Утром собака пролаяла мне слова гимна Третьего Рейха. Немецкая овчарка – нечего взять. А вот белого окраса кошка, показывающая гимнастические достижения арийской расы, удивила. Затем настало озарение, как гром на ясном небе. Превосходство белой нации! Не в своём уме, говорите? Да: сторожевой пёс облаивает проходящих мимо людей, а кошка потягивается, приветствуя солнце. Всё просто и без двойных стандартов. А ещё скучно и пресно.
Собака – фашистский диктатор, кошка – немецкая спортсменка времён Второй Мировой Войны. Так интереснее. Всё на своих местах. Сосание лимона, начатое вчера, продолжается.
Я еду на трамвае, и странный мысли лезут в голову посредством тряски и альбома Kid A.
– Конечная, – возглашает водитель: старая женщина. Кладу ей в руку четырнадцать рублей и выхожу.
Сам не замечая как, оказываюсь в просторном дворе. Миную детскую площадку с беззаботно играющей детворой навстречу подъезду, охраняемому домофоном. Престарелая пара любезно открывает дверь, когда выходит. Ну, спасибо им. Калий-натриевый насос. Я поднимаюсь на восьмой этаж по лестнице. Звоню в дверь.
Появился неожиданно, никого не предупредив.
– Как снег на голову, – сказала Варвара, оглядывая меня, пока я избавляюсь от верхней одежды в прихожей.
Я пересказываю свои мысли о собственных питомцах.
Она говорит:
– Если бы ты жил в сороковых, тебя бы убили.
– Если бы я жил в сороковых, то был бы битником.
Ходил бы по барам, где играют джаз, бродяжничая с единомышленниками, и писал бы очень странные вещи. Это мне нравилось. В этом была своя романтика.
Мы лежим под одеялом в обнимку.
Играет Rammstein. Достаточно громко, чтобы соседи с чрезмерно завышенными моральными нормами услышали. Будь сегодня девятое, они бы удавили нас. Но сегодня восьмое, сегодня можно. Апреля. Тому, кто думают, что они фашисты, – маршировать! Левой. Левой. Два. Три. Четыре.
– Или примкнул бы к нацистам.
Я качаю головой:
– Вряд ли. На фронт, либо в битники…
– В первом случае тебя убивает при первой же твоей вылазке шальная пуля, причём не факт, что вражеская, – при этом Варвара улыбается коротко и тонко, – во втором: твоё творчество не доживает до наших дней. И ты умираешь в забвении.
– Я бы работал не ради славы, а ради идеи.
– Ну-ну.
Литературная революция.
Принцип «первая мысль – самая верная».
Керуак.
Гинзберг.
Берроуз.
Наверняка были ещё. К сожалению, не всем произведениям суждено дойти до наших дней. Или к счастью.
Я смотрю в потолок, лёжа на спине. Варвара положила голову мне на грудь. Песня сменилась. Дуэт из ЮАР Die Antwoord. Девка с писклявым голоском на припеве и парень, читающий рэп в перерывах. Оба очень худые.
Варвара произносит название песни:
– Уродливый мальчик, – затем повторяет, уже обращаясь ко мне, и говорит задумчиво, – Что будет с нами?
– Мы умрём в разные дни. Это не сказка.
– Я серьёзно, – хмурится Варвара.
– Не знаю, – говорю я.
Мне проще вести разговоры про фашизм и битников.
Варвара смотрит на часы, висящие на стене над кроватью.
– Тебе пора. Скоро муж придёт.
– Смотри, – я приподнялся на локтях, – Это устраивает нас двоих. Зачем всё рушить?
– Это неправильно.
И она встала. Потянулась. С грацией наравне с кошкой-арийкой белого окраса. Какая же всё-таки роскошная она женщина. Не девушка, а именно женщина, не смотря на свой юный возраст обладающая тайной.
Песня сменилась снова.
Тома Йорка узнаю я из тысячи.
Варвара ушла со словами:
– Я на кухню – делать кофе. Когда вернусь, чтобы тебя здесь не было. До скорого.
Я молча надеваю рубашку.
Надеемся, ты подавишься… Том Йорк подчёркивал настроение.
Когда я уходил, романтическую, почти волшебную тоску уставшего от жизни музыканта с туманного Альбиона заменили игривые пассажи саксофона под ритм свинга. Джаз. Меломанка.
Мужчина, идущий вверх, мне навстречу, вдруг роняет папку, которая при контакте с каменными ступеньками распадается на тысячи белых листов. Я помогаю их собрать.
– Спасибо, – говорит.
Я, ничего не ответив, ухожу прочь. Бестактно, говорите?
Это – муж Варвары.
Свежий воздух апрельского дня был прозрачным. Детская площадка пустела. Качели скрипели едва слышно, уловив мелкий порыв ветра. Это отсутствие детей было временным – думалось мне. Их просто позвали обедать.
Иду на остановку.
Он старше её лет на десять. Банкир.
Секс, разговоры и музыка.
Вещи, объединяющие нас с ней.
Муж умирает. Утолщения кончиков пальцев показались мне подозрительными. «Барабанные палочки». Проблемы с сердцем. Догадка студента с третьего курса медицинского оказалось верной. И подтверждают её врачи из больницы.
Музыка, разговоры и секс – вот правильная последовательность.
Сажусь в только что подъехавший трамвай на сидение. Наблюдаю пару. Сидят на противоположном ряду. (Ряд состоит из одиночных кресел, поэтому эта пара не может сесть вместе.) Считая от головы транспорта, парень второй. Девушка изгибается, тянется назад, навстречу спутнику, и они целуются.
Я представляю, как Варвара, одетая лишь в рубашку, встречает мужа поцелуем и чашкой кофе. В общем, без раздражения, без злости. Это красиво.
Слишком долгий взгляд. Девушка его замечает. Отворачиваюсь к окну, потирая нос вороватым движением. Защитная реакция.
Варвара была филологом. Продвигала свою поэзию на краевом конкурсе. Там же представлял свою прозу я. Так и познакомились. Мне понравились её открытость и чувство юмора. А также эрудиция. Необычный букет.
Оказалось, между нами много общего. Что может пойти не так, спрашиваете? Не знаю. Но теперь у Варвары есть муж. И это не я.
Смотрю в окно. Трамвай ехал не спешно. Качаясь. Смотрю на улицы, людей, машины, и постепенно воспоминания о Варваре сменяют мысли про битников.
Керуак.
Гинзберг.
Берроуз.
И связывающее звено этого движения Люсьен Карр. Человек, собравший их вместе. Призыв творить без цензуры и рамок. Соответственно, все средства хороши: от алкоголя до разнообразной тяжести наркотиков и стимуляторов. В голове Варвара танцует балет в грязном, недостроенном здании под строки из «Вопля». Танцует как профессионал. Светлые волосы заплетены в две «шишки», а пачка приобрела оттенки серого, отчего антураж стал довольно демоническим.
Еду в общежитие.
Задремав, проехал остановку.
Прошло несколько месяцев. Я забываю о Варваре ровно на время сессии. Никаких встреч. Никаких звонков. Ни с её стороны, ни с моей стороны.
Сижу в своей комнате, где сосед отсутствовал по причине в его жизни девушки: простой и свободной, кажется, ушли кататься на роликах, и готовлюсь к экзаменам.
Стучатся в дверь. Не хотя, лениво потягивая на ходу, продвигаюсь к проёму. Никого не ждал. Открываю. На пороге стоит муж Варвары. Стоит и улыбается.
Я опешил.
– Как вы прошли мимо вахты.
Для того чтобы вы имели представление, скажу, что сквозь пост на российско-китайской границе пройти легче. Плюс комендантский час – жить тут почти невозможно.
– Сказал, что я твой дальний родственник… шучу. Дал взятку. Им явно нужны деньги.
Я усмехаюсь. О таком варианте, честно, не задумывался.
Он проходит и садится на кровать. Ударяется об металлическую перекладину. Далее громко, не без матов, отмечает, какие низкие тут кровати.
– Тут ещё и тараканы живут, – говорю.
– И как? Весело?
– Да, вполне. Даём имена и посылаем за пивом.
И он раздаётся громким, раскатистым смехом…
Притаившись на моих коленях, книга изображала сердце. Вернее, некую патологию клапанов. На стене над кухней красовался портрет Варвары. Полупрофиль. Четыре варианта за одной рамой. Отличаются только цвета. Синий. Красный. Зелёный. Фиолетовый.
– Я не поклонник поп-арта, – говорит, – Но это здорово. Мне нравится.
– Может, кофе?
– Лучше чаю.
Я иду ставить чайник. Набираю воду из крана. Когда прихожу обратно, вижу, что мой гость с пристальным вниманием рассматривает фотографии над моей кроватью. Одна половина их изображала картины с двойным смыслом. Смотришь на пейзаж, который неожиданно превращается в лицо. Дали, Дарвин, Леннон, Ван Гог. На других была та же Варвара в чёрно-белой обработке. Шум кипящего чайника. Хор страдающих молекул. Щелчок – и вода в сто градусов готова к использованию.
Спрашиваю:
– Сахар? Сливки? Разбавить?
– Нет, нет.
Ну и хорошо: разбавлять пришлось бы водой из-под крана.
Он по-прежнему глядит на фотографии.
Подношу кружку.
«Барабанные палочки».
– Спасибо, – кивает. Пьёт. Замечает: – Хорошие работы. У тебя хорошо получается. Я хочу, чтобы ты о ней позаботился после моей смерти. Врачи дают от трёх до шести месяцев.
Я храню молчание. Он продолжает:
– Морду бы тебе набить. Но ты вполне не плохой парень. Так что не буду.
Спрашиваю с мерзким ощущением того, что делаю глупость:
– Вы знаете?
– Да.
Какой вопрос, такой ответ.
Глоток. Большой и шумный.
Такой же шумный выдох.
– Я люблю искусство. Ты, я вижу, тоже. Не хочешь выставляться? Я мог бы стать твоим спонсором.
Заманчиво, но нет.
Качаю головой.
Глоток.
Проходит время. Я успешно сдал экзамены, если кому-то интересно, думаю, нет. Муж Варвары погиб в автокатастрофе. За пять месяцев до официального релиза. По прогнозам докторов.
Приехав к ней, обнаруживаю пустую квартиру. У меня остались ключи. Оставленная записка.
«Милый, я уезжаю за границу. Вернусь не скоро. Живи своей жизнью. С любовью, твоя Варвара.»
Как грустно и очень обычно всё вышло…