошку чистите?
Жихан взвыл с досады.
- А теперь проглотите поглубже нелепую басню про Эрлу, - ответил на это полковник. - Она никогда не написала бы той безграмотной дребедени.
- Будь ты проклят... Поглоти тебя тьма, будь ты проклят, - Жихан аж задыхался от унижения. - Я тебе отомщу.
Но Хота лишь засмеялся в ответ и швырнул на землю трофейное оружие:
- Лучше наймите филолога.
Кто-то быстро увлек его в восторженную толпу, где каждый выражал, как умел, свое безграничное восхищение, и все что-то кричали, и все было здорово, но, как ни странно, душу полковника охватила неожиданная тоска.
Проклятие капитана гвардии было здесь не при чем. Подобные вопли в свой адрес полковник слышал на войне регулярно и автоматически пропускал мимо ушей. Кстати или некстати, но нахлынувшее чувство было, так сказать, «глобальной тоской о смысле сущего в персональной жизни», а с таким шутить не приходится… Зачем ты здесь, полковник Хота Серебряный? Да, да, знаем – долг великому городу, нужно защищать его от постоянных набегов. Но это не то! Так зачем же? Воспитывать чувства дворцовой охраны? А с твоими обязанностями полковника мог бы справиться и кто-то другой… И почему ты, дорогой мой, так отличаешься от остальных – должен же быть в этом какой-то смысл?!
Может, именно сейчас ты теряешь драгоценные песчинки бытия и уже никогда не успеешь выполнить то, для чего был рожден… Он в тысячный раз задавался этим вопросом, и тысячу раз по-разному отвечал на него, и в тысячу первый раз понимал, что ответа нет. Сам того не замечая, Хота Серебряный повторял про себя слова, которые давным-давно врезались в его память, потому что они удивительно точно выражали его душевное состояние:
«Я не знаю, кто послал меня в мир, я не знаю, что такое мир, что такое я. Я в ужаснейшем и полнейшем неведении*»… Утешало только одно – тот, кто написал это, мучился тем же самым и, тем не менее, нашел выход.
____________________
* Эти слова принадлежат Блезу Паскалю, физику и философу. О нем и многом другом можно при желании прочитать в Примечаниях для любопытных.
***
За окном занималось ясное утро, а в маленькой комнате лежал ночной полумрак. На бессчетных полочках горели желтые свечки, дымились плошки-лампадки и маленькие жаровни. В комнате было тесно от драпировок и мягких ковриков, а при взгляде на стены, увешанные картинами и картинками, взор терялся, как теряется путник в густом лесу. На одних был нарисован огонь, горевший так ярко, что казался настоящим. На других, обрамленных разноцветными кусочками ткани, изображались люди и полулюди в странных позах, похожих на танцевальные па, с согнутыми коленями и вытянутыми вдоль пола ладонями. У одних лица были голубыми, у других – черными или красными, головы украшены уборами из черепов и огненных языков. На южной стене комнаты висела картина, изображавшая синекожего демона с десятью головами.
Ароматный дым от жаровен был так густ, что человек, сидевший на полу в самом центре комнаты, казалось, и сам витал над землей, подобно дыму. Его одежду составляли желтый халат и белые штаны, а лицо было смуглое и круглое, как медное зеркало. Он носил титул Великого Воплощенного и являлся одним из правителей белого Мадога, удивительного города-государства, располагавшегося, по мнению его обитателей, если и не в самом центре мира, то, по крайней мере, очень близко к нему. Великий был погружен в созерцание и прозрение. Таково, собственно, и было его предназначение – созерцать и прозревать.
Сегодня повод для транса был невеселым. С каждым днем белый Мадог менялся… Дома, улицы, храмы – этот город словно душил… а, может быть, задыхался сам. Болезни, социальные и физические, прежде обходившие его стороной, проявлялись в его жизни все жестче. Верховный правитель, и без того мало занимавшийся своими прямыми обязанностями, почти и вовсе перестал ими заниматься, а Наследник все чаще валялся невменяемый в своих покоях, обсыпанный сомнительным черным порошком… и хотя мало кто обо всем этом знал, ситуация в Мадоге усложнялась с каждым биением сердца.
Великий медитировал уже несколько часов, но темноту его закрытых глаз никак не прорезал ослепительный луч прозрения. Казалось, что все должно открыться вот прямо сейчас… что близок тот миг, когда душа выскользнет через темечко из полутьмы сознания на яркий свет истины… Но нет… Все нет…
Все нет.
В тот миг, когда Великий решил закончить медитацию, когда он вздохнул наконец и пошевелился, когда глаза его открывались, а тело стряхивало оцепенение раздумья, он словно провалился в благоуханные прекрасные страны. Он поднял глаза, и взгляд его упал на острую грань высокой темно-синей скалы, – упал и устремился ввысь, влекомый безудержной силой, наверх, к верхушке, такой же до слез совершенной, как все, что окружало его в этом заоблачном мире.
- Святая гора! – Великий захлебнулся от свалившейся на него красоты и в тот же миг очнулся на полу своей маленькой комнаты, расположенной на самом верху башни. Посидел немного, затем поднялся на ноги, открыл дверь и начал неторопливый спуск вниз по узкой витой лесенке. Теперь он знал, что делать! Он отправится в паломничество к Святой горе…
Однако не успел он спуститься и на десяток шагов, как в него влетел один из младших послушников Святого двора. Парень нес лепешки с маслом на шестой ярус, где ученая братия вела диспут о смысле бытия… Да вот не донес, не судьба.
- Их будет семеро, - бормотал Великий, сдвигая ногой разбросанную повсюду еду, - по числу святых небес…
И громко спросил:
- Как твое имя?
Этот вопрос прозвучал как последний гонг, как страшный свист той самой косы, что косит, как траву, человечьи жизни, ибо всем было ясно, что Великий настолько велик, что не может обратиться к простому смертному просто так, без тайного и, вероятно, страшного умысла. Отпрянув и снова рассыпав лепешки, послушник вскричал:
- Ману! Я Ману!..
Только теперь Великий взглянул на него по-настоящему. Он отряхнул свои белоснежные штаны, изрек:
- Что ж, Ману, воистину сама вселенная двигала твоими стопами, - и удалился.